РИХТЕР В ШКОЛЕ
К нам приезжает Рихтер!
Новость эта облетела городских обывателей в считанные дни. Даже те, кто не мог отличить Баха от битлов, и те встрепенулись: где-то они слышали это имя.
Афиши о концерте висели в двух-трех местах, но все знали, что музыкант собирается играть композитора Бетховена. Я учился тогда в седьмом классе и по счастливому стечению обстоятельств уже отличал Баха от битлов и даже слышал, как Рихтер играет Аппассионату и Патетическую: это был, по-моему, великий пианист (правда, я не слышал, как играют эти сонаты другие, но вступительное слово диктора по радио меня убедило).
Концерты заезжих музыкантов проходили у нас обычно в лекционной аудитории мединститута. Она была достаточно велика, чтобы вместить полный курс студентов, и очень велика, чтобы плотно заполнить ее любителями музыки. Но городские власти, видно, устыдились рассохшейся сцены и облупленных скамеек в амфитеатре зала и концерт назначили в соседнем Доме политпросвещения: коммунисты красили себя аккуратно и в партере стояли вполне приличные кресла с плюшевой обивкой.
Билета я, конечно, не достал. С переносом места концерта они стали достоянием всех самых достойных горожан, а я не входил в их число. Но я был молод, а таких, как Рихтер, считал бессмертными в том смысле, что на мой век его хватит и я еще его услышу.
Поэтому в субботу (а концерт должен был состояться в воскресенье) я спокойно пошел в школу, а не в кассу Дома политпросвета, где с утра обещали продавать остатки билетов.
Уроки в тот день были так себе, и я, сидя на последней парте, скучал и зевал, дожидаясь их конца. Последний пятый урок был уроком пения.
Учительницу пения звали Мария Осиповна. Это была пожилая маленькая женщина в старомодном платье с нелепо длинными руками и носом и какими-то допотопными буклями волос на голове. Мы ее сразу окрестили Мариосиком и делали на уроках пения что хотели. Правда, вывести Мариосока из себя нам удавалось очень редко: наверное, она была просто добрым человеком. Но мы с детским садизмом старались к каждому уроку придумать новую каверзу и в тот день сделали вот что: вытащили из боковой стенки пианино какой-то штырь, надеясь, что когда Мариосик начнет играть, стенка с грохотом упадет в проход между партами. А в аккордеоне вытащили несколько гвоздиков, прикрепляющих меха к левой половине, опять-таки надеясь, что она оторвется, когда Мариосик после неудачи с пианино возьмется за аккордеон и растянет меха.
Уроки пения в нашей школе проходили почему-то в кабинете химии. Вокруг стояли какие-то колбы, реторты, пробирки с неизвестнами нам разноцветными жидкостями. Спиртовки для нагрева этих жидкостей обычно убирали в учительский шкаф и запирали на ключ.
Когда Мариосик вошла в кабинет, мы ее не узнали. Она сияла как не знаю что, улыбка растянула ее рот до ушей, платье было украшено каким-то дивным белым кулоном, а из буклей кокетливо выглядывали бантики, похожие на папильотки.
- Дети!.. - Мы с грохотом встали и с не меньшим грохотом сели, возопив: "Здрасьте!"
- Дети! Запомните этот день на всю жизнь... - Мы насторожились, почуяв подвох с неизвестной стороны. - Дело в том, что я решила вам сделать сюрприз...
Мариосик так волновалась, что не могла стоять и села на стул.
- Дело в том, - продолжала она, - что когда-то я жила в Одессе и училась в одной очень обычной школе. А рядом со мной за партой сидел мальчик, с которым я была в очень (Мариосик зарделась), очень хороших отношениях. Звали мальчика Славой. Но я проучилась с ним в той школе очень недолго, потому что когда мы должны были перейти, не помню, во второй или третий класс, меня увезли в другой город...
Нам эти старушечьи воспоминания были лишь дополнительным развлечением к ожидаемым событиям на этом уроке, и настроение наше поднималось все выше.
- И я даже подумать не могла, что этот мальчик Слава вспомнит меня, как я давала ему списывать арифметику и срисовывать географию, и, случайно встретив меня вчера на улице, узнает. Дело в том, - Мариосик стала похожа на воздушный шар, готовый к полёту, - что из этого мальчика получился музыкант, которого знают во всём мире. Это - Святослав Теофилович Рихтер! - воскликнула Мариосик, и мы разом грохнули "Ура!" Мы были счастливы за Мариосика, что у неё в школе был такой славный сосед. Но Мариосик продолжала:
- И вот, Слава, простите, Святослав Теофилович Рихтер сам предложил придти к нам на урок и сыграть что-нибудь из своего репертуара...
Последние её слова потонули в грохоте парт и голосов, криков "Ура!" и "Браво!" Дверь распахнулась, и в класс вошёл своей знаменитой походкой маэстро Рихтер, в концертном фраке и лаковых штиблетах, отражающих солнце и сияющую Мариосика.
- Только так, только так, Маруська, представлял твой урок пения! - воскликнул Рихтер, оглядывая класс. - Ну что, дети, здорово живёте?
- Да! - хором закричали мы.
- А теперь, так же хором, давайте-ка пианино из угла перетащим на место стола.
Пианист легко взял учительский стол двумя своими крупными ладонями и поставил к окну.
- Раз, два, взяли! - крикнул Святослав Теофилыч, великий музыкант, вместе с нами взявшись за наше задрипанное пианино Ивановской фабрики.
- А оно тяжёлое... - пыхтели мы, шумно сдвинув инструмент. Из-под наших ног вымелькнула маленькая серенькая мышка и под наше с маэстро улюлюканье исчезла в дыре под плинтусом.
Когда пианино встало на место учительского стола, Рихтер с размаху стукнул его сверху кулаком. Поднялась пыль, правая боковина с треском отвалилась, упав в проход между партами. Рихтер громко чихнул, шумно высморкался в ослепительно белый платок. Мариосик с молитвенно сложенными руками застыла у окна в ожидании.
- Я сыграю вам каденции разных композиторов к фортепианным концертам моего любимого композитора Людвига ван Бетховена.
- А кто это? - послышались голоса.
- Маруся... - Рихтер с укоризной взглянул на Мариосика. Та, потупив глаза, прошептала, залившись краской стыда:
- Не дошли мы до него по программе... У нас больше песни советских композиторов...
- Ничего, Маруся, восполним пробел сейчас. Уважаемые дамы и господа! - Рихтер с поклоном начал урок. - Людвиг ван Бетховен - любимый мой композитор, и этим всё должно быть сказано. А если точнее, то жил он в Германии, потом в Вене, на рубеже 18 и 19 веков. Хотя прожил всего 56 лет, оставил после себя гигантское число гениальных сочинений в самых разных жанрах. Почти все они остались в репертуаре современных музыкантов, особенно популярны три его симфонии, третья, пятая и девятая, фортепианные сонаты и концерты для фортепиано с оркестром. Сам он был очень хорошим пианистом и, чтобы показать своё мастерство, написал для своих концертов так называемые каденции - сольные номера, в которых можно было показать свою виртуозность. Тогда было принято, чтобы при исполнении концертов каждый пианист исполнял свои каденции, но в исполнительской практике закрепилось исполнение каденций самого Бетховена и других великих композиторов, которые любили сочинять каденции к чужим концертам: Брамса, Сен-Санса и тд и тп. Сам Бетховен к середине жизни оглох почти совершенно и поэтому любил играть очень громко и часто невпопад с оркестром. Но в каденциях этот последний недостаток, конечно, не был заметен. Так что, внимание!
Рихтер подвинул стул, осторожно сел на него и встряхнул руками. Мы с замиранием сердца смотрели на все его движения как на пассы мага и гипнотизёра.
Рихтер начал играть. Он играл громко, отчётливо и с вдохновением глядя куда-то вдаль. Он словно не слышал, как расстроен инструмент, что некоторые струны находятся на последнем издыхании и дребезжат как старухи, и что педаль откликается не так, как нужно.
Уже лопнуло несколько струн, уже отвалилась левая педаль, а Рихтер играл и играл перед восторженно застывшими детьми. Все мы, вытянув шеи и заглядывая сбоку, видели мелькание пальцев, в своём непостижимом движении сливающихся в какое-то жёлтое пятно над клавиатурой. Маэстро не хватало справа клавиатуры и он с остервенением в эти моменты встряхивал головой.
Когда из-под его пальцев стали взлетать вверх белые и чёрные костяшки клавиш, мы невольно встали со своих мест и окружили маэстро.
- А теперь послушайте каденции, которые я сам написал когда-то в юности! - закричал пианист и заиграл ещё громче и ещё гениальнее.
- Мировой мужик! - шептали мы друг другу и с восхищением покачивали головами. Какая-то неведомая сила от его игры вселилась в нас, и мы все чувствовали себя всесильными гигантами, способными на все возможные подвиги во славу своей советской родины против всех её врагов. Мы молились только об одном: чтобы пианино выдержало игру Маэстро до самого конца.
И инструмент не подкачал. Лишь с последним аккордом пианино, издав гул всеми своими струнами, с шумом, треском и грохотом развалилось, подняв высокий столб пыли.
Мариосик бросилась к Рихтеру:
- Маэстро, Вы не ушиблись?
- Разве с такими героями, - Рихтер взглянул на нас, - пристойно жаловаться на боль!
И, оглядев класс, музыкант воскликнул:
- Ну а теперь можно и за советские песни взяться! Есть у вас аккордеон какой-нибудь завалящий?
- Есть, есть! - закричали мы, забыв о подготовленной каверзе.
Рихтер натянул ремни на свои широкие плечи и тихо и заговорщически запел, подыгрывая пока только правой рукой: "Широка страна моя родная..."
Мы замерли и осторожно подхватили последние две строчки первого куплета. Рихтер врубил левую руку, и аккордеон со вздохом развалился на две половины.
- Не выдержал широты... - задумчиво произнес маэстро, засмеялся и взглянул на Мариосика. - Это они для тебя, обормоты, приготовили. Ну, ничего, есть ещё колбы и реторты.
Рихтер сбросил остатки аккордеона, нашел какие-то стеклянные палочки среди пробирок и подошёл к колбам и ретортам в штативах. Он постучал по ним палочками, что-то промычал про себя и громко сказал:
- Инструмент так себе, но "Сурка" я вам всё-таки сыграю.
И он стал в лад известной песни любимого своего композитора выстукивать сопровождение на колбах, ретортах и пробирках химкабинета. Слёзы текли по его щекам и, счастливо всхлипывая, он на последней ноте так хватил палочкой по нужной колбе, что она лопнула, окутав его каким-то фиолетовым облаком.
- Ура! - закричали мы и бросились обнимать пианиста.
Плакала Мариосик, утирал слёзы Рихтер, его фрак был безнадёжно прожжён в нескольких местах, а мы и хохотали, и рыдали, и кричали "Браво!" и "Ура!", провожая его в гостиницу по главной улице города.
С тех пор прошло много лет, я уже жил в Москве и не раз бывал на концертах всемирно известного музыканта, но никогда я не испытывал того счастья от его игры, какое пережил тогда со своими однокашниками и Мариосиком.
А концерт в Доме политпросвещения так и не состоялся: Рихтеру не понравился звук тамошнего рояля.
Москва, осень 1997 г.
