- Ну ты, русская свинья! – услышал однажды Бунчукин, выходя из магазина на улице Виру в Таллине.
- А ты эстонская свинья! - успел ещё воспринять он, пока со сдержанным негодованием оборачивался.
А это просто два мужика набирали на бутылку портвейна, и у них что-то не складывалось. Они пересчитывали мелочь и злились.
- Ребят, сколько не хватает? – спросил Бунчукин.
- Семтесят копэек, - ответил печально эстонец.
- Еби его мать! – добавил для ясности русский.
Бунчукин вытащил рубль, и ещё на бутылку, и они долго пили на заброшенной смотровой площадке Вышгорода за дружбу народов.
Как давно это было! Как много портвейна могло быть выпито!
«Теперь, - думает иногда Бунчукин, - Мужики-то, небось, разделились. Эстонец перешёл на ликер. Русский вернулся к водке. А портвейн туда, небось, нынче и завозить не стоит…»
Часть первая. Томление
Однажды Антон Бунчукин жил с женщиной, которую очень любил. Он так её любил, что ему было мало и одного, и двух, и трёх раз в день. В то время это было для него явным доказательством любви.
Сначала женщине (её звали Надя) всё нравилось. Однако очень скоро ей стало казаться, что это – пошло. Надя принялась ставить Бунчукину в пример любовника своей подруги. Тот, дескать, работает где-то всю неделю, а по субботам приходит к ней с цветами, и у них получается когда один раз, когда два, но чаще – один. Потому что человек работает.
Бунчукин от таких разговоров злился и хотел Надю ещё чаще. Какие-то минимальные рабочие функции он выполнял, но, конечно, с остаточку. Впрочем, деньги-то у него тогда водились. Он всё-таки занимался с учениками почти каждый день. Ну и ещё кое-что делал для родного вуза за гораздо, конечно, меньшую плату. Но, считал Бунчукин, четыре часа платных занятий в день да ещё три пары в неделю почти бесплатных, да ещё – в неделю же – двадцать пять-тридцать часов сексуальной жизни – этим можно только гордиться. Даже если сессия кончилась, от заседаний кафедры сачкуешь, и уж какая там библиотека!..
Но Надя хотела от него чего-то другого. Бунчукин не мог понять, чего, и злился, и трахал её ещё основательней, углубляя таким образом противоречие.
Ученики у Бунчукина кончались часов в семь вечера, он быстренько съедал что-нибудь, набрасывался на Надю, а потом они смотрели телевизор – до следующего раза. Такое времяпрепровождение к трезвости, конечно, не располагает. Почти каждый вечер Надя говорила:
- Давай, что ли, выпьем бутылочку…
Бунчукин берёг свою энергию, да к тому же в то время у него уже начинались утренняя сонливость и хмурость даже от небольших доз. Поэтому иногда он пытался отнекиваться.
- Тебе что – денег жалко? – спрашивала Надя.
Этого обвинения Бунчукин вынести не мог и спускался в магазин, работавший до девяти, где обычно брал одну-две бутылки порядочного портвейна.
Однажды они как-то быстро выпили обычную порцию, а магазин всё-таки был уже закрыт. Бунчукин сбегал и купил водку у таксиста.
- Надеялась ведь, что не найдёшь, - сказала любимая. – Но ты, видно, в любой дыре ханку достанешь!
- Я такой, - с хмельной гордостью подтвердил Бунчукин, не оценив по нетрезвости надвигающейся опасности.
Они стали пить водку. Та действовала на них, в общем, одинаково, только немного с разной скоростью. Естественно, они начали разговаривать о литературе и в целом – об искусстве. Это и для трезвых-то тема провокационная, ибо спорить тут сам Бог велел. Для быстро же пьянеющей Нади и чуть медленнее, но тоже пьянеющего Бунчукина тема оказалась просто взрывной.
В процессе спора Бунчукин трахнул Надю ещё раз, чем окончательно её разозлил. Бунчукин получил пощёчину (а рука у Нади была тяжёлая, как, по-моему, у большей части русских поэтесс). Надя, голая, убежала в соседнюю комнату и заперлась там. Чуть погодя, голая же, высунулась в окно и начала громко обращаться к народу.
Бунчукин, тоже голый, побродил вокруг стола, не зная, что предпринять, хлопнул ещё рюмочку, и тут раздался звонок: «Откройте, милиция!»
- Одну секундочку! – Бунчукин стал надевать тренировочные штаны, в дверь стучали и грозили взломать, штанины, разумеется, путались… Обстановка была тяжёлая. Только из запертой Надиной комнаты доносилась умиротворённая тишина.
Бунчукин наконец открыл дверь. На него сразу налетел какой-то парень в штатском и стал заламывать ему руки. Бунчукин, однако, оказался твёрд, рук себе заламывать не дал и, небрежно сказав парню: «Подожди ты!», обратился за разъяснениями к тому из двух милиционеров в форме, который был званием старше.
- С улицы вызвали, на крики! – коротко объяснил тот, и Бунчукин смирился.
Он провел в КПЗ ночь, размышляя о том, что любовь и, значит, жизнь – кончились.
Однако это было не совсем так, потому что на следующий день Надя сходила к начальнику отделения и упросила его не посылать «телегу» Бунчукину на работу. Таким образом, дело ограничилось штрафом в 50 рублей, а от этого ни жизнь, ни любовь, тем более такая, какой представлял её себе тогда Бунчукин, вестимо, не кончаются. Всё это происходит обязательно, но позже.
Часть вторая. Ожидание Поезд катит. Рельсы стонут.
Снег простынкой выстелен.
Вставлю Надьке я пистонов
на десяток выстрелов.
Часть третья. Встреча
Надьку десять раз достал,
а сам ни капли не устал.
Ах, ты мой старательный,
пальчик указательный!
Часть четвертая. Гимн Не ходите ко мне, бляди,
не вздыхайте, целочки.
Лучше трахать одну Надю,
чем возиться с мелочью!
БОЛЬШАЯ РОДНЯ МЫЛЬНАЯ ОПЕРА
Сначала у Бунчукина родилась дочь. Вскоре он развёлся с женщиной, которая родила ему эту дочь, и женился на другой. У той уже была дочь от первого брака, и, когда его родная дочь приходила к ним в гости, девочки играли вместе. Но это был так, эскиз, заготовка!..
Со второй женой Бунчукин развёлся еще быстрее, чем с первой. Тут требуется уточнение: это они от него уходили, потому что он обладал буйным и независимым характером. К тому же ещё и не чурался пьянства… От второго брака детей не было, но Бунчукин уже и сам чувствовал, что это далеко не всё.
Третья жена родила ему ещё одну дочь, и старшая (от первого брака) с удовольствием приходила поиграть с ней.
Но и третья жена ушла от него! Причём в данном случае не в пространство, как предыдущие, а сразу к своему новому возлюбленному.
Бунчукин не успел даже погоревать как следует. В самом скором времени его оставила у себя жить женщина, ставшая ему четвёртой и самой долговременной женой. У неё (как и у второй!) тоже была дочь от первого брака, поэтому, когда родился совместный сын, у того под боком уже была одиннадцатилетняя сестра.
Дальше события развивались так.
У Бунчукина случилась жизненная удача. В результате он стал небольшим, но довольно денежным руководителем. Через самое короткое время первая жена, выросшая дочь от первого брака и, естественно, четвёртая жена стали работать в его фирме.
Однажды, проснувшись с похмелья, Бунчукин услышал на кухне журчанье женских голосов. Тихонько заглянув туда, обнаружил первую и четвёртую, попивающих кофе. Причём первая (она была, понятное дело, постарше) со знанием дела говорила: «Да он обычно…» Бунчукин воровато проскользнул в ванную…
Наконец его третья жена рассталась со своим возлюбленным, родив предварительно сына, – примерно в то же время, когда родился и младший – от четвёртой жены – у Бунчукина. После этого Бунчукину было позволено видеться с дочкой (пока существовал возлюбленный, это не поощрялось). Третья жена немедленно начала работать у него же и, конечно, познакомила его со своим – от возлюбленного – сыном.
Теперь дело обстояло следующим образом.
По праздникам за столом Бунчукина сидели первая, третья и четвёртая жёны, дочь от первого брака, дочь от третьего брака, сын от четвёртого брака, дочь четвёртой жены и сын бывшей третьей жены.
Бунчукин ощущал себя, как Робинзон в окружении своих коз, и только иногда жалел, что для полноты картины не хватает бывшей второй жены с её, уже несомненно выросшей, дочкой. Но тот брак был слишком мимолётен, и он уже давно не помнил номера телефона.
Остаток жизни Бунчукин собирается посвятить, в частности, изобретению новых терминов для семейных отношений, которые могли бы определить взаимосвязи, например, дочери от первого брака его четвёртой жены с сыном от возлюбленного его бывшей третьей жены. Всякие там «невестки», «свояки» и т.д. слишком, я бы сказал, догматичны. От автора. Как водится в мыльной опере, это, может, и правда, да не вся. Пришлось всё-таки несколько облегчить гораздо более сложную действительность.
