Ничего никому не скажу.

     На улице жарко, скоро вечер. Узкая улочка, вымощена гладкими камнями, вся щедро освещена заходящим солнцем. Тишина. Здесь всегда жарко. Я одета в длинную белую свободную одежду. На голове хиджаб. Или русари. Или платок, как шаль. В зеркало я себя не видела, поэтому точнее не скажу. В комнате два окна. На дощатом  полу от окон к высокой кровати расстелены широкие прямоугольные грубые полотняные дорожки, похожие на ковры.  Почти белые. Здесь всюду много белого цвета. И занавески на окнах  тоже белые. Девочка лет одиннадцати сидит за столом возле окна и старательно что-то пишет, на столе учебник. Она не замечает никого вокруг и беззвучно шевелит губами, что-то заучивая… Возле выхода из комнаты прямо на полу, на дорожке, разложив кучу игрушек, сидит ребёнок лет двух или трёх. Увлечённо и радостно играется. Кто эти дети мне и кто я им – я не знаю. За окном послышался шум. Смотрю вниз. Этаж третий или четвёртый. К дому на велосипеде неторопливо подъехал статный мужчина средних лет – чёрные усы-борода, белая свободная одежда, голова покрыта шемагом. Каждая складочка его одежды демонстрировала уверенность и силу хозяина. В тот момент, когда мужчина коснулся двери, из-за дома резко выехал автомобиль и затормозил прямо у входа. С другой стороны дома подъехал парень на мотоцикле. Мужчину окружили. Из машины вышли двое людей европейской внешности, один с усами и скучающая девушка с длинными тёмно-русыми волосами и стопкой каких-то бумаг. Эти листики она положина на машину возле лобового стекла, сверху бросила ручку. Тот, который с усами (наверное, представитель местной власти, по крайней мере, вёл он себя так), крикнул:
- Эй, Мохаммед!..
     Дальше он быстро объяснил Мохаммеду, что они его всё равно выследят и возьмут, даже еду с собой в засаду взяли, могут дооолго ждать…
Мохаммед неожиданно быстро развернулся, и, бросив свой велосипед, (вот здесь мне стало непонятно – почему он не скрылся, не убежал, он мог это сделать), медленно, что-то  тихо говоря на непонятном мне языке, шаг за шагом продвигался к усатому. Усатый, самодовольно улыбался, облокотившись об машину, не торопился менять своё местоположение. Другой парень стоял лицом к усатому и спиной к Мохаммеду. И он оказался ближе всего к нему. И был без оружия. И все они были без оружия. Кроме Мохаммеда. Непростительная, самоуверенная глупость… Дальше всё произошло быстро. И неожиданно для усатого и его подчинённых. Тот, который оказался ближе всего к Мохаммеду, был обхвачен сзади левой рукой за шею, а правой было сделано два резательно-колющих удара в правый бок. После первого удара парень ещё стоял на ногах, усатый ещё не понимал, что всё серьёзно. Сразу последовал второй удар. Парень медленно начал сползать вниз. Усатый испугался. Мотоциклист, видя, что дела совсем плохи, решил свалить по узкой улочке, но не справился с управлением – переднее колесо почему-то затормозило и заднее ушло вперёд… Мохаммед с расстояния понял, что нет необходимости подходить ближе – водитель был уже мёртв, хотя колесо всё ещё крутилось… Он вернулся к машине. Девушка заторможено стояла у машины, обхватив и прижав к себе бумаги. На неё он не сильно тратил внимание и силы – просто ударил два раза ножом, да и всё. Настал черёд усатого. Усатый сделал шаг назад. В это время хорошо было видно лицо Мохаммеда…
     Я в страхе метнулась к кровати, на которой лежал телефон. Простенький чёрный телефон. Куда звонить? Или  снять видео – доказательство вины Мохаммеда? Пальцы не попадали в кнопки. Дети по-прежнему были заняты каждый своим делом и я передумала звонить. Опять подбежала к окну. Усатого постигла такая же участь, как и его коллег. Мохаммед стоял спиной к двери дома и внимательно осматривал местность. Потом развернулся и начал осматривать дом, окна. Меня заметил, я не успела спрятаться.
- Закрой окно!
     Это он крикнул мне. Стало очень страшно. Я упала вниз лицом на пол, на дорожку и зажмурилась. Я ничего не видела. Я ничего не слышала. Пусть всё останется, как есть. Очень, очень страшно. Через некоторое время открываю глаза. Сначала я вижу ткань, из которой сплетена дорожка, она скручена жгутом. Потом я вижу ножку стола, она широкая, обычная деревянная. Старшая читает, младшая играется – ничего не поменялось. Поднимаю глаза выше, к окну… В незаштореном окне виднеется лицо Мохаммеда, он всматривается в меня, как в единственного человека, который может его опознать. Эти глаза – они почти такого же цвета, как усы и борода. Я в ужасе вскакиваю, подбегаю к кровати, падаю на неё и закручиваюсь в покрывало с головой, которым она застелена. Зажмуриваюсь. Ничего не вижу. Ничего не знаю. Ничего никому не скажу…


лето 2016