оглянулся – Танька лежит.
– Чего лежим-загораем?
– Сейчас отдохну чуток.
– Вставай-вставай, лежать на снегу нельзя. Может, свистну мужикам, перекур организуем?
– Всё нормально, не надо, идём.
– Ну, хорошо, идём.
Прошли ещё немного. Хвать – Танька снова лежит да ещё и снег ест.
– Немедленно брось! – строго прикрикнул я и свистнул ребятам.
Те «прискакали» назад.
– Открывай термос, – прошу Саню. – Пусть попьёт.
Перекусили. Снова двинулись в путь. А отмерили уже чуть больше половины пути. Солнце свалилось к закату. И снова повторяется то же самое.
– Опять разлеглась? Вставай! – прикрикнул я на Таньку.
И тут она шёпотом сказала то, отчего я и сам чуть не сел в снег:
– Вообще-то у меня врожденный порок сердца… Только Саше не говори, пожалуйста.
– Ага, сейчас!
Я свистнул. Потом ещё и ещё. Недовольный Саша, вернувшись к нам, спросил:
– Ну, чего тут у вас опять?
Я доложил. Он минут пять молчал, сверля взглядом пенёк рядом с лыжнёй, будто внимательно его изучая.
– Экспедиция окончена. Кругом! Возвращаемся в Галашки! – вынес Саня свой вердикт.
– Не надо!!! Прошу тебя, Саша!!! Пожалуйста! Я дойду, дойду! – запричитала Танька.
Тут из-за ёлок показался Лёха. Узнав в чём дело, он и сам чуть не заплакал.
– Может, дойдём? Всё-таки больше половины прошли… – робко промямлил я. – А как же работа?
Но всё решал руководитель. Герасимов молча сорвал с себя рюкзак, потом с Таньки. Всё что хоть сколько-нибудь весило, стало перекочёвывать в наши рюкзаки. Дёргая лямки, Саня яростно жестикулировал губами – я без труда определил по ним до боли знакомые выражения и обороты.
Наша «красавица», зажав волю в кулак, продолжила движение. Начало смеркаться.
– Ну, что, Сань, скоро дойдём? – спросил я. – Ты избушку-то найдёшь в темноте?
– Может, найду… А может, и не найду – чёрт его знает! – откликнулся командир. Он решил держать нас в тонусе. Я замолк, оглядываться на Таньку не хотелось вообще.
Наконец-то, уже в темноте – хорошо хоть светила полная луна – мы увидели маленькую избушку, притулившуюся под ёлками. Запас дров, слава богу, имелся. Мы быстренько растопили печку, правда, она немного чадила, но это ерунда. Благодатное тепло стало потихоньку заполнять небольшое пространство. Танька скромненько сидела в уголочке. Трепать языком почему-то совсем не хотелось – всё делалось молчком. Разделись, приготовили ужин. Становилось жарковато. «К приёму пищи приступить!»
«После сытного обеда по закону Архимеда…» После солидного марш-броска и нервных переживаний навалилась усталость. Но настроение поднялось. Развалившись на спальниках, раскинутых на нарах, что были по обе стороны от стола, мы стали неспешно обсуждать планы на завтра. У Саши была подробная карта заповедника. В тусклом свете парафиновых свечей мы помечали на ней квадраты для обследования.
Танька решила сделать хоть что-нибудь полезное: убрать со стола, сполоснуть посуду, подмести пол. Увлёкшись обсуждением, мы не заметили, как она швырнула мусор в протопленную печку, а заслонка была уже закрыта. Саня подскочил, как ужаленный и, обжигаясь, выкрикивая что-то о необходимости дружбы головы с руками, начал выгребать мгновенно вспыхнувший на горячих углях мусор: угореть ночью совсем не хотелось.
Танька разревелась в голос. И Герасимов, утихомириваясь, сказал:
– У-у, а это надо было оставить дома!.. Отбой!
Но мы, засыпая, ещё слышали некоторое время ее горестные всхлипы.
* * *
Утро было солнечным, безветренным и морозным. Пока на печке, булькая, готовился завтрак – макароны с тушёнкой, сдобренные чесночком и лаврушкой, я решил размяться, обтереться снежком, заодно и осмотреться. Недалеко от избушки заметил непонятный собачий след. Подмерзнув, заскочил обратно в ароматное тепло.
– Сань, а что тут собачки бегают – село рядом какое?
– Ха! «Собачки»! – усмехнулся Герасимов. – Это волчий след. Я уж не стал вам вчера говорить, что сразу заметил их присутствие рядом с нами. Их численность немного выросла: прошлый год был сытным. Но не бойтесь, нападения волков на человека в этих местах крайне редки, только в самые голодные годы, к тому же нас всё-таки четверо. Тем не менее, серые, повинуясь инстинкту, почти всю дорогу нас вчера сопровождали, особенно когда наша красавица решила спинкой снежок подавить!
Танька, вздрогнув, подняла полные тревоги глаза. Тем временем поспел завтрак. Раскладывая варево по мискам, Саня вопросил:
– Ну, что, народ, с чего начнём работу?
Воцарилось молчание: ясно, что оставлять Таньку в избушке одну было нежелательным. Я подал голос:
– Разумею так. Вы с Лёхой пойдёте: ты – командир, а Лёхе – расти. Я – человек «приблудный», поэтому останусь с Таней.
Ребята согласились. Танька не проронила ни слова.
Проводив наших орлов и подбросив дровишек в печку, я уселся за стол напротив своей подопечной:
– Ну, что, подруга, давай знакомиться ближе: кто ты, откуда, как сдала первую сессию? Как вообще себя чувствуешь?
И покатился разговор. Танька приехала учиться из Казахстана. Скрыла от матери намерение поступать на «охрану природы» – та была против: специальность ей казалась какой-то непонятной. После Танькиного удачного поступления всё открылось, возмущённая мама порывалась ехать в Казань, чтобы забрать документы. Однако потом смирилась, и воодушевлённая победой Танька с энтузиазмом стала работать ещё и в СОПе.
– Слушай, птица, – строго обратился я к девушке. – Как тебе в голову пришло скрыть порок сердца? Если, чёрт возьми, на себя наплевать, то о других-то ты подумала?! Это же подсудное дело!
Ответ обескуражил.
– Мечта моей жизни – побывать в заповеднике на Байкале. Без Висима туда не попадёшь. Мне нужно зарекомендовать себя в настоящем деле! Я разобьюсь в лепёшку, но в дружину на Байкал попаду! Да!!!
«Уже зарекомендовала» – вздохнув, подумал я, но в ответ промолчал. Пусть сами СОПовцы с ней разбираются, я – человек пришлый.
Однако Таньке было интересно послушать меня: как-никак – выпускник-пятикурсник. День впереди был долгим, и я, прихлебывая обжигающий губы ароматный чаёк, неспешно начал своё повествование. Вспомнил и практики на учебных станциях университета, и колхозы, и сессии, и туристские походы, и студенческие приколы.
Как после похода по Фанским горам мы спустились вниз и обалдели, созерцая умопомрачительное изобилие фруктов на самаркандском рынке. После горного «авитаминоза» при одном лишь их виде сводило скулы, поэтому все затарились по полной. Однако ехать до Казани с пересадкой в Сызрани предстояло аж четверо суток. Катились через знойную пустыню – и вскоре по вагону потянуло сладковатой гнильцой, полетели рои мелких фруктовых мушек. Стало ясно: до дому наше добро не дотянет. Жрали-жрали, жрали-жрали – не осилили, к тому же оба туалета были постоянно заняты. Благо, через пустыню шел однопуток, и на разъездах мы, судорожно распахнув вагонную дверь, быстренько рассредоточивались за ближайшими песчаными барханами. Было забавно наблюдать, как, услышав гудок отправления, бедные туристы прыжками бежал к вагону, по пути натягивая штаны. Однако припасы всё не кончались, но даже смотреть на подгнивающие фрукты опротивело. А выбрасывать жалко. Придумали выход: проиграл в карты или в «шкурки» – изволь съесть блюдо винограда или слив. Что за «шкурки»? После жестокого горного солнца наши морды стали дружно облазить, поэтому придумали игру: кто снимет с себя меньший кусок слезающей кожи – тот проиграл.
Как во время летней практики на университетской биостанции под Казанью однокурсник Фарид Габдуллин, страстно увлекавшийся герпетологией, поймал в лесу гадюку, определив её в старую птичью клетку. «Гадючий домик» он поставил на полку у двери, рядом с выключателем. Поэтому когда кто-то шарил в темноте рукой по стенке, в ответ слышалось зловещее шипение. Так и прожила у нас гадина, названная Змеюленькой, целый месяц практики. Фарид исправно таскал ей на трапезу лягушек. Как-то дождливым утром народ никак не хотел подниматься. Габдуллин в шутку сообщил, что змея пропала из клетки. О! Любой спецназ позавидовал бы нам в выполнении команды «подъём!».
У Фарида была пониженная реакция на укусы насекомых. Он часто сажал пчёл на руку как в терапевтических, так и в саморекламных целях. Даже укус шершня добровольно отведал. А однажды, когда на берёзу возле летней лаборатории прилетел целый рой, Габдуллин без страха снял его и вернул хозяевам, за что был вознаграждён банкой меда. Его помощники, дававшие очень ценные советы метрах в тридцати от берёзы с пчёлами, быстро потом помогли ему справиться с угощением… Изучая способности своего организма, Фарид решил добровольно «отдаться» своей «содержанке» – гадюке. Подставил змее руку, получив желанный укус. Потом стал подробно описывать свои ощущения, а мы, затаив дыхание, внимали его откровениям. Многострадальная кисть заметно надулась. Потом на опухоли появились зловещие зеленоватые разводы, у Фарида поднялась температура. Кто-то нервно предложил вызвать «скорую»… но тем всё и закончилось. Через два дня следов от «поцелуя» Змеюленьки не осталось вообще. Живуч!..
Как шутили над своими однокурсницами в колхозах во время осенних сельхозработ. Например, среди ночи кто-нибудь из нас забирался на крышу колхозной общаги (одноэтажного бревенчатого барака) и кидал в дымоход печки тлеющую тряпку, заткнув чем-нибудь трубу. Заполняющий комнату едкий дым заставлял студенток просыпаться, заливать тряпку водой, при этом они извергали смачные эпитеты в наш адрес, что нас очень веселило.
Однажды мы поймали на улице молодого бычка и решили запустить его к девчонкам. Упирающегося бычка затолкали в женскую комнату, надёжно приперев дверь. Бурная реакция студенток не заставила себя долго ждать: поднялся дружный визг. Соскочив с коек, девчонки стали хлестать бедное животное тряпками, подгоняя его к двери. Замычав и обезумев, бычок полез на чью-то койку, а поскольку его копыта были в грязи и навозе, визг и крики, вперемежку с ругательствами только усилились. И вдруг шум разом стих. Мы забеспокоились: забодал от там что ли кого-то – и открыли дверь. Но оказалось, что бычок, оттопырив хвост и расставив ноги, начал опорожнять мочевой пузырь. Девчонки, оцепенев от ужаса, наблюдали за расползавшейся по полу лужей. Немая сцена, почти как в «Ревизоре». И тут пропищал слабенький, дрожащий голосок одной из них: «Ну вот, теперь сами будете убирать!» И грянул бешеный, безудержный хохот с нашей, разгильдяев, стороны!
Как-то студентка-зоолог Лариса Шипицына притащила зимой из марийских лесов в общагу две мороженые волчьи башки и принялась с однокурсником вываривать их на кухне в ведрах, чтобы черепа добыть. Но когда те сварились, пошел такой густой аппетитный мясной дух, что они, притащив соли и хлебушка, «спороли» всё мясо, только треск за ушами стоял.
Много случалось прикольных историй. Я с удовольствием предавался колоритным воспоминаниям, отчётливо осознавая, что моей беззаботной студенческой вольнице осталось длиться всего несколько месяцев. Моя «подшефная» дружинница от души хохотала, а, как известно, смех – лучшее лекарство.
Особенно
