Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 13 - ИЕШУА ПОСЛЕ БЕГСТВА ИЗ ВИФЛЕЕМА)

умирал через несколько суток. Для облегчения его мук женщины давали ему кислое вино, смешанное с полынью, что приводило к потере сознания. Если через один-два дня власть решала простить осужденного и сохранить ему жизнь, то его снимали с креста живым. Если же хотели казнить, то держали не менее трех дней на солнцепеке, потом перебивали кости рук и ног, и человек погибал.
Согласно евангелиям, Иисус находился живым на кресте от трех до шести часов (Марк. 15:25, 34 и 37; Иоан. 19:14) и даже произнес несколько фраз двум разбойникам, распятым рядом, а также матери и ученику, после чего попросил пить (Лук. 23:42 и 43; Иоан. 19:26 и 27). В шесть часов вечера началась «тьма» (по Ахмаду, сильная пылевая буря), продолжавшаяся три часа (Лук. 23:44) и завершившаяся землетрясением (Матф. 27:54). В девять часов вечера того же дня Иисус, громко воззвав к Господу, испустил дух.
Было бы странно, если бы не появились опровержения.
Итак, А. Терентьев:
«Хотя книга известного немецкого буддолога Гюнтера Грюнбольда, обобщившая все версии и факты вокруг столетней давности легенды о посещении Иисусом Христом Индии, была опубликована достаточно давно, в России, где по-прежнему сильны теософские идеи, особенно в интерпретации семьи Рерихов, очень многие все еще верят в сказки Нотовича. 
Суть этой истории в том, что в 1894 г. русский журналист Николай Александрович Нотович опубликовал на французском языке сенсационное сочинение «La vie inconnue de Jesus Christ», которое якобы являлось переводом тибетского «свитка» (отметим, кстати, что у тибетцев «свитков» не бывает: тибетские рукописи имеют совсем другой облик), некогда переведенного с пали, найденного им в 1887 г. в тибетском монастыре Хеми в Ладакхе. Там рассказывалось о том, как в юные годы Иисус сколько-то лет провел в Индии.
Нотович подробно рассказывал о трудностях дороги в Лех, столицу Ладакха, о том, как по дороге одного из его спутников сожрала пантера, о том, как он сломал правую ногу и вынужден был несколько дней пробыть в монастыре Хеми, настоятель которого прочитал ему рукопись о жизни Иисуса в Индии, которую Нотович записал со слов переводчика». Такова основа легенды. Насколько правдива эта история?
В июне 1894 года в тех же местах побывал известный ориенталист Макс Мюллер, который отметил, что в Ладакхе никто не слышал о русском по имени Нотович. В 1895 г. английский профессор Арчибальд Дуглас прошел тем путем, который указывал Нотович, и выяснил, в частности, что пантеры там не водятся, а жители деревни, указанной Нотовичем как места инцидента с пантерой, никогда не слышали, чтобы кого-то (тем более белого сагиба!) несколько лет назад сожрал хищный зверь. Дуглас также посетил монастырь Хеми, где долго беседовал с настоятелем, занимавшим этот пост уже пятнадцать лет. Настоятель, который показался Дугласу серьезным человеком, внушающим доверие, сообщил, что в его монастыре никогда не останавливался иностранец со сломанной ногой. Также он не знал, что такое термометр,  а Нотович писал, что якобы подарил ему термометр. Он не имел понятия ни об ассирийцах, ни об израильтянах, о которых якобы говорил с Нотовичем, и, конечно, в монастыре не было никаких «жизнеописаний Иисуса». О такого рода книге он никогда не слышал, и вообще об Иисусе тибетцы впервые узнали только от европейских миссионеров. На дальнейшие вопросы профессора Дугласа о рассказе Нотовича настоятель заметил: «Ложь, и ничего кроме лжи!»
Далее выяснилось, что, когда Нотович 24 октября 1887 года, будучи в Кашмире, обратился за разрешением посетить Ладакх и предоставить ему носильщиков и проводника, он получил отказ от губернатора и вынужден был вернуться обратно в Кашмир, то есть он никогда и не был в Хеми, — следовательно, вся эта история об Иисусе, к сожалению, является с начала до конца вымышленной.
И все же многие люди (даже наши киножурналисты) периодически едут в Хеми, чтобы вновь спросить: «А где тут у вас жизнеописания ­Иисуса?» Разумеется, вежливые монахи не выказывают своего удивления, но несуществующую рукопись, конечно, показать не могут.
Разобравшись с Нотовичем, Грюнбольд рассматривает и другие легенды, связывающие Иисуса и Индию, в частности возникшую в средневековье легенду, что Иисус спасся после распятия и остаток жизни провел в Кашмире, где даже устроена его могила!
К сожалению, в этой версии тоже нет ни капли правды». 
А теперь обратим внимание, что опровергается в сообщении Николая Александровича Нотовича «La vie inconnue de Jesus Christ», которое якобы являлось переводом тибетского «свитка» А. Терентьевым: «Отметим, кстати, что у тибетцев „свитков“ не бывает: тибетские рукописи имеют совсем другой облик». Это замечание не по существу, поскольку в то время тибетские рукописи еще не получили названия.
Но главное не в этом: официальная христианская церковь не опровергла ни одного факта, высказанного теософами востока!
В заключение следует констатировать: чем больше фактов, подтверждающих достоверность Пророка идей Израиля Юсуфа, он же Иешуа, Исса и, наконец, Иисус, и того, что саркофаг его находится в Индии (г. Шринагар, штат Кашмир), тем меньше остается доверия к доктрине христианства с его непорочным зачатием и воскресением.
Остается только удивляться силе индоктринации, используемой служителями единобожия как инструмент вовлечения инвесторов (верующих прихожан) для содержания института обмана — христианства. 
И поэтому тезис Тибетского Евангелия о том, что ученики святого Иссы, покинув страну Израилеву, совершили подвиг, разойдясь во все страны к язычникам, проповедуя спасение души и полное блаженство в невещественном и полном блеска мире, где в покое и во всей Своей чистоте обитает в совершенном величии великий Творец, совершили не добро, а величайшее из зол человечества, сравнимое разве что со всеми катаклизмами, войнами и сражениями на земле вместе взятыми.
Язычники, цари, воины и просто смертные слушали проповедников, оставляли свои «нелепые верования», покидали своих жрецов и их идолов, чтобы воздавать хвалы премудрому Творцу Вселенной, Царю царей, сердце которого исполнено бесконечного милосердия.
Но последовавшие за эфемерным обещанием потусторонней жизни отказались от познания явлений природы и тем самым стали тормозом развития науки, технологий и обретения статуса Homo sapiens — человека разумного в Ойкумене. 
«Все методы, все предпосылки нашей теперешней научности, встречали глубочайшее презрение в течение тысячелетий; из-за них иные исключались из общества „честных“ людей, считались „врагами Бога“, презирающими истину, „одержимыми“. Научные склонности человека делали из него чандалу... Весь пафос человечества — его понятие о том, что должно быть истиной, чем между собой должно быть служение истине — все было против нас: каждое „ты должен“ было до сих пор направлено против нас... Предметы наших занятий, самые занятия, весь род наш — тихий, осмотрительный, недоверчивый — все казалось совершенно недостойным и заслуживающим презрения. — В конце концов, с известной долей справедливости можно бы было спросить себя: не эстетический ли вкус удерживал человечество в столь длительной слепоте?  Оно требовало от истины живописного эффекта, оно требовало и от познающего, чтобы он сильно действовал на чувство. Наша скромность дольше всего претила его вкусу... О, как они это угадали, эти божьи индюки!» — писал Фридрих Ницше, как всегда хлестко, жестко и прямо в точку. И добавить нечего.    
14. Нам пришлось переучиваться. Во всем мы сделались скромнее. Мы более не выводим человека из «духа», из «божества», мы отодвинули его в ряды животных. Мы считаем его сильнейшим животным, потому что он хитрее всех, — следствием этого ­является его духовность. С другой стороны, мы устраняем от себя тщеславное чувство, которое и здесь могло бы проявиться: что человек есть великая скрытая цель развития животного мира. Он совсем не венец творения, каждое существо рядом с ним стоит на равной ступени совершенства... Утверждая это, мы ­утверждаем еще большее: человек, взятый относительно, есть самое неудачное животное, самое болезненное, уклонившееся от своих инстинктов самым опасным для себя образом, — но, конечно, со всем этим и самое интереснейшее! — Что касается животных, то с достойною уважения смелостью Декарт впервые рискнул ­высказать мысль, что животное можно понимать как machina, — вся наша физиология старается доказать это положение. Развивая логически эту мысль, мы не исключаем и человека, как это делал еще Декарт: современные понятия о человеке развиваются именно в механическом направлении. Прежде придавали человеку качество высшего порядка — «свободную волю»; теперь мы отняли у него даже волю в том смысле, — что под волей нельзя уже более подразумевать силу. Старое слово «воля» служит только для того, чтобы обозначить некую результанту, некий род индивидуальной реакции, которая необходимо следует за известным количеством частью противоречащих, частью согласующихся раздражений: воля более не «действует», более не «двигает»... Прежде видели в сознании человека, в «духе», доказательство его высшего происхождения, его божественности; ему советовали, если он хотел быть совершенным, втянуть, подобно черепахе, в себя свои чувства, прекратить общение с земным, скинуть земную оболочку: тогда от него должно было остаться главное — «чистый дух». На счет этого мы теперь уже лучше соображаем: как раз именно сознание, «дух», мы считаем симптомом относительного несовершенства организма, как бы попыткой, прощупыванием, промахом, как бы усилием, при котором бесполезно тратится много нервной силы; мы отрицаем, чтобы что-нибудь могло быть совершенным, раз оно делается сознательно. «Чистый дух» есть чистая глупость: если мы сбросим со счета нервную систему и чувства, «смертную оболочку», то мы обсчитаемся — вот и все.
 Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»