щеках чуть заметно румянец пробивается. Жив пока Андрейка. Скрючился весь, сжался. Мороз за минус двадцать, ветер воет. Как мог Абай от ветра оградил, люльку соорудил. Хотел хотя бы попоной конской накрыть, хоть как-то тепло сохранить. Нельзя.
Родители его соседями хорошими, добрыми были. Молодые, веселые, красивые. Недавно появились в ауле. Сергей-то, видно, военный бывший, с выправкой. Лизавета, жена, доктором в медпункте. Муж все по командировкам, дома редко бывал. А она с ребенком в селе одна. Говорили – геологи они будто. Какие-то секретные изыскания в тайге проводили. Там и познакомились. Как к ним в аул их занесло, никто не понимал. Но привыкли. Семья скромная, тихая. Домик купили рядом с ними. Отношения хорошие, дружеские. Она, Лизавета, с Юлдуз душа в душу, все по хозяйству, по-женски вместе. Андрейка, будто внук родной, смышленым мальчишкой рос, постоянно в доме у них. Абая с Юлдуз дедушкой и бабушкой звал, ласковый такой, привязчивый…
Уехал Сергей куда-то на Витим, за Байкал, за Саяны. Уран там искали, пути-дороги к рудникам смертоносным пробивали. А через месяц и за Лизаветой машина пришла. Срочно в экспедицию вызывали, видно не могли без нее обойтись. Обещала – через месяц обязательно вернутся. Андрейку им оставила, приглядеть просила.
Прошел месяц, и другой, и третий… Ни родителей, ни известий от них. Председатель сельсовета запрос делал в район, – не ответили ему. А тут и ребенок простудился где-то. Недоглядели за ним. Да сильна хворь приключилась. Температура высокая, сознание теряет, бредит, мамку зовет. Третий день в себя не приходит, глаз не открывает. И фельдшера вызывали, и доктор из района приезжал. Все, сказал, не выкарабкается малец. Ничего нельзя поделать. Поздно.
Собрался Абай к мулле Наби в соседний аул. Целителем тот был знаменитым, многих безнадежных на ноги ставил, молитвами духов болезни изгонял. Ни денег, ни подарков не брал мулла. Призывал лишь к вере в Аллаха милостивого, милосердного. В мечеть людей звал. Недовольна власть советская была, мечеть закрыть порывалась. Но люди возмущались, за муллу крепко стояли. Письма в Москву писали, на областное начальство жаловались. До самого товарища Брежнева письма дошли. Оставили в покое муллу и мечеть не тронули. Люди вздохнули радостно, возблагодарили Аллаха и пророка его Мухаммеда.
Поутру приехал Абай в улус. Отыскал муллу, горе свое рассказал. Сдвинул брови старый Наби, лоб наморщил озабоченно:
– Сколько лет мальчику? – вопросил участливо.
– Три года ребенку исполнилось в мае, – голос дрогнул у Абая. – Помоги, уважаемый Наби, – слезы брызнули из глаз. – Помрет мальчонка…
– Не помрет! – мулла просветлел лицом, морщины разгладились, глаза зажглись. – Ты вот что… Взойдет первая звезда на востоке, – ребенка в сани и ко мне вези сюда в мечеть. Я здесь ждать буду. Только голенького вези в возке открытом. Ничем накрывать нельзя. Всю дорогу так чтобы. Иначе ничего не получится. За два часа доберетесь…
– Помрет он, Наби, не выдержит дороги, замерзнет!
– Делай, как я сказал! Иначе точно умрет. Доверься Аллаху, Абай!
– Я все сделаю! Жди нас к полуночи…
Стиснул зубы старик, умчался домой. Все первой звезды дождаться не мог. Наконец спустились сумерки. Подхватил Андрюшку, скинул покрывала. Жена в голос кричит, отдавать не хочет, за порог не пускает. Насилу уговорил, упросил не мешать, довериться мулле.
Дернул вожжами, – пошла кобылка, понесла споро. Лошадь хоть и не молодая, а быстрая, шустрая, в силе еще. Бежит размеренно, хозяина слушает, команды исполняет. Ночь сгустилась, уже и звезд не видать, все метель скрывает от глаз, снежные порывы в лунном свете вихрями кружат. Лежит мальчик, синеть начал, затих совсем, не шевелится уже. Хлестнул кобылу Абай, понесла пуще.
Тут ветер волчий вой донес. Жуткий, протяжный и близкий. Усмотрел старик, как несколько черных комочков по следу двигаются. Бегут неспешно, уверенными в себе, сокращают дистанцию постепенно. Ожег плетью бока лошадиные, взвыл и сам по-звериному, встал во весь рост. Понесла кобылка шибче, заскрипели сани, заметались по дороге. Андрейка чуть в сугроб не вывалился.
Держит его одной рукой Абай, другой плетью кобылу хлещет. Несутся розвальни на полном ходу, полозья, будто ножи отточены. Там под попоной двуствольное ружье заряженное припрятано. Знает он степь ночную, вьюжную. Припаса охотничьего в достатке в суме у него. Патроны картечью снаряжены, свинцом сеченым. До улуса минут двадцать езды осталось, а волки уже вот они, настигают.
Вожак впереди, глаза пламенем дьявольским горят, уши прижаты. Прыжки сильные, широкие. Обходит сани, кобылке в горло вцепиться метит. За ним еще пятеро матерых, крупных, косматых. Прицелился Абай в вожака. Мушка ходит, рука трясется. Под второй рукой Андрейка, ледяной уже, мертвый будто. Злость, ненависть великая к горлу подступила. Не выдержал Абай, взревел страшно, клич древний, племенной из груди выпустил, как тогда, в сорок втором, когда на немецкие окопы тесной цепью шли. Пальнул в вожака дуплетом.
Сбилась стая, остановилась на миг. Вожак с шага сбился, в сугроб слетел. Выскочил, отряхнулся и снова вдогон. Кобыла умная, несет, ледышки из-под копыт вылетают. Сама дорогу знает. Тут и огни улуса показались впереди. Не отстают волки, по обеим сторонам дороги расположились, с двух сторон заходят, одновременно прыгнуть хотят, возницу с саней выбить. Исхитрился Абай, перезарядил ружье. Чудом ребенка за ногу схватить успел, – так подбросило на ухабе. Но вот они, серые, взгляд безжалостный, лютый. Вплотную к саням подобрались.
Растерялся Абай, духом пал, глаза волчьи к месту пригвоздили. Прыгнули оба одновременно, толкнулись лапами сильно, стремительно. Пасти раскрыты широко, с клыков пена слетает… В пасть эту, в одну-единственную сунул дуло Абай. Что есть силы, нажал курки. Оглушительная вспышка напугала второго, в Андрейку метившего. Промахнулся, вцепился в попону, поволок с саней. Как только смог ребенка удержать, не упомнит теперь. Окровавленный убитый волк свалился под ноги остальным. Сбились в кучу, попону нюхали, рычали озлобленно. Вожак поднял морду, завыл пронзительно, жутко. И подхватила вой стая, зашлась в невероятно зловещем, тонком крике, оплакивая погибшего товарища. И содрогнулся Абай в тяжелом страшном предчувствии. На руках мальчика держал, прижимал к себе, дыханием отогреть хотел.
Вот и улус, и мечеть вот она. Мулла ждет у калитки, рогожу в руках держит. Подлетели розвальни, остановили бег. У кобылки бока ходуном, хрип, из ноздрей струи пара горячего. Вышел из саней возница, ребенка Наби передал. Тот укутал крепко, ждать наказал. Сам в помещение ушел, в пристройку жилую.
Распряг старик лошадь, долго по переулкам ходил с ней, успокаивал, остужал ей сердце разгоряченное. Затем постучался к знакомым сельчанам, воды теплой попросил. Напоил лошадь, потные бока вытер, кошмой накрыл. Спасла кобылка и его и себя и, надежда есть, Андрейку маленького.
Только поздно ночью вышел к продрогшему Абаю мулла. Смотрел озабоченно, беспокойно пряча глаза.
– Как? – кинулся к нему Абай. – Как он?
– Приходи через шесть дней. Заберешь ребенка. – Наби смотрел сосредоточенно, прямо глядя в лицо.
– Что? – обрадовался и испугался Абай. – Что-то не так?
– Проклятье на нем страшное! Весь род его проклят, вот что!
– Как же так, Наби? Ведь малец он совсем…
– Не знаю, я сам в испуге, никогда такого со мной не было. Я попробую…
– Наби, может не надо? Лишь бы от болезни оправился.
– На все воля Аллаха! Будет милостив к нам ничего не страшно тогда. А ты вот что, Абай!.. Знай: цветок полуночный избавит мальчика. Больше я ничего не знаю, но сделаю, что смогу.
– Какой цветок, Наби? Не надо…
– Я все сказал!.. Через шесть дней забирай ребенка.
Мулла повернулся, усталой походкой направился к воротам мечети. Отворил двери и, не оглядываясь, скрылся в темном коридоре.
На шестой день возвратился в улус Абай. Протяжно и тоскливо пел муэдзин с минарета, женщины в траурных платках со слезами на глазах передвигались по переулкам, торопились к мечети, где в ярко освещенном зале, забитом коленопреклоненным народом стоял нарядный дубовый гроб с телом муллы. Все село шепталось, передавало из уст в уста: – в сарае со стены сорвалось старое тележное колесо и переломило хребет Наби, склонившегося над какой-то рухлядью.
Абай в полном смятении вошел в придел мечети. Бегал взволнованно по коридорам, двери отворял, мальчика искал. В одной из комнат услышал оживленные детские голоса. Встал на пороге, всматриваясь подслеповатыми глазами в кучку играющих ребятишек. К нему со всех ног бросился радостный, живой и здоровый Андрейка
