Глава 47
АТИРА И АПОСТОЛ ПАВЕЛ, ОН ЖЕ САВЛ
А бог — не сердится, что гул богохулений
В благую высь из наших грешных стран.
Он как пресыщенный, упившийся тиран,
Спокойно спит под шум проклятий и молений.
Для сладострастника симфоний лучших нет,
Чем стон замученных и корчащихся в пытке,
А кровью пролитой и льющейся в избытке
Он все еще не сыт за столько тысяч лет.
Шарль Бодлер
Атира и Анахарсис вот уже который день подряд, готовясь к встрече с Савлом, перелистывали Библию. Атира перед этим рассказала своему возлюбленному о божествах народа майя. Она поведала о том, что знание и религия у них были неотделимы одно от другого и использовались как в повседневной жизни, так и в искусстве. Основной целью богов было помогать в разных сферах бытия опытным людям: боги охоты, боги плодородия, боги разных стихий, боги небесных светил, боги войны, боги смерти и другие.
А вот читаешь Библию Савла и удивляешься — какие «гениальные» кандалы греха изобрел ее автор, превратив жизнь чуть ли не половины человечества в сплошное предчувствие вины перед мифическим кровожадным божеством. «На такой-то ложной почве, — стала цитировать Атира из „Антихристианина...“ Ницше, — где все естественное, всякая естественная ценность, всякая реальность возбуждала против себя глубочайшие инстинкты господствующего класса, выросло христианство, самая острая форма вражды к реальности, какая только до сих пор существовала. „Святой народ“, удержавший для всего только жреческие оценки, только жреческие слова, и с ужасающей последовательностью заклеймивший все, что на земле представляло еще силу, словами „нечестивый“, „мир“, „грех“, — этот народ выдвинул для своего инстинкта последнюю формулу, которая в своей логике доходила до самоотрицания: в лице христианства он отрицал последнюю форму реальности — он отрицал „святой народ“, „избранный народ“, самою иудейскую реальность».
— Да, — наставлял Анахарсис Атиру. — В то неспокойное время в Палестине, кроме Торы, основного постулата евреев, среди изгоев витал целый ряд мифических учений — от языческих, доминировавших в Риме и оказывавших влияние на умы в провинции, до единобожия греческого формата. Среди всего этого бедлама особо выделялись ессеи с их идеей прихода мессии и становления единобожия, позаимствованного ими у греческих философов. Олицетворял эту идею Иоанн, впоследствии прозванный в христианской доктрине Предтечей.
Назревал серьезный конфликт между евреями и изгоями- христианами. На повестке дня еврейской общины встал вопрос: как малочисленной по сравнению с изгоями общине евреев, подчинить себе изгоев. Это был вопрос жизни и смерти, и за его решение взялся молодой хранитель Соломоновой библиотеки — Савл.
Савл принадлежал к колену Вениаминову, он родился в киликийском городе Тарсе (в Малой Азии), который тогда славился своей греческой академией и образованностью своих жителей. Как уроженец этого города, происходивший от иудеев, вышедший из рабства у римских граждан, Савл имел права римского гражданина. В Тарсе он получил воспитание и там же познакомился с языческой культурой, ибо в его речах и посланиях впоследствии ясно проглядывают следы знакомства с писателями-язычниками.
Молодой Савл готовился к должности раввина (религиозного наставника), а потому сразу же после окончания своего образования проявил себя сильным ревнителем фарисейских преданий и гонителем веры Христовой. По назначению Синедриона он стал свидетелем смерти первомученника Стефана (33–36 г. н. э.), а затем получил власть официально преследовать христиан даже за пределами Палестины — в Дамаске.
Атира, знакомясь с материалами своего визави, не могла понять, как такой человек, как Савл — еврей по происхождению, ярый ревнитель фарисейских преданий, человек, предавший еврея Иешуа Синедриону, который в результате судебного разбирательства признает Иешуа виновным и приговаривает его к смертной казни, становится автором Библии и создает из себя едва ли не мифичного апостола Павла, почитаемого служителями церкви всего христианского мира.
— Дорогая, имей в виду, что этот человек, если можно считать его человеком, очень коварен, так что будь с ним осторожна. Даже христианского праздника в его честь не решались назвать и, чтобы как-то выкрутиться, сделали все же один, да и то «Петра и Павла». При этом апологеты христианства не объясняют верующим, что один из них несколько раз предавал Иисуса и его именем не воспользовался ни один папа, а второй — высшей пробы непорядочная личность — предатель.
— Среди христианской элиты, — продолжил Анахарсис, — куда ни плюнь — чистого места не отыщешь. Именем еврея Савла, он же Павел, он же, по утверждению Этьена Кассе, Серый Кардинал, назван целый ряд храмов. Крестителю Киевской Руси князю Владимиру в центре города стоит памятник. Этого изверга почитают за святого, но если почитаешь хроники, становится понятно, что князь Владимир — садист, убийца и насильник.
Все памятники крестителю изображают Владимира в торжественной статике, хотя князю больше подошла бы совсем другая поза. Дело в том, что он был мастером сексуального насилия, чем, собственно, и прославился. Конечно, помимо этого, князь широко практиковал серийные и массовые убийства. Но, как правило, они служили лишь фоном для бесконечной череды изнасилований.
Двенадцатилетнюю Рогнеду Владимир насиловал в присутствии ее родителей и родственников, разумеется, крепко связанных. Вероятно, в какой-то момент ситуация показалась князю недостаточно пикантной, и он распорядился тут же, на глазах насилуемой девочки, зарезать ее отца и братьев, что и было исполнено.
Не менее живописно было обставлено крестителем Руси и изнасилование беременной жены своего брата Ярополка. Оно тоже производилось на глазах у ее мужа и тоже сопровождалось убийством наблюдателя. Вообще, Владимир умел и любил создавать причудливые смеси из деяний, совмещая изнасилования, совершенные с особой жестокостью по отношению к потерпевшей и другим лицам, с убийствами, сопряженными с разбоем, вымогательством, бандитизмом и прямо подпадающих под международный уголовный кодекс.
Примерно по такому же принципу князь формировал и свои «похотные дворы». Туда силой и побоями сгонялись «жены и девицы» с окрестных городков и сел. По подсчетам летописцев, только в Вышгороде, Белгороде и Берестове в сексуальном рабстве у крестителя единовременно содержалось не менее восьмисот лиц женского пола. Разумеется, в «похотных дворах» Владимир имел возможность насиловать чужих жен и дочерей вдумчиво и почти без всякой помехи, так как униженные и избитые мужья и отцы рыдали «за тыном», то есть за оградой.
Как бы то ни было, но сегодняшняя правовая система любой страны могла бы предложить Владимиру Святославичу только пожизненное заключение, а также титул особо опасного рецидивиста, сексуального маньяка и серийного убийцы, место которого рядом с Гейси, Чикатило и Джеком-Потрошителем.
Атира поблагодарила Анахарсиса за наставление и пошла на встречу с Савлом — одним из самых амбициозных христианских святых.
Баловень судьбы встретил Атиру как равную себе. Предложил вино, от которого Атира не отказалась, и у них завязалась салонная беседа.
— Уважаемый... — Атира растерялась и никак не решалась произнести застрявшее в горле имя. Она смотрела на этого тщедушного еврейчика и думала, как могло вместиться в этой оболочке столько гадости и мерзости, а потом вспомнила Гитлера, Сталина, Наполеона, Суворова, которые тоже не отличались «статурой», но творили злодеяния под стать Павлу.
— Апостол Павел, уважаемая. Угощайтесь.
— Да-да, Апостол Павел, простите.
— Вы проповедуете язычество, несмотря на то, что в вашей стране господствует христианство.
— К сожалению...
— Почему к сожалению?
— Вы что же, считаете, что конкистадоры осчастливили мой народ, навязав христианство?
— А почему бы и нет?
— Скажите, вы сами верите в то, что где-то там есть тщедушный старикашка, который сотворил и Вселенную, и человека?
— Я вижу, что у вас от язычества ничего ни осталось, вы, как и Далай-лама XIV, скатились к атеизму.
— Да, я богиня ацтеков и с болью в сердце, как и Далай-лама XIV, отказалась не от своих богов, а от христианского, которого нам в 1531 году обманным путем навязали конкистадоры. Вам напомнить ту комедию, которую разыграли христианские священнослужители?
— Если угодно.
— Первые обращения ацтеков в христианство начались около 1524 г. До времени явления Божьей Матери в 1531 г. крещеные индейцы представляли собой малую и незначительную общность.
Но ранним утром 9 декабря 1531 г. пятидесятилетний крестьянин, индеец Хуан Диего, идя в церковь, увидел на вершине холма Тепейяк около руин языческого храма фигуру прекрасной женщины. Это была девушка приблизительно четырнадцати лет, мексиканская красавица, одетая в чудесное сверкающее одеяние — розовую тунику и голубую накидку, перепоясанная черной лентой, означавшей у ацтеков беременность. Она сказала Хуану Диего: «Дорогой сынок, я тебя люблю. Я — Присно дева Мария, Матерь Истинного Бога, дающего и сохраняющего жизнь. Он — Создатель всего и вездесущ. Он — Господь неба и земли. Он желает, чтобы на этом месте был храм, где твой народ и все люди, которые искренне просят меня о помощи в своих трудах и горестях, получат многие благодати. Здесь увижу я их слезы. Но я успокою и утешу их. Теперь иди и скажи епископу обо всем, что здесь увидел и услышал».
— Дорогая, почему я должен это слушать?
— Да потому, что твое злодеяние в Старом свете сравнимо с тем, что произошло потом в Новом. Вина за это лежит и на нас, языческих богах, не сумевших отстоять себя и, тем самым, предотвратить распространение христианской лжи, приведшей к смерти мексиканской девушки, сыгравшей роль Матери Истинного Бога. Насколько я понимаю, ты ведь и сам не веришь в...
— Мы что, пили с тобой на брудершафт? Я ведь не давал повода обращаться ко мне на ты.
— Да ладно тебе, ты же назвал меня дорогой... Давай без церемоний.
Я хотела тебя спросить, помнишь ли ты, что писал, или это писал не ты?
— Что именно? Я много чего писал.
— Например, о том, что Господь, усмотревши в тебе сосуд избранный Себе („Такого, как ты, мог избрать только несведущий“, — подумала про себя Атира), на пути в Дамаск чудесным образом призвал тебя к апостольскому служению. Во время путешествия тебя осветил ярчайший свет, от которого ты якобы слепым упал на землю. Из света раздался голос: „Савл, Савл, почему ты гонишь Меня?“» Ты что, его гнал?
— Не помню, — произнес неуверенно Савл.
— А дальше, на твой вопрос, кто ты? — Иешуа якобы ответил:
«Я Иисус, которого ты гонишь». Иешуа после этого повелел тебе идти в Дамаск, где тебе будет указано, что делать дальше. Твои спутники слышали голос Христа (Иешуа), но света не видели. Тебя привели якобы ослепшим под руки в Дамаск, где ты был научен вере и на третий день крещен Ананией. В момент погружения в воду ты прозрел. С этого времени ты сделался ревностным проповедником прежде гонимого тобой учения. На время ты отправился в Аравию, а затем снова вернулся в Дамаск для проповеди о Христе.
После недолгого пребывания в Антиохии ты, Павел,
47. Не то отличает нас от других, что мы не находим Бога ни в истории, ни в природе, ни за природой, но то, что мы почитаемое за Бога чувствуем не как «божественное», но как жалкое, абсурдное, вредное — не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога... Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы еще менее сумели бы поверить в него. —
По формуле: deus, qualem Paulus creavit, dei negatio. Религия, которая, подобно христианству, не соприкасается с действительностью ни в одном пункте, которая падает тотчас, стоит только действительности предъявить свои права хоть в одном пункте, — по справедливости должна быть смертельно враждебна «мудрости мира», другими словами, науке, — для нее будут хороши все средства, которыми можно отравить, оклеветать, обесславить дисциплину духа, ясность и строгость в вопросах совести, духовное благородство и свободу. «Вера», как императив, есть veto против науки, in praxi ложь во что бы то ни стало... Павел понял, что ложь, что «вера» была необходима; церковь позже поняла Павла. — Тот «Бог», которого изобрел Павел, Бог, который позорит «мудрость мира» (т. е. собственно двух великих врагов всякого суеверия, филологию и медицину), — это поистине только смелое решение самого Павла назвать «Богом» свою собственную волю, thora, — это сугубо иудейское. Павел хочет позорить «мудрость мира»; его враги — это хорошие филологи и врачи александрийской выучки, — им объявляет он войну. Действительно, филолог и врач не может не быть в то же время и антихристианином. Филолог смотрит позади «священных книг», врач позади физиологической негодности типичного христианина. Врач говорит: «неизлечимый», филолог: «шарлатан»...
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»