Душный летний вечер угас, оставив после себя светящиеся жёлтые угли фонарей, убегавших вдаль по длинным улицам, бульварам и аллеям, проходившим стрелами через сердце Леора. С наступлением темноты в одной из квартир дома на улице Затмения собралось несколько лиц, расположившихся в гостиной, где стояли старинные шкафы с книгами, фортепиано, древний мягкий диван с пыльными подушками, кресло, круглый стол и вокруг него несколько стульев с овальными спинками. В полутёмной комнате горел тусклый свет, падавший на серебристые, с абстрактным узором обои и на лица собравшихся, на которых читались некая напряжённость и предчувствие. Стены гостиной были украшены несколькими картинами в дешёвых деревянных рамах. Картины изображали горные, морские и речные пейзажи.
Председатель не спешил объявлять начало собрания. Он играл на стоявшем у стены фортепиано, сидя на круглой деревянной табуретке. Никто не знал, где и когда он учился музыке, но все знали, что музыка была его страстью. Присутствующие видели, как длинные, сухие пальцы бегают по клавишам и слышали, как вырываются из-под этих пальцев звуки музыки. Председатель играл без нотного листа. В сущности, его игра была импровизацией, в которой причудливым образом переплетались слышанные им когда-то фрагменты музыкальных произведений и его собственные фантазии. Обладая феноменальной памятью, Председатель мог безошибочно воспроизвести целое произведение, послушав его всего один раз. Он играл вдохновенно, постепенно то увеличивая громкость игры, так что фортепиано начинало почти дребезжать, то снова снижая громкость. Иногда в лихорадочных звуках музыки, разлетавшихся по всему дому, слышалась тоска, иногда же они звучали торжественно, но всегда горячо и страстно. Иногда Председатель как бы создавал из восходящего ряда звуков хрустальную лестницу, но потом вдруг одним движением лестница рушилась, рассыпалась и превращалась в сияющие осколки, летящие куда-то в синюю вечернюю бесконечность, и тогда возникала новая лестница, как бы из тяжёлого серого камня, но уводившая теперь куда-то вниз, в темноту, и обрывавшаяся прямо над бездной.
Да, он любил музыку страстно и одно время даже мечтал стать органистом. Музыка была для него чем-то вроде звуковой архитектуры, с тем лишь отличием, что его создания, возникнув на миг из небытия, бесследно растворялись в воздухе. Играя на фортепиано, он то склонялся над чёрно-белым рядом клавиш, то вдруг снова резко выпрямлялся, и тогда руки его с размаху падали на клавиши, вызывая к жизни громовые аккорды. При этом играл он часто с закрытыми глазами, словно находясь в трансе, и никто не знал, о чём он в это время думал, думал ли о чём-то вообще или полностью сливался с музыкой, погружаясь в неё без остатка, растворяясь в ней, становясь как бы нарастающим ветром, который, расправляя крылья, превращается в бурю. Эти дикие, странные импровизации были для него отдохновением, во время которого он забывался, и тогда для него переставало существовать всё – и гости, и этот дом, и даже он сам как бы переставал существовать, растворяясь в собственной игре. И пока он забывался, гости должны были слушать.
Игрой на фортепиано обычно начиналось и заканчивалось каждое собрание. Может быть, кто-то из поздних прохожих, забредавших на эту улицу, иногда становился случайным слушателем этих звуков. Может быть, кто-то из них даже останавливался рядом с таинственным домом, но никто не решался войти внутрь. Прохожие только удивлялись тому, что кто-то играет в этом доме, который выглядел таким обветшавшим и совершенно заброшенным. На самом же деле в этом не было ничего удивительного, если подумать о том, что жизнь есть и в тех местах, которые на первый взгляд кажутся заброшенными. Просто мы живём своей обычной жизнью и заняты своими делами. Мы живём и не задумываемся над тем, что рядом с нами – рядом с обычным миром людей, которые постоянно куда-то спешат, бегут и опаздывают – существуют ещё и другой мир, находящийся как бы в тени нашего. В этом мире тоже живут разумные существа и существуют свои законы. Здесь, конечно, не обязательно сразу начинать думать о теневом правительстве, хотя и доказать его отсутствие на самом деле вряд ли возможно. Однако если хорошо подумать обо всём этом, то мысль о существовании рядом с нашим также и другого общества не будет казаться такой уж фантастической. Мы ведь давно не удивляемся разговорам о бессознательной сфере человеческой души, включающей в себя все те стремления, психические процессы и явления, которые находятся за пределами нашего сознания. Даже наоборот – сегодня, кажется, все признают её существование. Сфера бессознательного заявляет о себе в наших снах и творчестве, неожиданно врывается в нашу речь, когда мы, того не подразумевая, вдруг произносим нечто, открывающее наши глубинные, неосознанные стремления. Можно также провести аналогию с тёмной стороной Луны, которую мы никогда не видим, потому что период вращения нашего таинственного спутника вокруг Земли и период вращения Луны вокруг собственной оси очень близки.
Председатель играл уже долго. Но вот наконец буря звуков, которые порой начинали даже казаться какими-то материальными существами, скачущими по комнате в дикой бесовской пляске, стала постепенно затихать. Прошло ещё несколько мгновений, и руки Председателя в последний раз обрушились на клавиши, вызвав к жизни финальный диссонансный аккорд, звучание которого было мгновенно оборвано самим исполнителем. При этом очки пианиста чуть не слетели на пол. Председатель какое-то время ещё оставался, согнувшись, сидеть, далеко отодвинувшись на табуретке от фортепиано, опираясь на него руками и тяжело дыша. Вдруг он выпрямился, открыл глаза, встал с табуретки и, покачиваясь, словно пьяный, медленно подошёл к круглому столу, покрытому пожелтевшей от времени скатертью, которая когда-то была белой. За окном было уже темно. На камине, на столе и на фортепиано горели свечи, потому что Председатель не выносил яркого электрического света. Он раздражал и слепил его.
- Итак, начнём, - произнёс он, окинув взглядом всех присутствующих.
Но на этот раз, вопреки ожиданиям всех, собрание началось с того, что одна из фигур, пришедших сюда вместе с другими, молча отказалась последовать приглашению сесть за стол, прозвучавшему со стороны того, кто был главным лицом собрания. Вопросительные взгляды пятерых, сидевших за столом, устремились на оставшегося в стороне. Тогда восставший, не дожидаясь слов, сам обратился к присутствующим, продолжая стоять посередине комнаты.
- Сегодня я хочу сообщить вам нечто важное. Хочу сделать это открыто, чтобы избежать любых ложных интерпретаций с вашей стороны. Дело в том, что я принял решение покинуть общество, - произнесла фигура. В воздухе гостиной повисло недоуменное молчание. Лишь Председатель привстал с места, опершись одной рукой на край стола, а другой приподняв свои очки, и прищурил глаза, как будто пытаясь что-то получше разглядеть. Губы его при этом искривились в какой-то жуткой ухмылке, но он не произнёс ни звука, а лишь смотрел на говорившего, который не испугался бросить вызов и пойти против всех, хотя и чувствовал сильное волнение. Поскольку собравшиеся не произнесли в ответ ни слова, ренегат продолжил.
- Подтверждаю, что данное решение принято мной совершенно добровольно, и оно окончательно, - произнёс он. - Причина моего решения в том, что я больше не хочу иметь ничего общего с обществом, которое ставит химеру выше чего бы то ни было. Страшная и отвратительная смерть Вернера была бессмысленна. Но я ничего не требую от вас. Каждый из нас волен поступать по своей совести, - закончил ренегат. В комнате послышалось перешёптывание. Наконец, когда ренегат уже направлялся к дверям, Председатель заговорил.
- Почему кровь не останавливала тебя раньше? И где раньше был твой гуманизм? – спросил он, глядя на ренегата застывшим взглядом рыбы. Но ренегат ничего не ответил. Пожалуй, он и не мог ничего ответить на этот вопрос.
- Что ж, ты волен поступить так, как ты хочешь, - медленно продолжил Председатель своим бесстрастным голосом. – Но одно ты должен знать: отныне на тебе будет печать предательства, которую ты никогда не сможешь смыть, - продолжил он, снова садясь за стол. При этом его глаза сверкнули недобрым огнём. – Проводите гостя, - добавил он, обращаясь к сидевшим за столом.
В последних словах Председателя прозвучала насмешка, и лицо его исказилось презрительным оскалом. Неприятный и злой смех прозвучал за спиной уходящего, но ренегат, надевая пальто с круглыми блестящими пуговицами, не оглянулся. Несмотря на тёплую погоду, он предпочитал ходить в пальто, потому что всё время мёрз. Четыре фигуры едва успели встать из-за стола, а его в квартире уже не было. Оказавшись за порогом, он вышел из подъезда и, не оглядываясь, ушёл в безмолвную и душную летнюю ночь. Несмотря на всю серьёзность дела, Председатель сделал вид, что ничего особенного не произошло, знаком пригласив четверых вернуться за стол, чтобы продолжить собрание.
Отступник, свернув за угол, двигался по тёмным улицам. В Леоре есть городские кварталы, где люди, представители низшего класса городского общества, ютятся в ветхих деревянных лачугах, у которых в сильный дождь непременно протекает крыша. В этих кварталах на окнах первых и вторых этажей страшных, кажущихся бледными и голыми пятиэтажных домов неизменно стоят решётки, потому что преступления, связанные с кражами, в таких местах не редкость. Здесь живёт городская беднота, пьяницы, карманники и торговцы наркотиками. Здесь даже среди дня редко встретишь трезвого человека. Во дворах деревянных домов здесь на привязи сидят собаки, которые или поднимают лай, завидев через проволочную ограду идущего мимо человека, или лежат, положив лохматые головы на лапы и тоскливо глядя умными карими глазами на прохожих и проезжающие изредка автомобили. Многие жители города боятся этих мест и предпочитают обходить их стороной, не без основания опасаясь за своё имущество и даже жизнь. Но ренегату было всё равно, потому что ему было нечего терять, и он чувствовал себя свободным. Вокруг на улице было ни души. Спали в своих деревянных будках собаки, уставшие за день от июльской духоты. «Именно в такое время и в таких местах острее всего ощущается одиночество», думал отступник, пробираясь этими кварталами, иногда случайно наступая ногой в густую грязь, оставшуюся после прорыва водопровода.
Отступнику казалось, что за всю его жизнь он усвоил самое важное: никогда ни о чём не жалеть. Что толку в том, чтобы жалеть о чём-то? Это была его жизнь. Смог бы он прожить её иначе, если бы у него была возможность вернуться назад во времени, когда он только начинал жить? Он не знал этого, и лишь одно было ясно: с прошлой жизнью покончено. Теперь он был совершенно один, но одиночество не пугало его. Уединённая созерцательная жизнь была тем, к чему он стремился.
[justify]Оглядываясь теперь назад на свою жизнь, он многое видел гораздо яснее, чем раньше:
