неприглядно: платья носила мешковатые, будто не по ней сшитые; на шею навешивала с дюжину амулетов и образков, так что при ходьбе они на ней стучали и гремели.
У нас шептались, чего государь в ней нашёл? Уж не околдовала ли она его чем? А ответ прост был: Екатерина Алексеевна всегда шла за Петром Алексеевичем, как нитка за иголкой, ни в чём ему не перечила, ни в чём не упрекала, но постоянную заботу оказывала и одна могла его нрав смягчить.
Терпению её сам Иов-многотерпец позавидовал бы, тяжко ей с государем приходилось: он хоть и любил Екатерину Алексеевну, но помыкал ею безмерно – не всякий мужик так со своей бабой обращается. Швырнёт, бывало, ей свои порвавшиеся чулки: «Катя, заштопай!»; пуговица оторвётся: «Катя, пришей!»; рубаха грязная: «Катя, постирай!». Да разве некому было царю заштопать, пришить и постирать? Нет, он её заставлял!
И готовила она сама: на кухне стряпала едва не каждый день, кухарки государыню почти что за свою считали. И стол сама накрывала – хорошо, хоть посуду не мыла, да и то случалось…
От болезней лечила Петра Алексеевича успешнее лекарей и даже припадки падучей болезни у него могла сдерживать. Мне ни разу не пришлось видеть, как он бился в падучей, но те, кто видели, говорили, что это было страшно. Он начинал сперва размахивать руками и несвязно выкрикивать, потом хрипел, пускал пену изо рта, падал на землю и бился в судорогах. Никто не мог предугадать, когда припадок у него начнётся и сколько будет продолжаться, и средства никакие не помогали, – но Екатерина Алексеевна каким-то нутряным бабьим чутьём предугадывала и предупредить способна была. Прижмёт она его к себе, погладит, пошепчет что-то, он и заснёт, а как проснётся, уже бодр и свеж.
Верно, и за это он её ценил, однако от ярости его и ей пощады не было. Начнёт её ругать, так хоть святых вон выноси, – ругаться он был мастер, научился у солдатни, да у матросов. А то и кинет в неё чем-нибудь, а то и стулья или столы крушит, – а на выходе так дверью хлопнет, что притолоку после приходилось чинить. Случалось, что и бил Екатерину Алексеевну – уж как она кричала, горемычная, как убивалась! Однако виду не подавала: выйдет на следующий день к гостям государевым и улыбается, как ни в чём не бывало, только на лице густая пудра, чтобы синяки скрыть…
Рожала она от государя много, – не то одиннадцать, не то двенадцать детей у них было; в живых остались две дочери: Анна и Елизавета [3]. О них расскажу, когда придёт черёд: одна стала матерью государя-императора Петра Третьего, другая – сама на трон взошла…
***
Обиднее всего было Екатерине Алексеевне терпеть постоянные измены государя: его бес похотливый всё время искушал, толкая к прелюбодейству. В молодости, говорят, Пётр Алексеевич и содомским грехом был одержим – творил блуд и со знатными юношами, и с солдатами, и с матросами. Светлейший князь Александр Данилович Меншиков, по слухам, с этого вверх во власть пошёл: в юности он смазлив был, и государь затащил его в свою постель, яко шлюшку какую.
Меншикова я видел, когда он вместе с государем Петром Алексеевичем приезжал в Измайлово. Его у нас не любили: надменен был и спесив, держал себя так, будто Бога за бороду схватил. Екатерина Алексеевна в прошлые годы его полюбовницей была, а уж потом к государю перешла, – однако с той поры и до последнего года своей супружеской с Петром Алексеевичем жизни никаких вольностей себе не позволяла. А государь девиц и баб, высокого и низкого происхождения, блудно пользовал, и к себе приближал, и во дворец приводил, нисколь не стесняясь жены своей. Каково было Екатерине Алексеевне накрывать стол обеденный не только для государя, но и для очередной его пассии, а потом сидеть вместе с ней и видеть, как Петр Алексеевич той особе знаки внимания оказывает?
Но ничем государыня себя не выдавала, разве что в душе против мужа обиду таила, – а уж коли баба обиду затаит, то жди беды: найдёт милого дружка для утешения и мести. Для Екатерины Алексеевны таким утешителем стал Вилий Монс [4], брат Анны Монсихи. Её в Москве все знали – из-за этой немецкой гадюки государь Пётр Алексеевич свою первую, Богом данную жену в монастырь заточил. Монсиха до денег и подарков была зело охочая, – так он её одаривал по-царски: осыпал золотом да самоцветами, большущий дом ей выстроил, имение с крестьянами подарил. Сродственников её тоже одарил и возвысил; в числе оных был Вилий Монс, который при государе остался и после того, как фавор Монсихи прошёл.
Как он к Екатерине Алексеевне подкатил, нам про то неведомо, но она уже в летах была, когда любезничать с ним стала. Государь, надо быть, этого не замечал, а люди-то всё видели; видел раз и я, как Екатерина Алексеевна с Вилием миловалась. Было это дня за три до празднеств в честь «дедушки русского флота» – ботика государева. Мы с отцом возвращались с вечернего обхода усадебных заведений, – глядим, под липами напротив главных ворот какая-то парочка прогуливается. Луна за тучи спряталась, и я не узнал их, но от отцовского взгляда ничто укрыться не могло.
– Ох, ты, Господи! – сказал он. – Никак государыня Екатерина Алексеевна, а с ней Вилий Монс! Ишь ты, под ручку идут, и он ей чего-то на ухо нашептывает! Дойдёт до государя, быть беде…
Так и вышло. Государь и государыня отбыли в Петербург, а за ними и Вилий увязался, – и вот, приходит вскорости к нам указ, что Вилий Монс оказался прямой изменник и вор, и казнён смертью через отсечение головы. Был ли он в блудной связи с Екатериной Алексеевной, нет ли, один Бог знает, однако государь Пётр Алексеевич на расправу был скор – он и за меньшее казнил, а тут кто-то на жену его покусился и ответное предпочтение получил.
Голову Монса государь Пётр Алексеевич велел в большой банке заспиртовать и выставить в своём собрании всяких диковинок. Я видел эту голову через немалое время, когда в первые годы царствования государыни Екатерины Алексеевны Второй в Санкт-Петербург по своим надобностям приезжал. Красив был Вилий, ничего не скажешь, – даже смерть его лицо не обезобразило; такого очень даже возможно было государыне полюбить…
Недолгим бабье счастье Екатерины Алексеевны было, да и правление её длилось недолго: годочка два после смерти Петра Алексеевича императрицей побыла и преставилась. Не успели мы один траур снять, как другой пришлось надевать.
Пётр II
Государя-императора Петра Второго я видел часто: он жил у нас в Измайлове подолгу. Круглый сирота, ласки родительской сей ребёнок не знал: мать его умерла, когда он был в младенчестве [5], а затем и его отец Алексей Петрович, сын государя Петра Алексеевича от первой жены, почил [6].
Зная, что государь Пётр Алексеевич хотел сделать своим наследником сына, родившегося от Екатерины Алексеевны [7], мамки и няньки о сыне Алексея Петровича заботились мало и, чтобы меньше с ним возиться, подавали ему вино, от которого он засыпал. От тех вливаний пришла к нему с младых ногтей привычка к винному зелью, которая со временем ещё более развилась, здоровье его весьма ослабила и раннюю смерть ускорила.
По выходе из младенческого возраста к нему приставили для обучения кремлёвского дьяка Семёна Маврина и иноземного учителя Ивана [8]. Я их хорошо помню: были они бездельники, выпивохи и охальники. Воспитанием царского внука они вовсе не занимались, пьянствовали во все дни и дворовым девкам проходу не давали. Когда государь Пётр Алексеевич приехал в Измайлово проверить, что его малолетний внук умеет, тот кроме отборных немецких, русских и татарских ругательств ничего из учения предъявить не смог. Пётр Алексеевич осерчал и избил этих горе-учителей до полусмерти, но достойных наставников внуку так и не назначил.
Рос Пётр-младший, как трава придорожная, которая сама собою держится. Занятия сам себе находил, более всего предпочитая пиршества и охоту; скоро вокруг него развесёлая компания собралась: известно, веселиться – не трудиться! Заводилой у них был князь Иван Долгоруков, пьяница, повеса и гуляка, на проказы неистощимый; Пётр в нём души не чаял.
Но и Елизавета, дочь Петра Алексеевича Первого, мало в чём князю Долгорукову уступала. Веселиться могла сутками; верхом ездила, как гайдук, часами с лошади не слезала; на охоте ловчее мужчин была и от неудобств походной жизни нисколько не страдала. О ней я уже упоминал и ещё в своё время говорить буду, пока же скажу, что в той компании она была из главных. Юному Петру Алексеевичу приходилась Елизавета Петровна тёткой по отцу, но одно название, что тётка – немногим она старше своего племянника была. Он от неё ума лишился – бывало, прибежит обедать и кричит:
– Вот вырасту и на Лизаньке женюсь! Я буду жених, она – невеста, и свадьба у нас будет пир на весь мир!
А она игралась с ним, как кошка с мышкой: то коготки отпустит, то опять сожмёт. То приголубит его, а то насмешничать начинает – иной раз до слёз его доводила, но он всё ей прощал…
В последний год жизни государя Петра Первого и в правление государыни Екатерины Алексеевны юный Пётр Алексеевич и Елизавета Петровна проживали в Петербурге, и мы их не видели. Но когда юный Пётр Алексеевич на престол российский взошёл, он изволил в Москву со всем двором вернуться и в Измайлово по-прежнему на охоту наведывался.
Пётр Алексеевич сильно в это время переменился: вымахал с коломенскую версту, но стал заносчив, груб со слугами и немилосерден. Даже со своими близкими был он пренебрежителен, – бабка его родная Евдокия Фёдоровна, бывшая царица, жена Петра Первого до Екатерины Алексеевны, от внука ласки так и не дождалась. Из монастырской ссылки он ее вернул и достойное содержание установил, однако теплом и вниманием отнюдь не одаривал.
Евдокия Фёдоровна единственный раз приезжала в Измайлово, тогда-то я её и видел. Стара она уже была, но величественна; росту небольшого, но держалась прямо, будто корону на голове несла, – сразу видать, что царица. Лицом, должно быть, в молодости была весьма пригожа, да и в старости привлекательности не утратила. Со слугами говорила тихо, но властно, – такую без крика послушаешься. Подумалось мне: вот если бы она царицей осталась, если бы её государь Пётр Первый от себя не удалил, по-другому жизнь в российском государстве пошла бы… Ну, да что говорить – человек предполагает, а Бог располагает!..
Коротким её свидание с внуком было: потолковал он с ней о чём-то часок и уехал на охоту. Ждала она его, ждала, да где там!.. Он на охоте неделями пропадал, разве дождёшься?.. Так и уехала, больше с ним не повидавшись.
Зато к Елизавете Петровне он не на шутку стал сердечную симпатию показывать. Случилось ли что промеж ними, нет ли, не знаю, но это уже не детские ухаживания были.
– Женюсь на Лизе, и делу конец! – говорил Пётр Алексеевич на все возражения. – Наше родство не близкое, у нас отцы и матери разные, – да разве не было примеров, чтобы и при близком родстве цари женились? Я император, – как прикажу, так и будет.
Видя такое его влечение, Долгоруковы поспешили Петра Алексеевича со своей дочерью Екатериной свести, которая была родной сестрой князя Ивана. Красавицей была княжна Екатерина, глядеть, не наглядеться, но скандал вышел: она к Петру Алексеевичу никакого расположения не чувствовала, у неё собственный воздыхатель
