перспективный заводик. Зато тридцать тысяч нашлись у некоей российско-польской фирмы. Фирма эта пожелала именно на базе нашего завода выпускать алюминиевые банки для напитков. Ну, и провернули процедуру банкротства. Формальные основания с большой натяжкой, но всё-таки присутствовали. Однако даже девочки из арбитража понимали, что к чему. Тянули – в нашу пользу – до последнего. Но банковский кредит под свою программу (морозостойкие стеклопластиковые окна по канадской технологии), который бы сразу прекратил все разговоры о банкротстве, мы так и не получили. По двум основным причинам. Во-первых, никто из моих родственников ни в каком банке не работал. Это, конечно, причина самая фундаментальная. Мы с заместителем объехали больше двадцати этих меняльных контор с нашим бизнес-планом. Кое-где нам прямо так по-простому и объясняли, почему денег не дадут… Во-вторых, земля, на которой стоял завод, не была его полноценной собственностью. Аренда на девяносто девять лет – типичная для нашего времени ситуация. Эта причина даже и не причина, а так, дежурная отговорка. Она легко могла бы быть проигнорирована, если бы всё было в порядке с первым пунктом…
А ещё короче говоря – слишком я доверился нашему родному государству. Посчитал, что теперь-то реформы пойдут споро, что дадут наконец дорогу честному предпринимательству. Доверился, и других вовлёк… Тогда, кстати, у меня и стали выпадать зубы. Потом врач спросил: «Вы где жили?» – «В Москве», - говорю. «А впечатление такое, что на Крайнем Севере. У вас элементарная цинга». Выяснилось, что цинга бывает и на нервной почве… Уголовное дело возбуждали за полтора года раз пять. Я в очередной раз рассказывал свою сагу очередному юному дознавателю (они всё время увольнялись, и появлялся следующий, ещё моложе). Дело закрывали, а прокуратура возбуждала снова. Ну, и по неофициальным каналам, вроде Ивана Кондратьева, кое-кто пытался воздействовать. Подозревали, что какие-то денежки я всё-таки припрятал…
А я никаких загашников себе, пока были ещё возможности, действительно не завёл. И, может быть, поступил мудро. Хотя жену бывшую, получается, надул. Я уговорил – для раскрутки дела – продать её комнаты в коммуналке. Обещал хорошую квартиру через два-три года. Сумел же предложить только вот эту, с бабкой в придачу… Но не мог я, скажем, тайную квартирёнку на чужое имя покупать, как предлагали! Дело даже не в честности. Просто по-другому бы себя чувствовал, имея запас! Вёл бы себя по-другому, когда банкротство нагрянуло. Глядишь, крутить бы начал, торговаться. А так – нет у меня ничего, и что хотите, то и делайте. Юридически-то я точно был чист. Все мы равноправные и равноответственные акционеры, и точка!.. А морально – тем более после всяких ОБЭПов и Ванек Кондратьевых – я тоже уже не слишком терзаюсь. В конце концов, я никого деньги вкладывать не заставлял. Фактический форс-мажор – чего уж теперь крайнего искать? Даже несколько неблагородно, по-моему. Я-то потерял гораздо больше любого другого акционера, и не только в денежном выражении… Жене, которая стала в результате бывшей, от этих рассуждений, конечно, не легче. Так что совесть все равно не чиста, не с той стороны, так с этой. Но тут уж ничего теперь не поделаешь, каким мудрым себя ни считай…
Да, а о ребятах кое-что добавлю. Оба произвели на меня наилучшее впечатление. Опер (то бишь, Митя), например, сказал – дословно: «Вы нам выдайте какие-нибудь бумажки. Какие сами хотите. И еще позовите двоих с улицы. В протоколе надо расписаться, как вроде понятые. Дворника, что ли, и вон, может, работягу из магазина. Чтобы перед соседями вас не выставлять»… А потом, между прочим, подсказал мне любопытный ход, как возбудить встречные иски о клевете, если всё-таки начнут меня прижимать. (Он намекнул, что у одного из бывших акционеров связи в окружной прокуратуре. Вот та и активничает, хотя дело, конечно, по его выражению, «не судебное»).
А рэкетир Ванька с бабкой моей разговорился. Она ему какое-то редкое лекарство назвала, которое врач рекомендовал. Точнее, бумажку с названием сунула. Я его в своё время найти не смог. Да оно и нужно-то было ей так, для психотерапии. (Мне врач сам сказал). Девяносто с лишним лет, и никаких вообще болезней, какие уж тут лекарства!.. Но рэкетир отнёсся серьёзно. Бумажку с названием взял и назавтра искомые капсулы привёз… Даже и мне, кажется, хотел предложить что-то деловое. Потом, очевидно, всё-таки засомневался. Понимаю – разорившийся один раз может это и повторить. Во всяком случае, примета плохая, когда рядом неудачник…
Я не ведаю, какая психика может быть у ребят, наблюдавших в шестнадцать лет путч, а в восемнадцать – погромные толпы и расстрел парламента. (В первом случае оба бегали к Белому Дому. Во втором – к Моссовету. На следующий день заворожённо смотрели в телевизор, где на мосту неспешно и лениво ухали танки. Обоим через полгода, весной, предстояла армия и они, конечно, уже примеряли происходившее на себя). Может быть, как раз внутренне они мало чем отличаются, скажем, от моего поколения. Да и вообще – так ли уж различны внутренне люди разных эпох? – История говорит, что вообще-то не очень. Просто разные качества проявляются в разных ситуациях. А вот ситуация у Мити и Ивана была, конечно, иной, чем у меня в их возрасте. (Интересно, что делал бы я, придись пресловутая эпоха перемен на мою юность? – Вопрос). В принципе они вполне могли бы и поменяться местами. Их биографии определились, в общем, случайностями: встречи, знакомства, да просто житейские совпадения. А подкосила-то судьба их одновременно и единообразно. И мотивы для ухода в жизнь сугубо практическую были одинаковы. (Их скучно и нелепо в очередной раз перечислять). Просто векторы случайно разошлись… Я вспомнил, как однажды в метро наблюдал забавную сценку. Два явных опера везли куда-то некую личность в наручниках – руки за спиной, а они поддерживали под локотки. Одеты все тоже были практически одинаково, и стрижки были – не отличишь. И, самое главное, общались они вполне по-приятельски: похохатывали, даже, кажется, травили анекдоты. В общем, если бы не наручники, я бы ничего и не понял… «А что, мент не человек, что ли?» – спросил бы, думаю, в этом месте Кондрат…
Конечно, никаких предрассудков по отношению к занятиям друга никто из моих героев не испытывал. Поговорив обо мне, они, естественно, стали «делиться». Ну-с, описали свои конкретные случайности. Слегка похвастали подругами. За коньячком (потом взяли и коньячку) успели поспорить и о Пелевине, и о Кундере. Договорились созваниваться… В общем, вели себя точно так, как любые друзья-одноклассники на их месте. Не чувствовали они себя по разные стороны баррикад, вот в чём дело! Да они и по сути не стали врагами – ни идейными, ни даже ситуативными. Держу пари, что, если жизнь их столкнёт, они вдвоём уж как-нибудь найдут выход. Придумают, прежде всего, как помочь друг другу, потому что на внешний мир, который на них плюнул и растёр, им, естественно, тоже – давно и безусловно наплевать…
Можно было бы и сочинить здесь какую-нибудь такую историю, какой-нибудь «action», только зачем? И так ясно, что они выпутаются – вместе, не удосужившись даже подумать о каких-то там идеях, принципах, etc.
Хорошо это или плохо? – Не знаю. Надлом, господа, надлом. Лев Гумилёв утверждал, что этнос, переживший (что бывает далеко не всегда!) такой надлом, вступает в Золотой век зрелости. Приходит эпоха медленного и тихого умирания, эпоха преобладания гармоничных людей, для которых их личность – уж у кого какая есть! – становится заведомо важнее любых внешних идей…
Переживём ли? А впрочем, что мне? Интересно, конечно, узнать, как дело кончится, но, если что, если уж очень жизнь надавит, меня выручат элементарные биологические законы – сердце там, сосуды, ещё какая-нибудь гадость «на нервной почве». Сбегу, ей-Богу, сбегу. А вот Мите-то и Ивану будет тогда ещё рановато.
