Печь-матушка

 
 
 
Былинка
 
 
 
                                                    
 
          По долгой дороге через скошенные поля, через осенние леса быстрые кони мчат Грушеньку в иную жизнь. Выдали девчонку замуж в дальнюю деревню, в крепкую крестьянскую семью. Родители невесты очень надеялись, что   житьё их дочери, младшенькой, будет хорошее. Воспитали они её доброй, послушной и трудолюбивой.  Молода, правда, – всего-то четырнадцать лет! Но таков обычай в этих суровых краях.
          И было это триста лет назад, когда ранние браки были обычным делом. А вообще, как известно, дочь в семье – чужая работница. Вот и стараются родители мужа скорее её заполучить. Пятнадцатилетний муж Груши, безусый белобрысый парнишка, всю дорогу шептал:
           – Ты, Аграфена,  только не  бойся, не бойся….   
           А чего не бояться так и не пояснил, но насторожил девушку.
           Вошла Грушенька в дом свёкров, поклонилась в пояс, перекрестилась на Красный угол да и бросила, по обычаю, свой поясок на печь, чтобы всем было ясно: она  переехала в новый дом под  покровительство печки-матушки.
           Свёкры оказались людьми строгими, угрюмыми. Особенно свекровь. Грушеньке пришлось сильно постараться, чтобы назвать эту ехидну матерью.
Невзлюбила она юную невестку. Да и бабка была злобная и ворчливая. Зашипит она, а Грушенька уже и дрожит. А шипела она часто: то не так, это не так, а как – и не покажет. Муж Грушу жалел, но голоса не подавал за неё. Наверное, тоже боялся бабки.
           Новая семья   большая – семеро детей; все в одной избе, и все моложе молодых супругов. Так что Грушенька стала им нянькой. Уставала за день, а иной раз и ночью не поспишь, качаешь малого. Но не так усталость её мучала, как необходимость привыкать к новой  семье, к неласковым отцу-матери.
            Перед свадьбой родная матушка сделала ей куколку, золушку.   Голова этой куклы – мешочек с золой из печи родного дома.      
            Наработается Грушенька за день, выберет минутку, прижмёт  к груди куколку, а в ней – зола родной печки, тепло родительского очага, всплакнёт, вспоминая отчий дом, и дальше живёт.  
            В один из воскресных дней приехали родители проведать дочь. Грушенька жмётся к ним, ласкается.
          – Ай, сваха, как тут моя Грушенька? Довольны ли вы ею? – спрашивает мать.
           – Что ж, работящая молодуха, непривередливая,– отвечает та.
           – Скромная, послушная, – добавляет свёкор.
          А мать вдруг и говорит:
          – А ну-ка, доченька, покажи  мне свою золушку. 
         Смотрит: зольная куколка-то  затрёпанная – знать, несладко живётся в новой семье дочери, часто она плачется золушке. Но ничего не сказала свахе – чтобы не сделать ещё хуже Грушеньке. Погостили родители недолго – длинная дорога. А перед отъездом мать поцеловала  её на прощанье и посоветовала  на ушко:
           – С печкой, с печкой, дочка,  подружись. Печка греет, сушит, светит, она парит, кормит, лечит, и от бесов охраняет, и погоду направляет.  Когда подружишься, тогда и в семью войдёшь, не будешь им чужой. Я-то знаю, что говорю – сама молодухой была.
              Как же! Со свёкрами было страшно разговаривать, боязно было поднять на них даже глаза. Особенно Грушенька боялась бабку  мужа. Однажды та до смерти напугала бедную невестку.  Обмазала тестом и положила на хлебную лопату младенца, которым только что разрешилась от бремени  свекровь,  да и сунула в печь «допекать», как она сказала.
           Седые волосы торчком стоят, единственный передний зуб над губой висит, голова трясётся, а старуха шепчет какие-то колдовские заклинания. Правда печь уже остывала, но всё равно Груша сильно испугалась и решила, что бабка – ведьма или как у них деревне говорят – баба Яга. Увидев, как побледнела Грушенька, старуха ухмыльнулась:
            – Не видала, как недоношенных и слабых младенцев «допекают» в печи?  Учись, пока я жива!
            А Груша от страха даже пошевелиться не могла, не то, что учиться.
            В другой раз спит  она на лавке и вдруг как что-то толкнуло её. Грушенька открыла глаза. Лунный свет, пробиваясь сквозь бычий пузырь окошка, тускло освещал избу, и Грушенька увидела, как с печи спускается бабка. Вот она открывает заслонку и…. лезет в печь! Груша чуть не закричала от ужаса. Матушка ей рассказывала, как ночами ведьмы вылетают через трубу на шабаш нечистой силы. Старуха поворочалась в печи и затихла. Видно, улетела. Точно, ведьма!    
          Так до рассвета Груша и не сомкнула глаз. А чуть свет не заря разбудила мужа и рассказала ему о том, что увидела ночью.
            Он рассмеялся:  
            — Придумала тоже. Для бабушки  печь  – благо. Заболят косточки, жилочки, мочи нет терпеть – она в печь. А утром, посмотришь, вылезет как новая.
            Бабка, и в правду, показалась из печи, чуть в саже, но довольная. И вся семья приняла  её действие как обычное дело. Никто плохого не подумал.
            Когда похолодало, свекровь сказала:
            – Пора купаться в печи.
            Да. И купались, парились в этой семье в печи, по-старинному,  не было у них, как у Грушенькиных родителей,  крестьянской баньки по-чёрному. А баня  по субботам – святое дело.    Душистые травки, заветные слова, дубовые веники….. Любила Груша баню.  Как обходиться без неё, особенно в холодное время?!
          А свёкры принесли сноп ржаной соломы, сунули в печь и закрыли ею весь под, чтобы нигде не прожигало. На шесток положили чистенький половичок.  Из устья пышет жаром, и залезать туда   ох, как страшно.
           Мать приготовила полотенца и чистую одежду всем.
            – Разболокайтесь и полезайте! – велела она мужикам.
          Они купались и парились первыми, потом — сама мать с ребятишками.     
           Устроилась она в печи, ей бабка подала сначала младенчика. Она подтянула его на холщёвой простынке через устье, положила себе  на ноги, как в корытце, помыла, да ещё и веничком слегка  погладила, чтобы духом берёзовым подышал. Потом по очереди остальных ребятишек вымыла, выпарила, свежей водой окатила…. Поставит на четвереньки и выпроводит на шесток, только головку рукой придерживает, чтобы сажей, вылезая, не замазался. А там уже бабка подхватывает  дитяти, завернёт в холстинку и на печку.  
           Последней мылась невестка, то есть, она, Грушенька.
           Залезла в печь и видит: всё  устье чёрное и сажа на нём, как бархат. Но, оказывается, места вполне хватает, и  нигде она не коснулась сажи. Уселась, подминая соломку под себя. И сразу Грушеньку охватил сухой жар. А раскалённые бело-розовые кирпичи сотворили  в печи какое-то удивительное, волшебное сияние. Видно, будто днём. Хоть узоры вышивай!
           Помочив в ковшике с травяным отваром веник, она брызнула на кирпичи, потрясла его у себя за спиной, помылась в шаечке и легла головой к устьицу.  Из устья идёт мягкий воздух, дышится легко, а тело прогревается, пропаривается. Хорошо-то как, спокойно. Душистый запах трав, жаркая истома и блаженство   окутали  её. И она позабыла о своих страхах, о заботах и  печалях.   
           И тут, вроде, голос слышит женский, глухой, но похожий на матушкин:
           – А вот моя хозяйка молодая, работница,  умелица  –  у шестка  додельница.
            А потом другой и тоже добрый да ласковый:
           – Грушенька, ты что там, заснула?  –  Это уже свекровь, оказывается.
             Вылезла Груша из печи, оболоклась в чистую рубаху. Посмотрела на семью и счастливо улыбнулась. И все заулыбались, даже баба Яга. Вот что печка делает!