«Попусти». А я безмятежно покачивался на его спине, словно в лодке и погонял, уже ничего не боясь, - как же, ведь со мной батя…
Мама с нами купаться и загорать редко ходила – хозяйство, - поэтому переживала, что когда-нибудь отец так и утонет, дошутится. Он же в ответ уже во дворе казармы, выжимая мокрые полотенца, только добродушно посмеивался:
- А вот и врёшь! Не может такого быть, 120 килограмм добротного назьма ещё никогда не тонуло, - и красные его, толстые губы весело вздрагивали, приоткрывая крепкий мясистый рот.
Он оказался прав… батя. Смерть его нашла не в воде, хотя однажды, после обильного застолья у реки, он пошёл искупаться и уже исчез под водой; тогда моя тётка из последних сил еле вытащила его за волосы и уже на берегу отходила. Но вода, действительно, его не принимала. Повстречал он свою смерть в другом месте и позже, - хотя и не старых ещё лет, - но в месте очень не чистом, негодящем, таком что и говорить совестно… в общем, куда твоей воде…
Степь, степь – и больше ничего… Жарко в вагоне. Нагоняет дремоту.
Ещё издали стало заметно, как беспорядочно лесок поредел, затем исчез и вовсе, кроме барственных черных тополей поодаль в ложках, а от дальних топей да болотц кривобоко потянулась к железнодорожному полотну колючая проволока, - по дерзкому замыслу довоенного мостостроителя ограждающая важный стратегический объект впереди.
Поезд взнесло на какую-то верхотуру, откос под насыпью куда-то вдруг провалился, и – загрохотало… пусто-порожне по мосту; да из будки возник на мгновение заспанный вохровец с карабином.
- А вот это, Надя - река Орель. Как на картинке. – Отец засмеялся, и у уголков глаз собрались морщинки. – Прошу запомнить.
- Такая маленькая…
- А красивое почти всегда маленькое.
Девочка привстала и посмотрела в окно. Потом в другое – напротив.
По обе стороны моста, покуда охватывал глаз, река петляла, и глаза от солнца резало до боли даже тут, в вагоне. Текла великая в своём спокойствии река. Река без напряжения. Лёгкая река.
Мост проскочили, и воздух ещё долго вибрировал позади.
Девочка села и сказала, подумав:
- Знаешь, папа, а наша Ворскла всё равно лучше. Она бежит. А эта твоя Орель какая-то… сильно скучная… Вот ты бы пошёл по ней на байдарке?
- Не знаю, - ответил отец. – А почему ты спрашиваешь?
- А вот по Ворскле ты ходил! Но Ворскла – быстрая, а по Орели пошёл бы?
Он ещё раз взглянул на реку.
Река смеялась. Копны сена по бережкам. Большой гурт овец вдали.
Волны одна за другою плескались о пологий берег песчаной косы.
В такие дни даже речные чайки истомлены зноем. Они лениво качаются на волнах без криков. Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжёт траву, воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся.
- Нет, не пошёл бы, - сказал он вполголоса. – Надоело одному ходить.
Иной раз и палатку на ночь ставить неохота.
- Боишься воды? – робко и вежливо заметила девочка.
- Не воды я боюсь. А одиночества на воде… чтоб не сделать чего с собою. Ты вот что… - сказал отец, провожая взглядом гнездо аиста в колесе, - в школу вам когда? Первого или раньше?
- Ну ты даешь, папа, будто сам не знаешь… Конечно, первого сентября.
- Нет, ты погоди… - перебил отец, – разве за день до этого вы цветы учителям не несёте?
- Как это, конечно, несём! Но это тоже первого. Линейка у школы, звоночек для первоклашек, цветы вот тоже… это всё первого. Даже и уроки уже.
- Как, всё в один день? – удивился отец. – Сразу? – Он не знал.
- Папа, ты как первый раз замужем! Ну, конечно. И не только уроки, а уже и работу на дом задают!
Отец отвёл глаза и рассеянно взглянул в окно. Некошенные поля почерневших подсолнухов тянулись за горизонт.
- Ты ведь ещё совсем маленькая была, - проговорил он, покашливая. –
Четыре года тебе было, когда вы с мамой от меня ушли. Теперь летом ты всегда у нас, а в конце августа я отвожу тебя маме в Красноград и вы едете дальше, к себе в Полтаву… Так откуда же мне знать, что вы делаете в школе первого сентября? Мне не с кем туда идти. Ты у меня одна.
- Извини, папа, - сказала девочка и тронула его ладонь. – Я не подумала.
- Да нет. Ничего… А сколько раз я мечтал и сам себе завидовал: исполнится тебе семь годочков, и как положено, все втроём, с охапкой кудлатых хризантем на длинных ножках, ты в переднике белом, накрахмаленном… - он отрывисто засмеялся и, прикрыв глаза, вдруг опрометью выбежал в тамбур.
В вагоне посветлело, загулял свежий ветер. За окном суковатые телеграфные столбы тянулись под гору. Поезд сбавлял ход перед каким-то разъездом в степи.
Отец вернулся. Постоял, сел. Вдруг, словно что-то вспомнив, он произнёс:
- А всё-таки вам с мамой на школьный базар наведаться надо будет.
Дневник-то забыли купить… И на физкультуру форму… была ведь в ЦУМе, хорошая , так ты заупрямилась…
- Папа, какая же она хорошая… - возразила девочка. – Такое давно не носят. Это не модно.
- Ну, если так… - сказал отец. - Тогда, конечно. С мамой поищите.
- А мама тоже не разбирается, - сказала девочка. - Она всё старое донашивает. Перешивает и донашивает.
Он нахмурился, а потом сказал ласково:
- Это не оттого, что мама моды не понимает. Твоя мама красивая и одеваться умеет. Просто она экономит. Сама останется без обновки, а тебе что-то купит… Вот какая у тебя мама. Ты её люби.
- Конечно, папа. А я её и люблю. Только вижу редко. Всё время на работе. А домой придёт, так тоже что-то пишет до ночи, конспектирует. И со мной поговорить ей некогда.
- Нету времени. Она же у нас преподаватель, не токарь. Это токарю легко, оттрубил смену и на боковую, лежи, хоть в потолок плюй. А у неё студенты, народ дотошный… что же, ей ведь тоже не хочется перед ними дурочкой выглядеть. Вот и сидит.
- Конечно, папа. Я тоже за ней соскучилась. А ещё за котиком.
- А у вас и кот есть?
- Конечно,- сказала девочка. – Кот Рыжик у нас один на две хаты. Он уже старый. Он спит и ловит мышей. Мы его любим. У нас был и маленький котик, но он почему-то исчез.
- И что, Рыжик лучше нашего Прошика? Ты же Прошика так любила…
- Прошик хороший, - вспомнила девочка бабушкиного кота, с которым три часа назад попрощалась, беседуя как с человеком. – Но, папа, он котёночком был лучше. Играл, за ниткой прыгал. А теперь – совсем негодящий! (бабушкино словцо – повеселел отец). Только царапается и кусает. Нет, наш Рыжик лучше. Он добрый.
- Мда-а, - промычал отец, не зная, что ответить. И вдруг до него дошло.
«А что, всё правильно. Она возвращается назад. Домой. И уже кот Прошик, и подружки дворовые, и бабушка да и сам ты – всё это уже прошлое. Это – было. Было летом. А лето кончилось. И теперь с каждым километром она будет забывать всех нас. Нашу речку Самару, наш город, лужок в степи, где мы с ней ловили кузнечиков. И это – правильно. Хоть есть в этом всё же какая-то вопиющая несправедливость - но только это правильно…Угли догорели. Одна зола… А зачем ей – зола? Золу выучиваемся ценить только мы, не молодые. Да и то с годами. А ей – зачем? Ей жить и жить. Всё впереди… Так зачем ей зола, когда дома ждёт целая поленница, непочатая? Знаменитые полешки, всё сосновые… Ядрёно горят, лихо щёлкают. До весны смело можно греться у такого костра. А по весне и этот костёр истлеет, только дымом едким изойдёт. Но слава Богу, есть бабушка – пока что… И я у неё ещё - тоже - всё-таки есть. Хоть и не впрогрёб у меня уже этой самой золы на душе, - продых уж иногда сбивает, а-таки я - есть… И весной, как слизнёт ржавый снег с полей, глядишь, она и поскачет вприпрыжку к поленнице за новой чурочкой, - с цветами в волосах… да, да, ещё как поскачет! - с задором, совсем как в детстве, - и поспешно вытащит пару-тройку дровишек оттуда, и разожжёт новый костёр, и станет он полыхать на ветру – пуще прежнего, - и станет она снова с надеждой поглядывать на юг, в сторону бабушки, в сторону кота Прошика и в сторону меня… И новое лето придёт, новый город уложится к её ногам, новая река…».
…А пока поезд колёсами стучит, стучит, стучит – нет тут «бархатного» рельса.
2001 г.
