брючины в казацкие сапоги и картина Репина готова.
Он прошёлся перед ними туда-сюда, останавливался на время перед каждым и, глядя с прищуром, тоже заимствованная из прекрасного прошлого привычка, в глаза пристально, интересовался, всё ли в порядке; а про себя думал: «Красавцы! Вона как стоят, брыла отъели, брюшки отрастили! Жирком заплыли! Забыли, как когда-то с воды на квас перебивались!»
Как генерал, после осмотра подчинённых, Кулибаба вернулся за стол.
Сидя в кресле, скрестив руки на груди, он ждал в затянувшемся молчании, кто заговорит первым. Не проронили ни звука – выдержка, позавидовать можно, раньше хозяина и слова не скажут – приглашённые силовики.
Тогда Панас Тарасович сбросил со стола принесённые внучкой листья.
- Что это?
- Листья, - ответили слаженно силовики.
- Какие?
- Жёлтые, - также хором ответили ему.
- Вижу, - произнёс Кулибаба.
Тут взял слово министр внутренних дел.
- Панас, да шо на тебя нашло? К чему вся эта финита ля комедия?! Листьями разбрасываешься. Мусоришь в кабинете. Скажи прямо, зачем позвал. Мы с хлопцами в «дурака» резались. Под горелочку с закуской. Не томи.
Кулибаба покачал головой. Побарабанил пальцами по столу.
- Только и можете горелку жрать с салом, - сколько укора было в простых словах, идущих прямо из сердца. – А листья с веток падают.
Снова заговорил, взялся за гуж, не говори, что не дюж, министр внутренних дел:
- Так они каждую осень опадают, Панас. Забыл, что ли! Отжили и упали.
Кулибаба захотел встать с кресла, да передумал.
- Падают. Каждую осень. Но падают жёлтые, - он почти прокричал и замахал ладонью, будто на него налетела огромная стая воспоминаний из проклятого прошлого, которое так захочется забыть, откреститься, да не получается.
Заговорил министр Службы Безпеки, как всегда сухо и без интонаций.
- Панас, не крути яйца. Осенью всегда опадают листья. И заметь – жёлтые. Даже песня есть. Как там поётся… Листья жёлтые над городом кружатся, - строчку из песни он пропел неумело, медведь на ухо наступил. – Никто на этом никогда не акцентировал своё внимание.
- Почему? – чуть не пропищал, почти сорвавши голос Панас Тарасович.
- Объясни яснее, - попросил министр СБ.
- Почему никто не акцентировал?
- А надо было? – поинтересовался министр СНБ.
Кулибаба развёл широко руки. Жест многозначащий и почти ничего не говорящий в данном случае.
- Почему, - приглашённым показалось, что Кулибаба сходит с глузду, - почему никого не тревожит это несоответствие? Эта неправильность?
- Кого-то беспокоит? – снова заговорил министр ВД.
Панас Тарасович перевёл на него взгляд.
- Да! тысячу раз – да!
- Кого же?!
- Одну маленькую девочку! Она одна, не вы большие и умные дяди, поставленные блюсти закон и порядок, заметила абсолютную природную несправедливость по отношению к нашему народу, к нашей родине, к нашей революции, к нашей незалежности!
Приглашённые силовики с недоумением переглянулись.
- Кто она, эта девочка?
- Моя маленькая внучка обнаружила большую ошибку, играющую на руку москалям. И так нам перекрывшим кислород по всем фронтам… Тьфу! По всем направлениям!
- Какую? – тихо-тихо спросил министр СНБ.
- Листья неправильного колеру!
Слабый выдох вырвался из грудей мужчин.
- Листья неправильного жёлтого колеру! – повторил Панас Тарасович.
- Какой колер правильный? – спросил министр СБ.
Кулибаба его не слышал или не слушал. Он снова вышел к соратникам. Стал с ними в один ряд; левой рукой указал на флаг; правую – положил на сердце.
Его поняли без лишних слов.
***
Сон не шёл. За окном светало. Вчера засиделись далеко за полночь. Сильно пили. Пили до потери памяти и сознания с тех давних пор, когда от огромной родины откололся большой кусок территории и объявил о собственной независимости или на ридной мове – незалежности.
Пили не от радости, пили по-чёрному от страху, так как не знали и не были полностью уверены, как долго продлится этот шутовской маскарад незалежности; страх и ужас от содеянного не прошёл даже почти через четверть века самой независимой независимости; потому что сразу отыскался на жирный кусок настоящий забугорный хозяин; он и денег отваливал щедро, чтобы закрывали глаза на то, как родину потихоньку разворовывают те самые щедрые хозяева. Пили от злости, что, не смотря на все заверения закордонных кураторов и политиков, так и не стали полноправными хозяевами родной земли; их попросту пригласили поработать лакеями при богатых и денежных мешках. Пили потому, что только горелкой в безграничных дозах можно было как-то залить муки, просыпающейся иногда совести; опоить, опьянить её, чтобы она снова уснула и не терзала душу своими претензиями.
Пили и пели. Пели новые родные народные песни с натовской корректировкой и танцевали. Пили и танцевали с упоением гопака под руководством натовского хореографа, выкрикивая малопонятные гортанные возгласы, похожие на рык дикого зверя, запертого в клетку и выставленного на всеобщее обозрение в зоопарке.
Сухость во рту жгла острым перцем. Да и природа звала настойчиво исполнить долг.
Панас Тарасович как был в семейных трусах, так и пошёл в туалет через весь особняк, шлёпая босыми ступнями по кедровому паркету. Спустив воду в унитазе, он перевёл мутный взор на окно и оторопел. Застыл как вкопанный. Он одновременно и верил и отказывался верить своим глазам.
С жёлто-синего как флаг родины осеннего неба струил флюиды жёлто-синий прохладный ветерок; слетев с горних высей, он срывал с деревьев жёлто-синюю листву и медленно-медленно с завидной флегматичностью мёл её по высохшей жёлто-синей траве и песочным дорожкам осиротевшего голого парка.
Якутск. 18 октября 2017г.
