Правда, перекидной настенный фотокалендарь в комитет комсомола Рим Мен Чхол подарил – он целый год красовался на стене, я никогда не отказывал себе в удовольствии его лишний раз перелистать. О-о, это «чудо» надо было видеть! О чём календарь? Естественно, о счастливой жизни в КНДР под мудрым руководством великого вождя и учителя Ким Ир Сена и его бессмертной партии. Все до единого лица на фотографиях светились блаженными, немного дурковатыми улыбками – у станков, в кабине комбайна, на улицах, сценах, в аудиториях. От этого участники подобной забавной фотосессии казались классическими восточными фарфоровыми «болванчиками». Мне даже показалось, что их лица малость смазаны маслом или каким-то отсвечивающим кремом: на всех играл солнечный или световой блик. На канонической территории «чучхейской епархии» уныние, я слышал, вообще запрещено, плакать и горевать дозволяется лишь специальными постановлениями партии и правительства.
В футбол около общаги северо-корейские студенты играли только между собой, причём в одно и то же время, по расписанию. Однажды кто-то из наших предложил им сыграть вместе, но Рим Мен Чхол решительно отрезал: «Ми сами!»
Впрочем, выступить на ежегодном фестивале художественной самодеятельности биофака они не отказались. Посланцы севера Корейского полуострова, как сейчас, у меня перед глазами на сцене: все невысокие, черноволосенькие, коротко подстриженные, в коричневых пиджаках и синих штанах – они так и ходили на занятия. И все с одинаковым Ким Ир Сеном на нагрудных значках. Вышли строем в ногу с серьёзными минами, исполнив в унисон несильными басками песню с какой-то бесформенной мелодией про «солнце востока и великого полководца». Надо отметить, что все студенты-корейцы отслужили в армии и были старше большинства однокурсников, правда, внешне определить это было невозможно: возраст по ним не читался.
Доброжелательные зрители устроили небольшую овацию. Впервые, находясь за кулисами, я увидел улыбку «в исполнении» Рим Мен Чхола: уголки его губ чуть-чуть приподнялись.
Как-то один студент для прикола поинтересовался у Рим Мен Чхола:
– Слушай, Рим, а что за человек изображён на ваших значках?
– Это великий вождь и учитель Ким Ир Сен! – отчеканил тот, изобразив на лице презрение к вопрошавшему.
– Да-а? Как интересно! А вождь кого и учитель чего, не подскажешь?
Оскорбленный до глубины души Рим Мен Чхол судорожно отшатнулся от «богохульника», как от прокажённого, после чего почемучка просто-напросто прекратил для него своё земное существование. Рим не просто больше никогда не общался с ним, но даже не смотрел в его сторону, зорко бдя за своими подопечными: на общение с «исчадием святотатства» было наложено жесточайшее табу.
Однако, как правило, корейцев старались не задевать – крайняя чувствительность, доведённая до исступления, была видна невооруженным глазом. Бог с ними – живут да живут, их проблемы.
Разок, правда, высокоидейный Рим чуть было не «огрёб». Была суббота, в красном уголке общаги вечерком устроили, как обычно, весёлые «скачки» – дискотеку. Понятное дело, это мероприятие северо-корейскую общину не интересовало: Рим Мен Чхол в это время всегда проводил политзанятия в читальном зале общежития, пустующем субботними вечерами. Дискуссий на них я не помню, обычно выступал сам Торквемада в северо-корейской реинкарнации или кто-то другой под его железным приглядом. О чём там шла речь, тоже оставалось неведомым – выступления, естественно, были на корейском. Только тема ни у кого из наших не вызывала сомнений: теория «кореизированного» коммунизма – чучхе.
Всё шло у них, как обычно, по плану, несмотря на доносящуюся снизу музыку. Но вдруг в читалку заглянули двое наших студентов – кого-то искали. Один из них, здоровенный бугай, был в изрядном подпитии по случаю своего дня рождения. Он окинул корейцев придирчивым взглядом:
– А-а, всё сидите… И не надоело вам, – начал именинник, – шли бы лучше в красный уголок, поскакали бы, развеялись!
Тут он заметил своих изолированных с недавних пор однокурсников Чонг Киль Уна и Ли Кым Хэка.
– О, Киль Ун, Кым Хэк! Завязывайте с этим делом, пошли ко мне в комнату, выпьем, закусим, побазарим: у меня сегодня день рождения! Вы что-то вообще перестали к нам заходить!
Услышав это, дуэт корейских «первопроходцев» вздрогнул, панически взглянув на своего духовного наставника.
И тут Рим Мен Чхол сделал шаг вперёд, как бы заслоняя своим героическим телом вверенную ему паству.
А подвыпивший именинник, обдав Торквемаду недовольным взглядом, продолжил:
– А ты-то, Рим, чё вылез, ёкэлэмэнэ! Тебе не кажется, что ты уже их всех заколебал до крайности? Ты чё такой-то, блин, а? Или думаешь, что если ты иностранец, то, в натуре, в грызло от меня не получишь? Ты, блин, мне давно не нравишься! Ходишь, как этот, всё время, ё-ма!
Наверное, то был высший момент испытания на крепость идейного руководителя местной ячейки Трудовой партии Кореи. Он стоял молча, как скала, с непроницаемым лицом – без сомнения, с такими лицами люди, готовые умереть за свои убеждения, обычно восходят на эшафот. В это мгновение Рим Мен Чхол, скорее всего, представлял себя на переднем краю битвы с идеологическим врагом, за ним плотными шеренгами стоял весь несгибаемый корейский народ, вооруженный самым передовым в мире общественным учением чучхе. Да что там народ! «Великий полководец и любимый учитель» незримо вдохновлял на подвиг!
И «враг» пал! Точнее, отступил! Еще точнее, более трезвый приятель агрессивно настроенного именинника, потянув того за рукав к выходу, малодушно, пораженчески промямлил:
– Да ладно, пошли. Чёрт с ними, пусть сидят!
* * *
Помимо знакомства с Торквемадой, четвертый курс мне также запомнился началом изучения нового предмета, аналога чучхе – «Научного коммунизма», сокращенно «научка». По нему предстоял единственный государственный экзамен на пятом курсе. Кстати, на третьем курсе довелось постигать премудрости еще одной общественной дисциплины – «Научного атеизма». Я подметил одну закономерность: если научность предмета вызывает сомнения, это особо акцентируется в самом его названии.
Если доселе изучавшиеся общественные дисциплины имели всё-таки предмет исследования, то каково было высокое предназначение «научки», советской разновидности чучхе, я так и не понял. Какая-то умопомрачительная заумь, набор заклинаний, несусветный замес из всего, что мы изучали ранее с добавлением новых умозаключений про развитие всенародного государства от стадии диктатуры пролетариата до высот развитóго социализма, обильно приправленных цитатами основоположников марксизма-ленинизма. Или про структуру лишённого антагонизмов советского бесклассового общества, состоящего из двух родственных классов трудящихся – пролетариата и колхозного крестьянства с прослойкой между ними в виде «социалистической» интеллигенции.
Я также не понял, почему «развитóй социализм» наличествовал только в Советском Союзе, а не, скажем, в «витрине социализма» ГДР. Ведь там и порядку было больше, обильнее и сытнее жизнь, чем в СССР – на лекции по «научке» это, кстати, вовсе не отрицалось. Но оказывается, уровень жизни в этом вопросе не причем – есть куда более важные критерии. И если мера оценки «развитости» идёт от обратного, то «самый развитой», или «развитейший» социализм должен иметь место в КНДР? По логике-то так. Там хоть и кушать особо нечего, зато воистину «народ и партия едины». Видимо, чтоб правильно воспринимать теории что «чучхе», что «научного коммунизма», нужно родиться и вырасти в Северной Корее. Можно даже ввести в научный обиход, обосновать и градуировать новую переменную – «коэффициент северо-кореистости» с единицей измерения «севкор». И тогда всё встанет на свои места: градацию стран и, в целом, любых явлений можно провести по этому показателю. Один «севкор», два или десять «севкоров». Справедливости ради, отмечу, что у меня самого тогда с «севкорами» был перебор, чего уж там скрывать.
Вспомнился еще один эпизод, связанный с Чонгом и Ли (дело было до приезда Рим Мен Чхола). Их пригласили на фестиваль самодеятельности биофака, усадив на места в почетном первом ряду вместе с немцами. В первом отделении концерта всегда исполнялась какая-нибудь литературно-художественная композиция, мы называли её «монтаж», на патриотическую тему. В тот раз она строилась от отправного тезиса Маяковского «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!». Корейцы с интересом наблюдали: несомненно, подобные мероприятия для них как родные.
И вот, в кульминации композиции при звучании громких мажорных аккордов торжественной музыки, игры света, выхода всех участников монтажа зазвучали стихи Маяковского: «...одна советская нация будет!» Краем глаза глянул на корейцев – они от этих слов вздрогнули. Захотелось их успокоить: это, мол, аллегория, имелось ввиду вовсе не поглощение одной страной других. С таким же успехом могла прозвучать фраза «одна корейская нация будет». Подразумевалось то, о чём часто толковалось на занятиях по «научному коммунизму»: возникновение новой всемирно-исторической общности человечества, в случае победы коммунизма на всей планете (или, по тому же Маяковскому, «...без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитием»). И жить, разумеется, по принципу «от каждого по способности, каждому – по потребности».
Но, скажите на милость, как определить уровень потребности, и кто его сможет определить? Рим Мен Чхол и прочие «римменчхолы»? Видимо, да. Уж они-то точно знают все «потребности», научат радоваться каждой пайке. Как пел впоследствии «Наутилус Помпилиус»: «нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована…».
[justify]Обожаю телесюжеты из Северной Кореи. Как они маршируют! Какие грандиозные массовые парады и
