Солнце было на полпути к зениту, когда александрийский корабль, носивший название «Бона Деа», подгоняемый попутным ветром, достиг родной гавани и взял курс на пристань. Парусник принадлежал местному купцу – греку по имени Навсикл. Навигация подходила к концу, но последнее плавание прошло на диво благополучно для этого времени года: всю дорогу паруса надувал свежий ветер, и за все время долгого пути судно лишь слегка потрепала одна единственная буря, которая исчезла так же быстро и внезапно, как налетела.
Город встречал вновь прибывших ясными небесами и, завидев издали сверкавшую на солнце знакомую позолоту храмов и дворцов, все люди на корабле, радостно размахивая руками, завопили приветственную песнь в честь благословенной богами родины. Все, кроме одного.
«Вот уж не рассчитывал свидеться так скоро» - думал Валерий, угрюмо наблюдая, как стремительно приближается знакомая пристань. Мечты о том, что это плаванье никогда не закончится, или что чудовищный ураган настигнет парусник посреди водной пустыни и погребет его на морское дно, увы, не сбылись. Корабль пристал к берегу, якорь был сброшен.
- Что ж, получай плату за работу. Хотя ты и новичок в морском деле, но, клянусь Меркурием, со временем из тебя выйдет отличный матрос, - сказал честный грек, вручая Валерию несколько мелких серебряных монет.
- Благодарю, - равнодушно отозвался Галл, бросив монеты в котомку. – Будь здоров.
Оставив судно и миновав набережные, он зашагал по знакомой брусчатке в сторону дома.
В городе царило радостное оживление. Нарядные одежды, ликующие лица людей, веселая суматоха… так-то оплакивала Александрия своих погибших сыновей. Словно пропитая шлюха, едва отправив детей на войну, она тут же позабыла про них и - беспамятная и беспутная мать, принарядившись, размалеванная, изрядно развеселевшая и возбужденная от пьяного угару, ждет очередного хахаля.
По мере продвижения по широкому декумануму шумная праздничная толпа все плотнее обступала, и Валерию приходилось проталкиваться локтями, чтобы продолжать путь. Он то и дело в раздражении грубо отталкивал кого-то, не обращая внимания на возмущения и проклятия в свой адрес.
Вскоре прояснилась причина всеобщего ликования. Толпа отхлынула, увлекая за собой Галла, освобождая дорогу храмовым прислужникам с пальмовыми ветвями в руках, под звуки приближающейся музыки, громко возглашавших:
- Дорогу священному Апису!
Праздник избрания нового священного быка.
Детьми, Валерий с приятелями никогда не пропускали его, спеша получить сладости и другие угощения, щедро раздариваемые во время этого празднества, а после, устроив веселую пирушку в своем квартале, хвастаться кто больше насобирал подарков.
И вот, следом за глашатаями и музыкантами, под звуки флейт и свирелей, исполнявших музыку таинств, появились участники процессии, направлявшейся к храму Сараписа на праздничные торжества.
Самые пригожие девушки города, одетые в белые платья, красиво подпоясанные алым шелком, с распущенными волосами, украшенные гирляндами цветов, - не шли, а словно парили, не касаясь земли босыми ногами, в своем радостном хороводе, вместе со слегка веявшим ветерком, развевавшим во все стороны их легкие одеяния. Девы, с корзинами цветов на головах, разбрасывали эти благоухающие и прекрасные дары Флоры вокруг себя и на дорогу, устилая ими путь грядущему божеству. Другие с веселым пением разбрызгивали вокруг благовония из золотых кратеров.
Служительницы храма в праздничных пурпурных одеждах раздавали всем желающим жертвенные яства – к ним, как и в былое время, спешила за угощениями детвора со всего города, да и взрослые не отставали от детей.
Жрецы-юноши с оливковыми ветвями в руках, блестя на солнце бритыми налысо затылками, в белых хитонах, подпоясанных черными веревками, хором распевали гимны, провозглашая появление священных животных. И под эти песнопения, дружно подхваченные всем собравшимся людом, на улице появились священные быки: белоснежные животные с позолоченными рогами, с низко склоненными головами, осыпаемые цветами, бесконечной вереницей медленно и важно шествовали друг за другом в сопровождении погонщиков, словно наслаждаясь каждым мигом своего триумфа. Лишь один из них по воле божества будет провозглашен священным Аписом, остальным предстояло стать жертвенными животными во время торжественной гекатомбы. Праздничный пир для всех желающих будет длиться много дней.
Не заметив среди девушек, участвовавших в процессии, ни Сабины, ни даже кого-то, кто хотя бы немного мог сравниться в красоте с его возлюбленной, Валерий сразу утратил всякий интерес к празднику и, продолжая продвигаться против людского потока, направлявшегося вместе с процессией в сторону храма, наконец-то оказался на освободившейся от схлынувшей толпы улице, ведущей в сторону Ракотиса.
- Эй, Галл! – услыхал он вдруг знакомый голос.
Не останавливаясь, он глянул по сторонам, но не заметив нигде приятеля, устремился было дальше, однако путь ему нахально преградили чьи-то носилки.
- Так загордился, что и старых друзей признавать не хочешь?! - со смехом сказал появившийся из носилок человек.
Саратия и впрямь было трудно узнать. С последней их встречи приятель значительно раздобрел, его довольная улыбающаяся физиономия лоснилась от свалившегося внезапного благополучия. Отпущенные черные кудри покрывали плечи. Поверх шелковой туники был накинут богатый плащ, скрепленный на плече алмазной фибулой. На поясе болтался кинжал с резной рукояткой из слоновой кости. Словом, красавчик да и только.
Выйдя из носилок, Саратий первым делом благодушно обнял изумленного его новым обликом приятеля.
Придя в себя от удивления, Валерий разразился хохотом.
- Саратий, ты ли это?! Где ты раздобыл этот дурацкий паланкин с рабами?
- Да, мне повезло, жаловаться не буду, дабы не разгневать богов, впрочем, по этой же причине поостерегусь и хвастаться, - степенно отвечал юноша. - Но, если разобрать по правде, скажи, разве не заслужил я успеха и благополучия своим талантом и старанием? Вот, нашелся и на мою долю просвещенный человек и ценитель, понимающий толк в настоящем искусстве. Благодетель и меценат, да продлят всемогущие боги его дни! Теперь я у него на службе. Между прочим, ты зря насмехаешься, я ведь могу и тебя пристроить. Думаю, от хорошего заработка ты не станешь отказываться?
Речь его стала размереннее, манеры – напыщенные и даже жеманные. Словно это прежний Саратий изображал на публику какого-то расфуфыренного богатого индюка. Слушая приятеля и разглядывая его новый наряд, Валерий сначала подумал, что тот его разыгрывает для смеха, однако быстро смекнул, что все очень серьезно, и его насмешливость как ветром сдуло.
- Скажи, давно ли ты вернулся?
- Уже несколько календ минуло с того благословенного дня, как я вернулся на родину. И как видишь, время это даром не потратил.
- И как же тебя угораздило пролезть в любимчики фортуны? Ведь раньше ты годами не мог заработать даже на приличный обед.
- Я все расскажу тебе, друг мой Галл, но не здесь и не сейчас, - все так же благодушно и степенно отвечал Саратий. - Ну так, что скажешь? Только не делай вид, будто тебе работа не нужна...
- Но ведь я-то не актер…
- А это не беда. У моего покровителя огромный дом и поместья, он кому хочешь работу найдет, хоть колесничему, хоть актеру, и, как видишь, не обижает с оплатой. Золотой человек.
- Благодарю, я подумаю, - с сомнением в голосе отвечал Галл, намереваясь распрощаться.
- Стой, погоди! - остановил его приятель, - знаешь что, приходи сегодня в термы. Я вот сейчас туда держу путь. Там будет и мой благодетель, и другие достойные люди. Я тебя с ними познакомлю. Ты мне ещё спасибо скажешь, – и добавил с улыбкой, в которой Валерий наконец-то узнал прежнего приятеля: – Теперь мой черед устраивать наши судьбы. Слушай меня, и скоро будешь купаться в богатстве… Кстати, тебе помыться не помешает – ты как будто от самого Орка сбежал. Да и одежду приличную надо бы раздобыть… Ну что, придешь?
- Не знаю, - с неохотой бросил Валерий, чтобы отвязаться, - может быть…
- Так я тебя жду! - тоном, не терпящим возражений, сказал Саратий, залезая в носилки, и, махнув приятелю рукой, прикрикнул на рабов, чтоб они продолжили путь.
Валерий, в мрачной задумчивости проводив глазами паланкин, поспешил своей дорогой.
Дом оказался запертым. Но это был не единственный неприятный сюрприз, ожидавший Галла, ибо, открыв дверь и зайдя внутрь дома, он застал свое жилище в полнейшем запустении. В нос ударил затхлый гниловатый запах оставленного на истребление насекомым и крысам человеческого пристанища. Пыль и паутина скопились на полу, на немытых, посеревших от грязи стенах, скамьях и мебели. В заброшенном очаге давно не горел огонь.
Заглянув мимоходом в женскую, где ютились мать и служанка (здесь была та же грязь запустения, из мебели не осталось ничего, лишь в углу валялась какая-то забытая ветошь), Валерий открыл дверь в свою комнату и от неожиданности замер на пороге. Его удивило даже не то, что, в отличие от остальных помещений в доме, здесь оказалось так чисто, красиво и прибрано. Все убранство комнаты полностью изменилось. Вместо привычной обстановки, в которой он прожил без малого двадцать лет, он оказался в самом настоящем святилище.
У дальней стены напротив двери возвышался стол, приспособленный под алтарь, накрытый чистым белоснежным полотном, на котором, несмотря на день-деньской, горел светильник перед разрисованной деревянной дощечкой, украшенной свежими цветами. Подойдя к этому импровизированному алтарю, он взял дощечку в руки, чтобы рассмотреть её внимательнее.
Мужчина, с лавровым венком на светлой густой шевелюре, смотрел на созерцателя внимательно и спокойно. Светлые серые глаза, волевое лицо, сильная шея. На плече, поверх белой туники, на римский манер перекинут синий гиматий. Если бы не надпись, гласившая: «Валерий победитель», он решил бы, что это портрет отца. Он – победитель. Отец. Он жил героем и умер как герой. А кто я? Жалкий дезертир. Почему он лишил меня права сражаться и умереть вместе с ним? Зачем он так со мной поступил?
Ему вдруг вспомнился день, когда он навсегда ушел с ипподрома. Управляющий не хотел отпускать его, и долго уговаривал остаться, вопя и сверкая глазами: «Опомнись, безумец! Куда ты уходишь?! Зачем?! Кому ты будешь нужен за этими воротами?! Здесь ты кумир публики, здесь ты бог! А там ты кто? Придорожная пыль, ничто! Уже завтра о тебе никто не вспомнит!»
Но нет, Галл ни мгновения не сожалел о том, что покончил с этим ремеслом. Да, в то время у него был верный кусок хлеба. Но он не мог припомнить ни одного состязания без того, чтобы они не проводили к Орку кого-то из колесничих. Рано или поздно, не важно через сколько дней или лет, так же проводили бы и его. Не смерть его страшила. Он не хотел умирать на потеху публики, только и всего, ему становилось невыносимо мерзко при мысли об этом неизбежном позорном финале. Вот почему он ушел – если уж смерть, то только геройская смерть на поле битвы, а если жизнь – то наполненная смыслом, подвигами и почестями – настоящая, достойная мужчины. Так жил отец.
Однако и этому не
Да, Галл парень непростой...