Путин разрешил!

 Однажды утром Иван Иванович Феофанов, слесарь на одном из машиностроительных заводов Урала, в одних тапочках забежал в продовольственный магазинчик в первом этаже типового дома, в котором проживал, и, выхватив из рук своей супруги, Любови Николаевны, большущую мороженую курицу, с которой та стояла на кассе, тут же ею принялся Любовь Николаевну избивать. Избиение длилось до тех пор, пока Ивана Ивановича не остановили посетители магазина. За это время, впрочем, ему удалось отмутузить Любовь Николаевну довольно сильно.

 - Это что ж такое делаеца-то, а?! – вопила на весь магазин Любовь Николаевна, еще не вполне придя в себя после мужниных ударов.

 - А вот! – кричал Иван Иванович, вырвавшись из рук неравнодушных граждан, пытавшихся его задержать, и вынув из-за пазухи какую-то газету,
– правительство разрешило, ясно вам?!

 Затем Иван Иванович развернул газету и неравнодушные граждане, собравшиеся перед ним в полукруг, увидели большой жирный заголовок на первой же странице; «Закон о декриминализации домашнего насилия принят Госдумой».

 - Ну что, поняли?! Путин разрешил! А ну, расступись! – воскликнул с победным видом он и направился к перепуганной супруге.

 Поразмыслив над таким мудреным словом, как «декриминализация», неравнодушные граждане смекнули, наконец, в чем дело, и решили больше не вмешиваться. Иван же Иванович, спрятав газету обратно за пазуху и снова орудуя курицей, начал подгонять Любовь Николаевну со словами;

 - Ну корова, сейчас за все двадцать лет рассчитаемся! Путин разрешил!

 Любовь Николаевна вздохнула, рассчиталась за курицу, и, сопровождаемая пинками супруга, вышла из магазина.
  


 Антон и Сережа сидели на трубе теплотрассы невдалеке от дома и мерились синяками. У Антона синяки располагались главным образом по всей спине, а у Сережи на лице. Выходило, что у Антона синяков все-таки больше, но, так как у Сережи они сразу бросаются в глаза, согласились, что получилась ничья.

 - Папаня меня еще через книжку бьет. Книжку на голову ставит и лупит. Потому и синяков не остается. – вздыхал Антон.

 - А меня по пяткам. А еще в матрас заворачивают и пинают. Если «тройку» получу, то по пяткам, а если «двойку», то через матрас. А это батя так, по синей лавочке… - жаловался в свою очередь Сережа, поглаживая большущий синяк прямо под глазом.

 Помолчали. Стоял тихий весенний день, место, где они находились, было безлюдным, только слышалось, как шумят проходящие вдалеке поезда. Повсюду был разбросан мусор, осколки каких-то разбитых бутылок, рядом в траве лежал остов старого холодильника.

 - Ну ничего, я иногда сестру бью, – снова заговорил Сережа, добавив; – мне по закону разрешается.

 Антон тут снова вздохнул. Не было у него младшего брата или сестры, так что он немного завидовал Сереже, хотя у того синяки и были прямо на лице.

 - Вот я стану взрослый, заведу детей, и тоже их бить буду, – мечтательно произнес наконец он.

 - И я, – подтвердил Сережа, снова прикоснувшись к синяку под глазом.

 

 Берег какой-то сибирской реки, теплый солнечный день, склоняющийся к вечеру, большой дорогой внедорожник, невдалеке от которого двое. Один толстый и в рясе, другой тоже толстый, но в пиджаке. Это Семен Иванович, местный городской голова, а рядом с ним – отец Илья, его духовник.

 - Да убоится жена мужа своего – в Писании сказано. Так что ты не переживай, не переживай… - говорит отец Илья, проходя со своим спутником невдалеке от воды. По дороге он сорвал какой-то цветок, который держит в руке, и время от времени подносит к лицу, чтобы вдохнуть его запах.

 Разговор идет о том, что Семен Иванович плохо, по мнению своего духовного наставника, исполняет семейные обязанности в плане воспитания домашних. Этим, по мнению отца Ильи, он развращает и их, и себя, а кроме того, дурно влияет на простой люд, для которого должен быть примером.

 - Да доченька у меня, пять годочков, так иногда посмотрит – рука не поднимается… - жалуется Семен Иванович.

 - Это бес в тебе сидит. Бацилла либерализма. – возражает ему на это отец Илья, следя за тем, как жирный шмель, привлеченный запахом цветка в его руке, кружит неподалеку, не решаясь приблизиться, – Влияние Запада это все. Сегодня ты дочку пожалел, завтра о правах человека задумался, а потом что? Гей-парад? Тьфу, прости, Господи, – тут отец Илья перекрестился, – Так что ты, Семен Иванович, выкинь из головы эту дурь, да «Домострой» почитай. Там вся правда написана, как еще у прадедов заведено.

 - Ладно, пора мне. Благослови, отче.

 - Благословляю на добрые дела. Ступай с миром.

 Отец Илья крестит Семена Ивановича, но остается на берегу, когда тот на своем внедорожнике скрывается из виду. Он держит цветок в руке и упрямый шмель все так же кружит поблизости, и эта картина, все то, что он увидел вокруг – и этот вечер, и река, и этот цветок, и этот шмель – так умилила отца Илью, что на глаза навернулись слезы. Он думал о том, как же все справедливо и правильно в этом мире, как справедлива и правильна его жизнь, и еще долго думал о других прекрасных вещах, прогуливаясь возле реки в одиночестве, и покинул берег только с наступлением сумерек.