1.
Я продирался сквозь поток ее колючих слов, как через заросли кустов роз. Звучащие шипы оставляли во мне кровоточащие раны, которые, казалось, вот-вот проступят наружу.
Ее длинные тирады, словно волны накатывали на меня и разбивались, как о скалу, разлетаясь на множество капель отдельных мелких упреков, а те под ее ледяным взглядом мгновенно превращались в острые льдинки, впивались в мое тело, в мое сознание, в мою душу.
Озвучивания этих претензий я ждал много лет, но надеялся, что чувства, которые супруга ко мне испытывала, не дадут ей произнести то, чего я, конечно, был достоин.
Будучи в смятении, не мог понять, что вызвало эту бурю в наших ровных и спокойных отношениях – отношениях без иллюзий. Никаких сомнений не могло возникнуть, что именно жена является буксиром, тащащим за собой корабль нашей семьи. Без колебаний признавал, что болтался на волнах в кильваторе ее линкора, в надежде, что трос связывающий нас не лопнет, не позволит мне оказаться в воле случайных течений, ветров, штормов.
Но вот все прояснилось.
Она выкрикнула последнее обвинение, одним махом перерубив связывавший нас канат, как пуповину отрезала, не кинув мне даже спасательный круг – никаким оправданиям не было оставлено места. Вполне до этого четкие и устоявшиеся перспективы моей судьбы окутал туман неопределенности и расплывчатости.
Это обвинение, поставившее крест на моей семейной жизни, было особенно болезненным, потому что было незаслуженным. Нет, не то, чтобы я этого не совершал, но это было чистой воды «подстава». Хотя в ней, несомненно, виновен я, точнее моя бесхребетность, слабость, безволие. Но, если разобраться, таковым меня сформировала сама жизнь…
Можно было еще долго рассуждать, но уже через минуту после того, как жена наконец замолчала, я стоял на лестнице нашего подъезда с чемоданом в руке, гулким эхом разносился по пролетам грохот, с которым за моей спиной была захлопнута дверь той квартиры, что еще недавно я считал, в том числе, и своей.
Медленно направился вниз по стертым ступеням старинного дома, где «так престижно жить».
Меня неотступно сопровождала мелодия «Lonelyness». С одной стороны, она совершенно точно передавала неопределенность моего нынешнего будущего, попытки угадать, что же дальше, с другой, в ней все же звучали некоторые торжественные нотки, как символ моего недавнего завидного социального статуса. Ноты, звуча, отражались от стен и потолка, создавая эффект эха, улетали вверх, затихая где-то на чердаке, а может вырывались через крышу в зрительный зал, чтобы оповестить всех, пришедших на мюзикл, о моем крахе.
2.
Музыкальной темой моих родителей была, конечно же, «Ballad for Space Lovers». Совершенная, солидная, правильная, прямая, как луч, законченная, уверенная мелодия без каких-либо вывертов и ухищрений, ведущая к поставленной цели, к звездам благополучия и признания.
В той, прошлой, жизни они были авторитетны, признаны, уважаемы, порой, до подобострастия, занимали солидное положение. Но при всем этом они оставались lovers до последних своих дней, будто их монументальность не коснулась личных взаимоотношений, влюбленности, которую они умудрились пронести сквозь годы, не лишив ее остроты, взаимной восторженности и нежности.
Но эту сторону их жизни знал только я – единственный, к тому же, поздний ребенок.
Меня скорее можно было по возрасту отнести к разряду их внука, нежели сына.
А это имело свои последствия.
Мой мелодией в то время была, конечно, тема «Gemini» - не в чем себе не отказывающий баловень судьбы, полный разгильдяй, шутя, в развалочку, руки в карманах плывущий по жизни. Я был тот, которому все доставалось, как по мановению волшебной палочки.
Вот, обратите внимание, это сейчас я бреду по сцене в конце семидесятых в такт музыки Рика Вэйкмана, вы можете себя в то время представить в такой одежде, хотя бы только представить? Да вы, наверное, тогда даже не знали, как пишутся названия этих торговых марок.
Естественно, я «поступил» в самый престижный ВУЗ нашего города, не какого-нибудь городишки, а второго по значению в стране. «Учился» на отлично, иногда ради развлечения пытался готовиться к экзаменам, но вот обида, никто из преподавателей даже не пробовал меня спрашивать или выслушивать.
Со мной на курсе, правда, в другой группе училась и моя будущая жена. Мы с ней первые года два не общались, не пересекались, не было общих занятий.
Ее называли Завоевательница. Я поинтересовался у приятеля – почему? Он объяснил, что она все время твердит, что приехала сюда, чтобы завоевать наш город, чтобы взлететь высоко, чтобы… Мечты провинциальной девочки, как в сказках.
Она была иногородней, жила в общежитии.
Познакомились мы на третьем курсе, на дискотеке, она неожиданно пригласила меня на «белый» танец. Девчонка симпатичная, разговорчивая, язык хорошо подвешен, трепались, потом пошли гулять на Неву.
Я сразу ей приписал тему «Rubia» - неутомимость, энергичность небывалая, яркость, звонкость, неутомимость…
Когда проводил ее назад до общаги, то больше не от возникшего желания, а от куража, которым она меня заразила, рассказывая о своих мечтах и планах, притянул к себе и поцеловал. Поцелуй длился, наверное, всего несколько секунд, но их хватило, чтобы «Genimi» перестала мне соответствовать, ее место основательно и, как потому выяснилось, надолго заняла «Ocean Waltz», такая неспешная и нежно-мечтательная. Мне не хотелось размыкать свои объятия, мне не хотелось отрываться от ее губ, я готов был превратиться в изваяние, лишь бы мгновение тянулось и тянулось, как этот вальс в моей голове.
Очень хорошо у оркестра нашего театра получился переход с «Gemini» на «Ocean Waltz», молодец их художественный руководитель, так ненавязчиво и плавно этот переход продумал, не прогадал я с выбором музыкантов.
После той дискотеки и прогулки у нас снесло крыши, нашей темой стала, конечно, «Feuer Tanz» - как только нет занятий, мы, как малые дети, брались за руки и неслись по городу под эту чудную мелодию, не было ничего и никого вокруг – только мы, город и мелодия нашей темы.
Нам никто не был нужен, но от родителей свое состояние я скрыть не смог, и вскоре встал вопрос – познакомь их со своей девушкой.
И вот на сцену выехала наша гостиная, вокруг стола сидим я с Завоевательницей и мои родители, на столе чашки с остывшим чаем, торт не тронут. Моим предкам оказалось интересно разговаривать с девочкой из провинции.
Не хотелось бы сейчас, когда все кончено, когда я обездолен и обижен наводить тень подозрений на наше прошлое, не хочется думать, что она пригласила меня на той дискотеке, потому что знала, чей я сын. Но нет никаких сомнений, что именно официальное вхождение в состав нашей семьи позволило ей сделать свои первые шаги на пути вверх.
Как подарок на свадьбу мы получили ордер на двухкомнатную квартиру, уже через год моя супруга перетащила в Питер своего вернувшегося из армии старшего брата, которого вне конкурса зачислили в институт.
Но если и делала моя половина ставку на вновь обретенную родню, воспользоваться этим она в полной мере не смогла. Вслед за страной все полетело к чертям, что считалось авторитетным и заслуженным обесценилось в один миг, приоритеты сменились на противоположенные. Жизнь, точнее успех в ней, в большей мере начал зависеть от самого человека, появились новые перспективы, открылись новые горизонты.
Время было бешенного темпа, напряжения, взлетов и провалов, в моем мюзикле оно сопровождается «No More Nadine».
Тут надо отдать должное талантам Завоевательницы, ее энергия, ум, воля были направлены на одно – рваться вверх, а теперь верх определялся не должностью, а количеством денег. Она пробовала себя в разных бизнесах, и везде была удачлива, лет через десять она уже была владелицей крупного холдинга.
Одной из компаний холдинга руководил ее брат. К нему меня и пристроили замом, после того, как выяснилась моя полная неспособность что-то делать самостоятельно. Мне пытались несколько раз доверять какое-нибудь направление, но это каждый раз завершалось полным провалом и убытками.
Я долго думал, какую музыкальную тему выбрать себе на это время, потом решил спрятаться за общим музыкальным фоном, не пытаться на этот период сделать себя главным героем, я перевел себя на второстепенную роль, настало не мое время, пришло время завоевательниц, а мое и моих родителей осталось в прошлом.
Супруга оказалась человеком, не забывающим доброе к себе отношение – мои родители до самой смерти не знали ни в чем отказа, жили, на мой взгляд, намного лучше, чем во времена своей власти. Да и меня яркая представительница нового времени не выбросила на свалку сгинувшего мироздания, тянула за собой, пыталась создавать впечатление, будто верит, что я хоть на что-то способен, я делал вид, словно тоже в это верю.
Являясь замом Генерального директора, я, практически, ничего не решал, мне не позволялось, я был исполнителем, а точнее – мальчиком на побегушках у брата жены.
Одной из моих обязанностей было ездить в Этот город, отвозить туда документы, подписывать по доверенности какие-то акты и договоры. Дело в том, что в Этом городе чудом уцелел «почтовый ящик», через который мы очень успешно «отмывали» бюджетные деньги.
Этот город – жуткая, глухая провинция, почти вымершая, но уж точно полностью спившаяся.
Сам населенный пункт – областной центр – умирал в прямом смысле этого слова.
Прогнившие дощатые тротуары, вдоль которых текут из забитой канализации ручьи нечистот, покосившиеся, просевшие в землю по окна деревянные дома даже на некоторых центральных улицах, осыпавшаяся штукатурка, скрипящие двери подъездов, ямы на дорогах, в которые и грузовики опасаются заезжать, проржавевшие старые машины, ревущие дырявыми глушителями, фонарные столбы без лампочек, библиотеки нетопленные уже несколько лет, где сквозняками сдувает со станиц буквы, а те оседают на пол серой, ядовитой пылью, в областном театре цех по розливу поддельной водки, в разбитом кинотеатре живут БОМЖи, только бывший Дворец культуры держится, там теперь заседает областная администрация.
Я помню, что когда первый раз подъезжал на поезде к Этому городу и смотрел на него, то возникла ассоциация с волком, сидевшим задрав к небу морду. Дело в том, что город расположен на пологом склоне высокого холма, второй склон которого обрывистый, а на самой вершине находится полуразвалившийся храм с колокольней, которая и напоминает поднятый вверх нос хищника.
Когда я вышел из заплеванного и забросанного окурками здания вокзала на грязную площадь с заваленным пустыми и битыми бутылками фонтаном посередине, то явственно услышал протяжный звериный вой – это выл город, задрав колокольню-морду к низко нависшим тяжелым, серым облакам или тучам, за которыми, хотелось верить, была луна.
Город выл отчаянно и надрывно, рвя душу себе и горожанам.
Он выл о своих детях, рожденных в его домах, которые теперь при маломальской возможности бежали отсюда, с облегчением бросая родителя, который никогда не сможет сдвинуться с места. Он выл о своих детях, которые не имеют никакой возможности его бросить, и продолжают в его чреве влачить нищенскую, тяжело пьяную жизнь, вымещая злобу за не сложившиеся судьбы друг на друге. Он выл
