«А ну-ка, Коля, останови здесь».
«Это ж вроде как воинская часть, Михалыч».
«Вот поэтому и останови! Давай, давай на обочину».
Хрустя по гравию, будто по косточкам, черная, цвета антрацита BMW съехала на обочину и мягко стала.
Алексей Михайлович к своим сорока успел уже и пополнеть изрядно, и поседеть; кое-где образовались уже и предательские залысины. Нраву он был доброго, крепок, все еще молод душою; слава Богу, бои за денежные знаки не иссушили его душу, не исковеркали, хоть порою доводилось туго, - так туго, что и на «петушок» мог загреметь запросто.
Он, прихватив с заднего сиденья упаковку «Captain Black», пружинисто откинулся от спинки сидения и вышел из машины. Коля тоже было подался вперед, но Михалыч сказал просто:
«Сиди. Я быстро».
Чуть погодя он уже, немного и смущаясь, подходил к дежурному курсанту у ворот КПП с развевающимся на ветру российским трехцветным прапором на флагштоке.
Тот при его приближении несколько напрягся и внимательно посмотрел на машину с водителем.
«Так что, - спросил с ходу Алексей Михалыч, - это и есть вот Рязанское десантное училище?»
«Оно и есть, - нехотя ответил курсант, все еще косясь на машину. – Вам кого?».
«Так… - пробормотал мужчина в раздумье. – Никого». И тут же спросил:
«А правда, что у вас здесь иностранцы тоже учатся?»
«Правда, - холодно ответил курсант и посмотрел на мужчину как будто с укором. – Вам кого?»
«Говорю же тебе, никого. Я просто спросил. Не боись, не шпион».
«А я и не боюсь, - произнес курсант уверенным голосом. – Только не положено мне с посторонними на посту разговаривать».
«Знаю, - сказал мужчина, - сам в армии служил. В Советской, правда, - и вдруг неожиданно улыбнулся, протягиваю курсанту сигареты. – На вот, служивый, возьми. Корешей угостишь, покурите».
Курсант посмотрел пристально на упаковку и кашлянул.
«Это за какие же такие заслуги?»
«А ни за какие, - ответил Алексей Михайлович. - Просто так… Кое-что у меня с вашим училищем было связано… Когда-то. Это, так сказать… в благодарность, за прошлое. Бери, не бойся».
«А я и не боюсь», - снова повторил курсант уверенным голосом.
Он взял сигареты, поблагодарил и быстро скрылся за железной дверью.
Алексей Михайлович еще чуток постоял, закусив нижнюю губу, потом ходко зашагал к машине; вскоре машина выскочила за город и двинулась на юг.
Коля был не только личным шофером и телохранителем Алексей Михайловича, но и со школьной еще скамьи закадычным другом, - сколько сорочьих гнезд разорили, сколько шалостей…
«Мне, Коля, вот что вдруг вспомнилось, - произнес задумчиво Алексей Михайлович, усаживаясь поудобнее. – На балконе мы с ней…»
Он надолго задумался и устало смежил веки. Воцарилось молчание.
"Что за девушка, Михалыч, расскажи", - попросил шофер.
"Долгая история, - вымолвил шеф. – Долгая и тяжелая".
"Так и дорога долгая, - вполне резонно заметил шофер. – Расскажи, легче станет, я же вижу, как ты вдруг сник после этого училища".
Алексей Михайлович краешком остриженных ногтей пробороздил вдоль лба, затем указательным и большим пальцами крепко, до боли сдавил виски, сдавил глаза и стал, поначалу вяло и будто нехотя, затем все более возбуждаясь, - рассказывать.
«Я ведь, Коля, в этом городе когда-то был. Лет, думаю, пятнадцать назад. И в училище этом мог бы преподавать… Иностранцам русский язык… как она и предлагала».
Он снова надолго умолк.
«Вы что-то говорили о балконе…»
«А-а… да, действительно. Стояли мы однажды поздней июньской ночью на балконе… с одной обворожительной молодой особой… балкон ее общежития, 9-й, по-моему, этаж, и она, глядя в высокое ночное небо, произнесла, шурша летним платьем у перил:
«А, может, я тебя люблю…»
«Давно это было», - сказал Алексей Михайлович шофёру. Он крепко почесал переносицу и добавил: «И начиналось банально. Как всё, чему потом не сложишь цены».
«... Поезд уже потихонечку ход набирал, а мы, трое, словно врасплох застигнутые узостью купе, все еще украдкой разглядывали друг дружку.
Время от времени, шкурой ощущая всю нелепость и навязчивость сидения напротив, бросали, будто невзначай, быстрые взгляды, - на отлетающие все стремительней навесы платформ, на бойких носильщиков с ручными тележками, заваленными доверху, на бесконечные низкие пакгаузы вдоль перрона. Рельсовые пути, отполированные колесными парами до блеска, до рези в глазах сверкали под полуденным июньским солнцем.
Путь нам предстоял не близкий. Латвия, Даугавпилс. В купе изначально нас как оказалось трое, так всю дорогу и ехали – втроем.
Прыщавый, 17-летний Мишка, с замечательной, правда по-родственному и близко ничего не имевшей, фамилией Репин, флегматичный рыжий раздолбай, как позже выяснилось, даже и сентиментальный; он до воя соскучился по маме, не меньше, вероятно, - по приличной жратве, ибо маман его, Татьяна Петровна, уже с месяц как колесила по Латгалии в основной группе этнографической экспедиции, а Мишка прозябал в коммуналке один, зачастую голодный, хоть и при деньгах. Ехал Мишель налегке: окромя тряпок только флакуша минералки. Всё поначалу нервничал, отчего-то стеснялся, елозил без надобности потертыми джинсами, затем, когда уже и свистки маневровых ЧМЭЗов отсеялись, успокоился и водрузил на столик, не без шику, отпотевавшую уже бутылку воды.
А меня, сидя наискосок, с любопытством девушки неискушенной, разглядывала попутчица, скажем не то, чтобы некрасивая, но, пожалуй, даже и чуть повыше меня ростом, угловатая, с неразвитой грудью и узкими плечами. Она была коротко стрижена под каре, и её каштановые короткие волосы слегка лачились прядями, когда лучи солнца насквозь били прямо в окно.
«Ну, что, давайте, что ли знакомиться, - предложила она непринужденно и отрывисто засмеялась. – Я – Наташа, студентка второго меда. Из Рязани… Остальное – потом, не так важно».
«Ну… - смутился Мишель и постучал пальцами по столу. – Я – Миша. Только вот 11-ый закончил, с осени мама на курсы поваров от «Интуриста» устроила, а пока… ну, экзамен только вчера последний сдал, мама там «покашляла» предварительно, теперь вот вслед за ней еду. Да. Она уже месяц, как с этой экспедицией по Латвии шатается – где они только не были…
«Ого! – удивился я. – Пишет, звонит?»
«А чего тут особо писать? – в свой черед удивился юноша и указательным пальцем почесал хрящеватый нос с горбинкой. – Звонит. Раза 2-3 в неделю, точно. Ну, если там есть такая возможность».
«Так что, в тех городах даже и телефона нет?» - ввязалась в разговор Наташа.
«Вау! – не в шутку опешил Мишель. – Ты как с Луны свалилась. Какие города? Они по хуторам ездят!»
«Опа! - проговорила Наташа и покачала головой.- А я-то думала, Латвию увижу во всей её европейской красе, малюсенькие тихие кофейни…»
Вежливый Мишка вскочил с места, даже не дослушав, и башкой крепко ударился в верхнюю полку.
«Ну, ты даешь, Наташа!»
Ненамного она от него и старше, подумал тогда я, года на два, но какая раскованная девчонка!.. Не застенчивая.
Мишель между тем докладывал:
«Мама звонила вчера, я как раз сумку собирал, программа «Время» шла. Короче, они сейчас в Резекне, но, конечно, не в самом райцентре, где, должно быть, есть всякие тебе, Наташа, уютные кафе, а по отдаленным, забытыми Богом хуторам, где только и есть что три хаты в шесть рядов, - таскаются в одиночку, как проклятые, с этими дурацкими вопросниками; зачастую ни помыться, ни в лавке чего-нибудь пожрать. – Мишель аж вспотел после такого монолога. И крякнул в кулак, поставил жирную точку. - Так вот они и спускаются все южнее на раздолбанном своем ГАЗоне – в Белоруссию.
Завтра мы должны в десять утра сойти в Краславе; то есть, заметьте, - Мишель поднял кверху указательный палец, - не в Даугавпилсе; если их машина опять не сломается, - будут где-то в три часа дня ждать нас у Центрального рынка».
«А ты откуда все это знаешь?» - спокойно спросила Наташа.
«Так мама ведь вчера специально поэтому и звонила. Ее попросила Регина Антоновна, руководитель экспедиции, - он взглянул на нас поочередно значительным взглядом: - Баба, кстати, невредная, мама говорит, и боится, чтоб мы не разминулись в Краславе».
«Нет, ну, теперь-то куда мы денемся! - сказала Наташа, обращаясь почему-то ко мне. – Время, место указано, что же мы, базар не найдем?» - и она снова, чуть краснея, посмотрела на меня. Ей шел нежный румянец на щеках.
Поезд на маленькую опрятную станцию прибыл по расписанию; в самом городке все выглядел немного чужим и, действительно, каким-то не нашим, не советским, - люди и те были другими, не такими безалаберными, что ли, не такими суетными.
В общем, к вечеру мы дождались всю группу (18 человек), вкупе дружно выбрасывали спальники и рюкзаки из захаращенного ГАЗона, а звезды над самым прудом у той пустующей школы, что нам отвели, желтыми мутными очами помигивали нам в ночи.
Пошли рабочие будни.
Что ни день, спозаранку, дохлебав терпкий чай, мы поочередно получали от Регины Антоновны карточки с фамилиями и адресами респондентов, обычно, три-четыре.
Незадолго до этого лета я у одного сирийца сторговал подержанный, дороговато, правда, портативный диктофон «Sanyo», - за деньги сумасшедшие, - но – японец, не «желтой» сборки. Еще, окромя обрыдлого опросника, загружались в заплечную рюкзачину б/ушные аудиокассеты, да «жратоньки», что Бог послал, - потому как до обеда шастать по перелескам да закраинам, а поднесут ли хуторяне крынку молочка с хлебушком или «морсу» – то вопрос. Народ там, грех сказать, не жлобистый, да ведь не всяк догадается. А то как разноются да припоминать начнут, что при Польше панской тут творилось, или там при буржуазной Латвии… Короче, какой там «морс», из головы поважнее вещи вылетали. К тому же и диктофон кассетой мерно шуршит, - не всяк, может быть, этому и рад: с панталыку сбивает, настораживает с непривычки.
И так скоро я насобачился слегонца с вопросника на песни их старинные да прибаутки перескакивать, что под конец этого этнографического «турне» уже помногу и сам анкеты заполнял.
Пусть поют, говорил я себе, и сами молодость отлетевшую вспомнят, и мне, как ни крути, на руку. А кем там они себя считают в этой обласканной Господом, чудной земле, - белорусами, поляками иль латышами, - какая мне, к черту, разница… Когда такие песни? Где еще их услышу?
Сами же вопросы были хоть и убоги по сути, примитивны, но, надо отдать должное, - толковы, и для Регины Антоновны, бывшей гомельчанки, а ныне зав. кафедрой института русского языка, представляли, естественно, интерес незаурядный.
К примеру, «фишка» тех дней, одна из самых каверзных:
«Дедушка, или там, бабанька, а вот вы кем себя считаете по национальности, белорусской или латышкой?»
«А на каком языке вы впервые научились говорить?»
«Насколько хорошо вы владеете белорусским языком?» - ну и далее «со всеми остановками», - и все бы неплохо, если б вопросов этих было аж не 120! Поди, попробуй потолкуй, тем более, что у этой «бабаньки» в стойле и коровенка не доена мычит, и курам уж пора дерть с картофельной шелухой запарить. Летом работы по хуторам немеренно, горбатятся старики от зари и до ночи, потому весь сей этнографический изыск им как-то
