- Почему же вы уходите, Алиса? Ведь хорошо же стартовали. И школа вам нравится, и вы школе – тоже…
Так началась наша беседа с совсем ещё юной учительницей русского языка и литературы, которая 1 сентября впервые переступила порог нашей школы, в которой я работаю 30 лет. И тоже преподаю те же предметы. Не могу сказать, что трепетный восторг юности меня до сих пор не покидает, но работу бросать не хочу, да и не могу, кажется…
За годы, что я в школе, передо мною прошли десятки учителей. Многие работают и поныне, многие рано или поздно ушли из школы. Навсегда ушли.
Алиса Витальевна мне сразу понравилась, как только увидел её в первых числах сентября в коридоре школы.
Во-первых, она юная. И красивая. На мой взгляд, - очень. А дети любят молодых и красивых, потому, наверное, что интуитивно воспринимают их людьми своего поколения. Или близкого.
Во-вторых, когда мы с нею заговорили о предмете, то я сразу понял, что передо мною очень образованная девушка с блестящей речью, яркой и образной, идеально правильной. И когда она, даже вскользь, коснулась Булгакова и Достоевского, Довлатова и Бродского, было видно, что не просто читала, а думала над их книгами.
Потом уже, несколько позднее, видел, как она разговаривала с ребятами. Это было очень… демократично, сказал бы я, но при этом и крайне достойно. Стало понятно, что на шею ей они не сядут - она не позволит, да им и самим это даже в голову не приходит.
Затем Алиса позвала меня к себе на урок. На один. Потом на другой. Я-то знаю, что очаровать нашего брата в общем-то совсем не сложно: урок литературы с красивым монологом в центре, обрамлённый эвристической беседой с классом – вот, собственно, и всё. Алиса же позвала меня к себе на русский. Да ещё в 8-ой класс.
Чтобы оценить учителя в таком «антураже», нужно быть очень внимательным и неплохо осведомлённым в нашей профессии. И вот почему.
Во-первых, трудно привнести очарование в однородные и неоднородные, скажем, определения. Во-вторых, восьмиклассники – народ особенный. Они столь стремительно взрослеют, что сами за собою не успевают, а потому бегут, торопятся всё успеть. И часто эту торопливость можно принять за детское хамство. Обидеться на них, а заодно и на школу в целом. Я сам крайне не люблю этот возраст. Точнее даже не так. Очень его опасаюсь, боюсь нанести травму. Себе, кстати, тоже.
Так вот. Прихожу к ней на русский в восьмой. И как же было это красиво, с профессиональной точки зрения. Не стану вдаваться в детали. Скажу только что был это семинар, на котором я видел, как люди думают.
Все. И хрупкая учительница и её физически ещё такие нескладные ученики.
Не хотел бы, чтобы то, что я говорю, напоминало буколическую идиллию… или идиллические буколики, если угодно.
Был долговязый спортсмен за последней партой, для которого однородные члены предложения столь же чужеродны, как для зайца проблема компьютерных вирусов. Но он молчал и наблюдал за разговором. Я бы даже сказал: уважительно наблюдал, ценя работу ума сотоварищей.
И рано повзрослевшая девица, с многократно уже изменённым цветом волос тоже была. И даже попыталась «острить» на самом старте урока. Но Алиса сделала так, что на «фуэте» неформалки никто просто не обратил внимания, и действие продолжало развиваться даже с её, незначительным, правда, участием.
Когда же я был удостоен чести быть приглашённым на её урок литературы в 11 классе, то, признаюсь, испытал настоящее волнение и некий жар в крови, когда она заговорила о целомудренности поэзии Сергея Есенина и в качестве доказательства начала читать его стихи из «Москвы кабацкой». Как же мастерски она это сделала! И «сука» или «в морду хошь» перестали шокировать после «дорогая, я плачу… прости…».
Скажу вам только, что после этого урока у меня даже не возникало желания в частных наших с Алисой беседах говорить ей «ты», настолько девушка эта была высока в помыслах своих и деяниях…
… И вот теперь передо мною сидела совсем ещё юная девочка, у которой даже нос покраснел от сильного желания расплакаться. Но она крепилась и говорила, как-то взбрасывая вверх голову и слегка встряхивая ею. И это были не заносчивость и спесь, а поведение истинно сильного и достойного человека.
Она говорила мне о том, что надорвалась, что не может уже терпеть скучной серости администрирования, навалившейся на неё. Что стала замечать за собою несдержанность по отношению к детям, потому что на них, её учеников, времени оставалось всё меньше и меньше. Что не может понять бессмысленности педагогических советов, на которых не обсуждаются настоящие проблемы школы, а излагаются какие-то весьма и весьма чиновничье-умозрительные суждения о необходимости «углубить», «усилить» и «компьютеризировать»…
Я пробовал говорить ей о том, что это неглавное, что есть что-то большее в школе, ради чего стОит на иное просто закрыть глаза. Но Алиса уже всё решила. И поняла, что обманывать и притворяться не сможет. А истерически «бить зеркала», чтобы вырваться из зазеркалья, ей просто воспитание не позволяет…
… И ещё одним Учителем в Русской Школе стало меньше…
