Вспышка.

Вспышка.

- Так, вот, - вздохнул Ярошевский, шурша газетой. – Известный юморист-атеист, перед смертью примирился с Богом и принял обрезание. Пардон, - соборование.
- Человек обманывает себя дважды, - заметил Немиров, изучая этикетку на бутылке рому. – На входе жизни, когда полагает, что Кому-то есть до него дело. И на выходе, когда надеется, что Кому-то будет до него дело потом.
- В промежности можно неплохо повеселиться, - рассмеялся Ярошевский, уже хорошо принявший за воротник.
- Что мы и делаем, - кивнул Немиров. – Рассматривая собственное отражение в ней.
- Уж не хотите ли вы сказать…, - возмущённо начал Ярошевский.
- Именно это я и хочу сказать, - прервал его Немиров. – Про медный таз. Когда он, с лязгом, падает, то за ним уже ничего не видно, кроме пыльной кирпичной стенки, затянутой паутиной.
- Зато, неплохо поиграли, - не слишком весело, сказал Ярошевский.
- Неплохо, - согласился Немиров, разливая в два стакана. – Но, ложная дихотомия выхода и входа играет с нами дурную шутку.
- Почему ложная? – Удивился Ярошевский.
- Потому, что между входом и выходом ничего нет, - пояснил Немиров. – Когда игра окончена, вы упираетесь в стенку лбом с нулевой суммой.
- Почему же с нулевой? – Пытаясь развеселиться, дурашливо возразил Ярошевский. – Мои года, моё богатство. У меня есть дом и сын. И куча деревьев, за которыми леса не видно.
- И стенки, - усмехнулся Немиров. – Пока ваше богатство отражается в медном тазу.
- Не ставьте меня к стенке раньше времени, - брюзгливо возмутился Ярошевский.
- Ваше время, - это последний миг, -  Немиров поднял к свету хрустальный стакан. – Пока медный таз ещё не лязгнул об обломки вашего мира и дома. Последний миг, - это единственное достояние, которое есть у человека, драгоценность. Не стоит марать её слезами, соплями и надеждами. Уйти с достоинством, - это дар человека самому себе, больше у него нет дарителей. Это ваша вечность, так возьмите её с собой, - за горизонт невозвращения.