Утро воскресенья было чудесным. Я хорошо выспалась, голова с похмелья не болела. Вот преимущества хорошего вина! И хотя за окном была пасмурная погода, настроение у меня было боевое. Ночь сблизила нас настолько, что утром мы вели себя по отношению друг к другу почти как старые супруги. Не те, которые давным-давно надоели друг другу, а те, которые друг к другу прикипели в силу привычки. Было некоторое разочарование, на которое я решила пока не обращать внимания. Замуж я за него не собиралась, поддерживать же связь считала вполне приемлемой. Почему бы и нет?!
Занятий у него сегодня не было. После завтрака мы пошли гулять по городу. По тем местам, где бы мы не могли случайно встретиться с гипотетичными общими знакомыми. Хотя меня здесь вряд ли кто-то бы узнал. Было что-то около девяти часов утра, свежо и прохладно по-осеннему. Увлажненные тротуары после ночного снега-дождика, слегка озябшие астры и петунии на клумбах в сквере, деревья, упорно не желающие расставаться с остатками желтых шевелюр. И дома еще не проснувшиеся с темными глазницами сонных окон. Прохожих почти не было, как будто город вымер. И только миганье светофора, да далекий стук трамвая означал, что где-то кто-то жив. Мы были одни вдвоем, но одиноки. Можно было бы еще поспать, но у нас уже вошло в привычку вставать рано, даже если будильник не взывал к трудовому дню. Можно было бы остаться в номере, смотреть телевизор, болтать о чем-нибудь. Ясно дело, было бы нам лет по двадцать-тридцать, мы бы знали, чем заняться. Понятно, что в его возрасте от желания до желания требовался передых. Мне было проще, даже не имея желания, я могла бы притвориться и подыграть жаждущему телесного общения. В этом отношении женщина всегда в выигрыше, она может заниматься сексом в силу обстоятельств, игнорируя желания-нежелания не только свои, но и партнера.
Все проблема была в том, о чем болтать. До смешного. Ни он, ни я не были пустозвонами, и говорить о том, о сем ни с того, ни с сего, вызывало некоторое напряжение. Я это чувствовала, и мне казалось, что он тоже это чувствовал. Для разговоров у нас была одна точка сближения – прошлое. Но совместное прошлое было таким коротким. Я забыла тех знакомых, с которыми он продолжал общаться. Моих знакомых он не знал. Нам оставалось только рассказывать о себе, что мы делали все это время, пока не встретились. В этом был резон. Себя прошлого всегда можно слегка приукрасить, тем более, если собеседник не может проверить твою легенду. Мифотворчество в рассказах о прошлом куда как занимательно. И чем больше и дольше про себя рассказываешь, да еще с повторами, тем более неузнаваемым кажется собственное прошлое. Как будто все было не с тобой.
Вот так болтая каждый о себе, дошли мы до кинотеатра. Он был таким же, не считая афиш и рекламы, как и тогда в моей молодости.
- Мы сюда бегали после экзаменов. Смотрели какую-нибудь иностранную чушь, чтобы мозги встали на место. Кинотерапия, и знаешь, помогало. А потом шли в кафе есть блины со сметаной и запивать их холодным компотом. Эх, ностальгия!
Я кивнула в сторону, через дорогу стояло все то же кафе, все с тем же названием «Весна». Судя по рекламе, блинами там уже не пахло. Всяческие «бургеры» и «доги» вытеснили и тут незабвенные блины.
- Кафе еще закрыто, пойдем в кино, - вдруг предложил он.
- Пойдем, - легко согласилась я.
Наше решение было не очень удачным. С утра шел только один фильм. Сеанс уже начался, поэтому у нас не было времени читать анонс. «Живой». Такое неопределенное название. У меня даже моментально возникла ассоциация со старым фильмом «Труп». Там был трупом живой человек, а вдруг здесь наоборот, труп окажется живым? Вроде зомби. Хотя с утра смотреть про зомби как-то не аппетитно, да и еще в нашей ситуации. Мы сунули билеты контролерше и упали на первые свободные места сразу за дверью. В зале было темно, искать свои места смысла не было, зал был почти пустым. На экране шли титры, из которых уже стало ясно, что фильм про войну или что-то вроде этого. Я слегка разочаровалась, мне показалось, что мой спутник тоже. Не тот у нас был настрой, чтобы смотреть сейчас с утра такое кино. Мы переглянулись, насколько это было возможно в темноте, и решили остаться. Он взял меня за руку и мы стали смотреть кино.
Где-то минуть пятнадцать я честно смотрела на экран и старалась вникнуть в происходящее там. Но потом что-то перемкнуло в моей голове. Я видела все, что происходит на экране, слышала, сочувствовала, порой мои глаза наполнялись слезами, а губы сжимались. Но все это было поверхностно. Внутри меня очнулся некто или нечто. Я как будто увидела себя со стороны: разделение сознания и тела. Не души. Душа бы страдала, сопереживая, проникаясь чужой болью физической и нравственной. Я смотрела на себя не врачом, который смотрит на умирающего скорее с досадой, чем с сочувствием. Не духовником, видящим отблески ада в глазах еще живого трупа. Но адвокатом, который знает, что обвиняемый стопроцентно виноват, и все же ищет тыщи способов, чтобы хоть чуть-чуть оправдать его в глазах зала. И эти оправдания мелки. Типа человек изначально слаб, поэтому подвержен искушениям, вплоть до преступления. Но ведь я никого не обворовала, не убила! Кроме себя. Да, так скромно, господа присяжные и господин прокурор. И это вовсе не было самоубийством. Я не попала под машину, как герой фильма. В меня никто не стрелял. Никто не хотел моей смерти. И я сама хотела жить. Жить! Но уже не жила. Фантом среди других фантомов.
Иногда мне казалось, что моего мужа не стало вовсе не из-за инсульта, а из-за потери жизненного смысла, как бы не было это высокопарно сказано. То, что тогда творилось в стране, зачастую выбивало у многих негибких людей стул из-под ног, когда они вдруг понимали, что всего лишь подвязаны к незыблемому «потолку». А то, на чем стоишь, жалкая колченогая табуретка. И если потолок качнется, то никакая табуретка уже не поможет.
На экране все происходит быстро, пара часов и все кончено. И со стороны зрителя как будто все понятно, если не копать глубоко и далеко.
Я вдруг вспомнила Федотова – русского художника. Читала о нем перед отъездом. Он сошел с ума. Не от гениальности своей, как художника, а от своей прозорливости. Банально было бы сказать, что он видел то, чего не видели другие. Все люди видят свое, очень часто не замечая чужого, не понимая не только далеких и близких, но и самих себя. Думаю, он сошел с ума от безысходности. Моего мужа спас инсульт. А может быть, инсульт и был следствием безысходности. После потери работы и себя вмести с ней, он стал сам не свой. Не запил, как многие, не связался с преступностью, он как будто растворился в череде бездельных будней. Работу он, конечно, нашел, но не ту, которую любил, в которой был профессионалом. Можно было и на новом поприще добиться чего-то. Но внутри у него уже не было того запала – нужности себя, как части чего-то большего, чем семья. Женщину спасает семья и дети. Разве я могла иметь слабости в виде копаний внутри себя, когда мир стал неопределенным? Мой ребенок был еще мал и я плохо видела его будущее. А тогда я и своего будущего не видела. Страшно быть потерянным, не зная, на что еще можно опереться. Человеку всегда нужна опора. У каждого своя. У кого-то мешок денег, у кого-то папа в министерстве, а у кого-то ежедневно пополняющийся мусорный бак. Я была «правильной» матерью – дети прежде всего. Это опора чтобы не упасть. Даже ценой собственного благополучия и даже жизни. Помню как-то несла дочь совсем еще маленькую из поликлиники домой. Недалеко. Мы бы даже с ее маленькими шажками дошли бы минут за десять. Но она заснула, пока я ее одевала. Зимняя одежда мешала мне взять ее на руки поудобнее. Я несла ее на вытянутых руках. Я не могла ее уронить, опустить. Присесть было некуда. Снег сугробами лежал по обочинам дороги. Я пыталась сократить путь до минимума, идя переулками. И все-таки дорога мне показалась бесконечно долгой. Руки стали бесчувственными, но не утратили силы держать драгоценную ношу. Они даже не тряслись. Силы кончились, как только я уложила дочь на диван. Я мешком свалилась на пол рядом. Моя «драгоценная ноша» долго была мне опорой, она была тем, ради чего я могла жить дальше, я вбила себе это в голову. Она не виновата, что я ее родила, что жизнь такая, какая есть, а не такая, какую хочется. Может, она и сейчас моя опора, хотя давно уже взрослая. Чувство вины одно из самых сильных, чтобы удержать человека от резких движений. Или наоборот, чтобы толкнуть его в пропасть.
Что было опорой для моего профессора? Вряд ли больная жена и дети. Я думаю, что это была собственная значимость своего места в этом мире. Ты достиг чего-то большего, чем другие, и это тебя держит на плаву, не дает утонуть. Если ты уже доказал всем, что умеешь плавать как рыба, то разве прикинешься топором в силу каких-то своих внутренних терзаний. Даже если на самом деле ты всего лишь тот самый топор.
Вечная проблема «маленького» человека. Миллионы раз описанная классиками. Очень просто быть «маленьким» человеком, и ужасно трудно. Особенно, если ты осознаешь себя заменимым винтиком в машине, которая мчится непонятно куда. Тебе не понятно. Ты даже не двигаешь эту громадину, прижимаешь маленькую детальку, и если бы она даже отвалилась с твоей кончиной, машина продолжала бы ехать.
[justify]Я уже думала об этом еще в школе. Писала правильные сочинения, как того требовали. А не как я сама думала. Ну да, Печорин лишний, Онегин тоже, и иже с ними тоже лишние. Я ведь тогда спросила у учительницы литературы, чем плохо жилось Лермонтову или Пушкину, что они хотели доказать миру своей дуэлью? Она была недовольна моим вопросом, но ответить не смогла, пыталась, потому что в глазах небезупречных учеников моментально зажегся огонек интереса. Не думаю, что им внезапно стал интересен Пушкин, скорее как выкрутится училка в данной ситуации. Я получила свое: меня зауважали одноклассники, и стали бояться учителя, ну, вдруг я еще что-нибудь отчубучу. Я была «лишней» в той школе, в школе того времени, и в школе нашего времени я бы тоже была лишней. А кто не лишний? Кто не «маленький»? Актуально ли это сейчас в наше время? Думается, что да. Только подаем по-другому. Ты в «матрице» интеллектуальный винтик. Но даже у «нео» есть слабости. Слабостей у человека всего две: он не верит в себя и он хочет любить. Так просто найти спасение в Боге, в какой-нибудь борьбе за капиталы, идеи, в борьбе против зла или, наоборот, за зло. Хорошо, когда ты уверен в своих заблуждениях о собственной нужности или ненужности. Девяносто процентов людей живут вообще не задумываясь об этом. Просто живут и все. Это не факт, это тоже заблуждение. Мировая сеть показала, что абсолютно любой человек умрет без «солнышка» славы. Хоть