ЛАДНО, САНЁК, ЗАБУДЬ! Рассказ.

Наверное, такое случается с каждым и мне просто кажется, что люди любят доверять мне свои истории. Но происходит со мной подобное довольно часто, - в троллейбусах, на остановках, в скверах, - когда незнакомые вдруг подсаживаются и начинают рассказывать о себе. А, может, улавливают некие флюиды, исходящие от меня? Ведь и впрямь мне интересно слушать, чтобы потом вплести откровения в свои писания... и этот рассказ соткался после случайной встречи с коллегой.         


Да, этот перекресток слишком шумный. Снующие машины, толпы пешеходов, методично собирающихся в ожидании зелёного огонька светофора, чтобы спешно перейти на другую сторону и влиться в услужливо открывающиеся двери торгового центра… Конечно, стоять бы этому памятнику не здесь, ведь вся поэзия Тютчева* потаённая, тихая, задумчивая, а тут… Впрочем, есть, есть что-то в этом «стоянии» питомца Эвтерпы именно на росстани. Вот же, стоит Фёдор Иванович в длинной накидке, гордо вскинув красивую голову и глядит не на торговый центр, а выше, в небо, не замечая всей этой суеты и всем своим видом словно  подсказывая истинную радость жизни, а не ту, которую пытаемся найти в приобретениях-мелочах, и уже кажется, что вот-вот услышу: «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои. Пускай в душевной глубине встают и заходят…» Ой, кажется, Антон идёт…. Но он же не прихрамывал, а этот…  Да, он. Окликнуть? А, впрочем, уже сам… Привет и тебе! Давно мы не… Лет десять как?.. Да я – ничего, понемногу, а ты как?.. «Спросить, почему прихрамывает? Нет, пожалуй, не буду. Сам расскажет, если захочет».

С ранней юности осталось у меня о нём воспоминание… как о сосуде, наполненном до краёв, из которого вот-вот готово выплеснуться содержимое. И даже в его глазах всегда светилось: «Хочешь, расскажу!.. ну да, прямо сейчас… только слушай!» И это меня смущало, - меня, которая с опаской и осторожностью выпускала то, что нужно было сказать. Ну как же, ведь во мне уже тогда рефреном звучали строки поэта: «Лишь жить в себе самом умей. Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум; их оглушит наружный шум, дневные разгонят лучи, внимай их пенью и молчи!»

И вот мы сидим с ним на длинной скамье, перед которой - клумба с каймой красных цветов опоясывающих памятник, и Антон молчит. «О чем думает? Да и вообще, каким-то другим стал, по глазам заметно… вроде бы улыбаются, но на донышке грусть затаилась. Что-то с ним произошло. Спросить? Нет, неудобно. Может, сам расскажет.» И, чтобы заполнить паузу, киваю на памятник:
- Как ты думаешь, на этом ли месте стоит Федор Иванович?
- А-а, - усмехнулся: - памятникам все равно, где стоять.
- Да памяткам-то всё равно, а вот тем, кто приходит к ним, чтобы…
- Чтобы что? – прерывает, усмехнувшись.
- А чтобы вспомнить того, кто был не этим памятником, а человеком, оставившим мудрые слова: «Лишь жить в себе самом умей…»
Антон встал… нет, не встал, а подхватился, сделал несколько шагов вправо, влево, остановился напротив меня, присел:
- Да понимаешь… - Помолчал. - Я до некоторых пор жил совсем по-другому. Каждому был открыт, к каждому тянулся, а потом… - Посмотрел на памятник: - А потом, после одного случая… Как там у поэта? Лишь в себе жить умей?
- Почти так, - улыбнулась.
- Вот и я… теперь… в себе… почти…
И жестом пригласил меня встать, пройти в скверик, что раскинулся за спиной Тютчева. А скверик этот небольшой, - дорожка, пересекающая его с выходом на параллельную улицу, да еще одна, на которую можно свернуть, чтобы прогуливаться кругами. Какое-то время идём молча, и я на этот раз не спешу заполнить паузу, а жду, что Антон будет рассказывать «как он дошел до жизни такой». Но будет ли?
- Уютный сквер, - слышу вместо ожидаемого: – Кружить бы в нём да кружить, но через полчаса на работу надо…
- Да, уютный… - соглашаюсь и снова замолкаю… в ожидании.
И он словно догадывается:
- Так вот… Хочешь, наверное, узнать почему я теперь только – в себе?
Я лишь улыбнулась, чтобы не выдать себя и даже чуть замаскировалась фразой:
- Смотри, Антон, какая удивительно стройная липа, и уже желтеет. Ведь еще рано ей…
Но он словно не услышал:
- Так вот, - повторил, не получив ответа: - я всё же расскажу тебе…
- Я вся – внимание, - взглянула и снова улыбнулась.
- Был у меня друг. – Умолк, сделал несколько шагов. – Ах, какой же друг!.. – И, не найдя еще слов о нём, снова замолчал. – Но ладно, не буду о нём, а о себе… Ведь ты знаешь меня, я перед всеми был нараспашку, а уж перед ним-то…
И махнул рукой, чуть не задев паренька, как раз проходившего мимо в компании громко смеющихся и выкрикивающих ругательства приятелей. Но остановился, проводил их взглядом и я, прочтя в его глазах что-то вроде осуждения, тихо сказала:
- Да не обращай на них внимания. Может, они просто бравируют, а сами неплохие ребята.
- Да я и не осуждаю.
И вынул пачку сигарет, зажигалку, мелькнуло маленькое пламя, секунду-другую он смотрел на него и закурил:
– Но они-то и напомнили мне о тех, которым я раскрывал свою душу, а теперь думаю: зря это делал! Наверное, потом они обо мне… как о дурачке…
Затянулся, помрачнел, и мне захотелось успокоить его:
- Антон, да не оглядывайся на то, что было. Зачем? Что было, то сплыло.
- Нет, не всё… сплыло. О таких… - махнул рукой вослед прошедшим парням, - сплыло, а вот о Саньке…
- Так вы с ним расстались потому, что ты был не слишком откровенен? - почему-то так решила, но Антон прервал меня:
- Да нет, мы всё еще дружим… встречаемся, но каждый раз…- Помолчал, затянулся еще раз: - Каждый раз во мне словно что-то замолкает, затухает, и я начинаю фильтровать то, что ему говорю, а разве это похоже на дружбу?
Мы молча прошли пол круга и было похоже, что Антон не хочет продолжать начатое. Жаль. А подтолкнуть не решалась. «Подожду. Ведь моё молчание тоже говорит».
- А получилось с Саньком так, - опять заговорил: – Росли в одном дворе, ходили в одну школу, класс и странное дело! Почему-то ребятам он не нравился, подшучивали над ним, задирались, а иногда даже и в драку лезли, поэтому мне приходилось его защищать. Ну, а потом я поступил в Университет, он – в строительный институт, закончили, я довольно быстро устроился на работу, а он…
Антон остановился возле скамейки, жестом пригласил присесть.

Странное со мной иногда происходит: хочу, очень хочу слушать человека, но вдруг прерываю. Зачем? И каждый раз спрашиваю себя: «Ведь ты же хотела слушать, а сама…» И каждый раз выныривают разные ответы, вот и при той встрече «прозвучал» такой: «Делая вид, что, мол, хотя мне и не очень интересен рассказ, но ладно, давай – дальше…» я этим как бы  подталкиваю своего собеседника к продолжению. Поймался тогда и Антон на мой «крючок».

Присели. Помолчали. Сидящая на соседней скамейке старушка сыпанула подлетевшим голубям горсть пшена, те торопливо стали клевать, к ним тут же с куста спорхнуло несколько воробьёв, но, клюнув раз-другой, то и дело пугливо возвращалась назад.
- Жадные птицы, - кивнул Антон на голубей: - Ну пусть бы и воробьи клевали! Так нет, прогоняют их… более слабых.
- Так ведь не только голуби так… - попыталась защитить птиц: - бывает, что и люди…
- Вот-вот, и люди – тоже.
И снова замолчал. «И всё же Антон очень изменился. Куда девалась его открытость, что послужило? Ведь, когда работал у нас корреспондентом… Да-а, жизнь изменяет нас, вот и его… И лучше ли стал? А, впрочем, не это интересно, а то, что еще расскажет. Ведь расскажет?»
- Ну, слушай дальше. – «Услышал мой вопрос?» - Я-то устроился на работу, и неплохо зарабатывал, а он… Куда бы его не брали, ни-и где не приживался! Ну, естественно и денег не было. И приходилось мне… куда бы не шли, за него платить. Да и не только за развлечения, а частенько и продукты ему покупал, он вроде как извинялся, но я всегда повторял: «Ладно, Санёк, забудь». И опекать его стало для меня привычным… как будто, так и надо, и нет в этом ничего удивительного.
- Странно… - тихо вырвалось у меня.
- Может и странно… - Антон выпрямился и откинулся на спинку скамейки: – Но понимаешь, в чём дело… Правда, это совсем недавно понял…
И опять замолчал. «Но что понял? Наверное, и сейчас еще додумывает то, о чем хочет сказать?»
- А понял вот что, - повернулся ко мне, взглянул: - Мне надо, надо было вот так… еще с детства защищать Саньку. – Вынул из кармана пачку сигарет, но… - И даже тогда, когда получал от него что-то вроде затрещин… нет, не затрещин, а небольших предательств, то опять только и говорил: «Ладно, Санёк, забудь». – Сжал пачку в кулаке: - И понимаешь, наверное, потому так говорил, что и сам хотел забыть. Да потом я вроде как сильнее себя чувствовал рядом с ним, и это не только придавало мне уверенности, но и наращивало мои нравственные «мускулы». Да-да, именно так!
И он даже встал, будто эта мысль пришла ему только что.
- Так бывает, - почему-то тихо сказала я.
И Антон не услышал… а, может, услышал, но сел и заговорил взволнованно:
- Знаешь, я люблю наблюдать за людьми, и скажу тебе, что часто человеку бывает безразлично, что другому больно от сказанного или сделанного им. Водилось такое же и за Санькой, но это я потом понял, а тогда был уверен… или хотел верить, что моя открытость, искренность и сострадание к нему есть верный способ завоевать его душу.

И снова мы шли по кругу в этом уютном сквере, распугивая голубей, всё еще выискивающих крупинки неожиданного прикорма, но Антон, глядя под ноги, молчал и будто не замечал «жадных» птиц, но когда свернули к липам, чтобы начать очередной круг, вдруг услышала:
- И почему удар в спину наносят те, кого защищаешь грудью?
От такого неожиданного вопроса я даже чуть вздрогнула. Но что ответить? Да и ждёт ли он ответа?
- А удар от Саньки был таким. Как-то поехал я в командировку и наша машина… В общем, попал я в больницу с двойным переломом ноги, а Санёк… А Санёк пришел ко мне в больницу только два раза. - Антон отвернулся и мне показалось, что прячет боль, которая, вспыхнула с прежней силой: – За два с половиной месяца только два раза! А ведь я так его ждал!
Антон остановился, постоял, словно в растерянности, потом шагнул к скамейке, хотел сесть, но махнул рукой, и мы снова пошли по аллее.
– Ну, а потом мне пришлось на время уйти с работы. Безденежье. Одиночество. Депрессия, а мой друг… Он вообще перестал заходить. – И вдруг Антон улыбнулся широко, как в бывшие времена: - Но как видишь, выкарабкался, снова работаю даже в двух местах… - И рассмеялся: - И снова покупаю Саньке продукты, вожу в кино…
Я округлила глаза:
- Антон, ну ты даёшь! Ведь слабый человек… Мне в детстве брат как-то сказал: «Запомни, слабый человек обязательно тебя предаст!» И я помнила об этом всю жизнь, и всю жизнь…
- Сторонилась их?
- Да нет, не сторонилась и даже защищала, но близко к себе не подпускала, была с ними начеку, а ты принял…
- Нет, это ты