– Мне скучно, бес, – потянувшись, нараспев процитировал Егоров. Мельников, по своему обыкновению гремевший за столом какими-то деталями, комбинируя их во всех мыслимых – и немыслимых – вариантах, обиделся.
– Это я – бес?
– Это "Фауст", Гёте, – зевнув, пояснил Сергей. – А ты – невежда, – добавил он, козырнув в очередной раз старинным словом, которые после провального эксперимента с суперпамятью начали "проявляться" в его сознании, как детали изображения на негативе. И чем дальше, тем больше этих "деталей" становилось; Сергей даже начал уже побаиваться, что старорусский язык когда-нибудь полностью вытеснит из его лексикона современный, и тогда его друзья вообще перестанут его понимать. А он, соответственно, перестанет понимать их.
– А вот скучно мне по-настоящему, без всякого Гёте. И я, как Фауст, готов даже продать душу дьяволу за любую, самую завалящую идею, только чтобы эту скуку развеять.
– А знаешь, ведь это сама по себе уже идея, – задумчиво протянул Мельников.
– Какая? – встрепенувшись, вытаращился на него Егоров. Мельников зловеще, совершенно по-мефистофельски, ухмыльнулся.
– Вызвать дьявола, разумеется!..
...Через три дня всё было готово.
– Конечно, ритуал вызывания Сатаны должен бы проводиться в полночь, но я думаю, это не принципиально, – объяснял Мельников, чертя мелом на полу пентаграмму, заключённую в круг. – В конце концов, вряд ли дьявол нуждается в отдыхе, тем более дневном... да и меня к тебе ночью предки просто не отпустят. И убери, пожалуйста, куда-нибудь Персика – мешает.
Персик – чёрный пудель сергеевой мамы – крутился вокруг Никиты, как юла, думая, что тот играет с ним во что-то исключительно интересное и занимательное, хотя и непонятное. И уже пару раз стёр столь тщательно вычерчиваемые Никитой меловые линии, отчего Мельникову пришлось дважды начинать всё сначала. Подхватив протестующе взвизгнувшего Персика на руки, Сергей вынес его в коридор и запер дверь перед самым его носом, вызвав целый шквал раздосадованного лая. Егоров вздохнул. Теперь Персик будет дуться на него весь вечер и наверняка попытается отомстить, сжевав, как было уже не раз, его тапки. Но их эксперимент стоил любых тапок, и Сергей постарался выкинуть Персика из головы, благо тот умолк у себя за дверью – наверное, отправился на кухню заедать своё горе и обдумывать планы мести.
Закончив рисунок, Никита поднялся с колен и достал из сумки пять небольших приборчиков с блестящими линзами на верхней панели.
– Стробоскопы, – не дожидаясь вопросов Егорова, продолжил свои пояснения Мельников. – Я просканировал спектр горящей свечи и понял, что огонь в этом ритуале – не главное. Куда важнее его мерцание, точнее – его ритм. А этого эффекта куда проще и надёжнее можно добиться техническими средствами, чем процессом горения, зависящим от качества воска и движения воздушных потоков.
Мельников расставил стробоскопы в остриях нарисованной пентаграммы и подключил их к сети. Комната наполнилась ритмично вспыхивающими и гаснущими всполохами, производившими одновременно успокаивающее и тревожное впечатление.
– Теперь – приношение, – удовлетворённо оглядывая дело рук своих, сказал Никита. – Во всех источниках, которые я нашёл по этому вопросу, говорится о чёрном петухе. Но тут, как ты понимаешь, возникают некоторые сложности. Например, где его взять и на что купить? К тому же у меня лично рука не поднимется резать горло живой птице. Поэтому вот, – он сунул руку в карман и достал плитку гематогена. – Думаю, сойдёт.
Он осторожно, стараясь не стереть ни одной линии, положил гематоген в центре пентаграммы и отошёл на несколько шагов.
– И это... всё? – не скрывая своего разочарования, спросил Егоров. Мельников покровительственно улыбнулся.
– Разумеется, нет. Осталась вербальная составляющая ритуала, его плоть, которую необходимо надеть на этот скелет, – он кивнул на пентаграмму и мерцающие на её лучах стробоскопы. – Вот, держи, – Никита достал из другого кармана два листка и один из них протянул Сергею. – Читать нужно одновременно со мною, не пропуская ни единого слова, поэтому сначала прочти текст про себя, чтобы потом не запинаться и не сбиться. Я оставил эту формулу вызова – заклинание – без изменений, – другим тоном, словно оправдываясь, сказал Никита, – потому что не было времени разбираться с амплитудой звуковых колебаний. Хотя, по-моему, именно они и имеют решающее значение, а вовсе не слова, их образующие.
Егоров кивнул, не отрывая глаз от текста на бумаге. Для удобства все слова Мельников написал русскими буквами и везде расставил знаки ударения, чтобы избежать разночтений, так что сложностей с произношением не предвиделось. Но сами слова... Их чеканность, выверенная веками и словно бы отлитая в бронзе, плавность и вместе с тем необычайная чёткость слога – всё это рождало в душе необъяснимый трепет и завораживало. Наверное, то же самое ощущала от рождения глухая кобра, вместо барабанных перепонок, которых у неё не было, всем своим телом отзывавшаяся на звуки, извлекаемые факиром из его флейты. И танцующая трансцендентальную, уводящую за грань реальности пляску священного экстаза, удержаться от которой было бы выше всех её змеиных сил.
Сергей тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и почти что с испугом взглянул на Мельникова.
– Готов? – по-своему истолковал его взгляд Никита. – Тогда становись в круг вот у этого луча и по моему сигналу начинай читать вслух. Заклинание нужно прочитать трижды, так что не отставай от меня. И не выходи из круга.
– По...стараюсь, – кивнул Егоров и послушно занял указанное ему место. Мельников встал напротив и, ещё раз критически оглядевшись – не забыли ли чего? – махнул рукой. И древний, как само время, речитатив всколыхнул застоявшийся воздух, заставив его встопорщиться незримыми, но физически ощутимыми волнами...
***
...Как он ни старался сдержать кашель, тот всё-таки вырвался наружу и вороньим карканьем наполнил тёмную и тесную каморку алхимика. Мейстер Байзель сбился и, прервав чтение гримуара, осуждающе посмотрел на своего посетителя. Однако тому было не до его испепеляющих взглядов. Отняв от губ кружевной надушенный платок, он с нескрываемым ужасом уставился на запятнавшую белую ткань кровь, в окружающем сумраке казавшуюся чёрной. Он ощутил озноб. Приступы разрывавшего его грудь кашля становились всё более частыми, а кровотечение, сопровождавшее их, всё более интенсивным. А это означало, что убивавшая его чахотка брала верх над всеми ухищрениями лицензированных медиков. И что конец уже не за горами.
Он не получил медицинского образования, заменив его по настоянию отца юридическим, но иллюзий на этот счёт не питал. Но в 19 лет смириться с неизбежностью своей смерти может далеко не каждый. И желание жить сначала толкнуло его в руки лекарей, поивших его горькими порошками хины и пускавшими ему кровь едва ли не ежедневно, потом обратило к церкви, где он истово пытался замолить все свои истинные и надуманные грехи, а затем, когда всё это не подействовало и болезнь продолжала прогрессировать, привело сюда, в мрачный подвал Байзеля, где тот, по слухам, не только искал философский камень, но и частенько общался с дьяволом. А кто, как не дьявол, способен совершить то, от чего отказался Бог и что оказалось не под силу людям?
Уговорить Байзеля на вызов Прародителя Зла оказалось совсем непросто. Находящийся под гласным надзором инквизиции и один раз буквально чудом избежавший её пыточных подвалов и неизбежного после них костра, мейстер теперь боялся собственной тени и впадал в истерику при малейшем упоминании о магии и тем более колдовстве. Но капля камень точит, и настойчивость молодого студента, а также его отчаянное положение, симулировать которое было попросту невозможно, в конце концов смягчили старого алхимика. И, поломавшись ещё немного – уже больше для вида, – Байзель согласился провести чёрный обряд.
– Я понимаю, насколько это сложно в вашем состоянии, но всё же постарайтесь впредь не прерывать заклинания, – строго глядя на молодого человека поверх очков, сказал он. – Иначе я не смогу гарантировать вам удачного результата нашего... хм... опыта.
– Я... постараюсь, – поспешно кивнул юноша, с трудом проглотив колючий ком, застрявший в его горле. Байзель кивнул и, вновь открыв фолиант в чёрной обложке, возобновил чтение. Слова, произносимые его надтреснутым стариковским голосом, были знакомы – недаром же юноша штудировал три года латынь на юридическом факультете в Лейпциге, – но складывались они совсем иначе, чем предписывалось учёными канонами. И – в силу ли этого, или же совсем по иной, сакраментальной причине – их сочетание заставляло трепетать каждую клеточку его тела, словно входя с нею в резонанс. В глазах юноши начал меркнуть и без того тусклый свет, хотя свечи в вершинах начертанной на полу пентаграммы горели по-прежнему, голова закружилась, а грудь сдавило так, что он не смог сделать и глотка воздуха. Теряя сознание, юноша судорожно взмахнул руками, пытаясь разорвать полог смыкавшегося вокруг него мрака – и провалился в Ничто, подхваченный всесокрушающим, необоримым вихрем.
– Я же просил! – раздражённо захлопнув книгу, воскликнул Байзель... и застыл с открытым ртом, бессмысленно таращась на пустое место перед собой, где ещё мгновение назад стоял его посетитель. Теперь там не было никого, только слабый, но легко узнаваемый алхимиком запах серы витал в воздухе, щекоча ноздри.
– Получилось... – недоверчиво пролепетал мейстер. И, спохватившись, размашисто, истово перекрестился...
***
– Получилось, – изумлённо глядя на появившегося невесть откуда в самом центре пентаграммы человека – человека ли? – промямлил потрясённый Егоров. Человек выглядел не менее потрясённым, озираясь по сторонам с явным выражением страха на утончённом, удивительно молодом – для дьявола – лице. Лицо это обрамляли длинные волосы, заплетенные в косу, завязанную на конце чёрной ленточкой. Одет же он был настолько аляповато, словно ему вздумалось перещеголять в яркости своего наряда попугая: камзол кремового цвета с длинными, до колен, фалдами сзади, под ним – белоснежная сорочка с пышными кружевами на груди, широкий разноцветный пояс, поддерживавший узкие кремового же цвета штаны, которые были заправлены в белые чулки до колен. Завершали этот яркий, буквально режущий глаза костюм чёрные ботинки на высоких каблуках и с блестящими бляхами на мысу, и чёрная шляпа с широкими, залихватски загнутыми полями и вставленной за атласную ленту на тулье бутоньеркой.
– А ты сомневался? – нашёл в себе силы фыркнуть Никита, хотя по его бледному лицу было видно, что он потрясён всем произошедшим не меньше Сергея.
– Это дьявол? – почему-то шёпотом спросил у него Егоров. Никита выразительно пожал плечами.
– Ну, вызывали-то мы точно дьявола. Хотя можно и уточнить.
– Как? – вытаращился на него через плечо незнакомца Сергей.
– Спросить его самого, – развёл руками Мельников и, собравшись с духом, выпалил: – Вы Мефистофель?
Появленец вздрогнул всем телом и уставился на него уже не со страхом, а с откровенным, смертельным ужасом. В этот момент дверь в комнату распахнулась от
