старательно укладывал в прическу, но даже если бы его вихры встали дыбом, он всё равно не дотянул бы своей партнерше даже до носа.
- Я вас умоляю, - успокоила нас мудрая Ольга Соломоновна, - это не беда. Будет носить туфли на низком каблуке да посидит на диете, и к свадьбе уже такого контраста не будет.
Лев Гертрудович естественно и после свадьбы не отказался от любовных интрижек, но теперь он стал женатым человеком и потерял былую прелесть в глазах многих своих поклонниц. Соня же волокла на себе семью Кац, как могучий вол ярмо. Одного за другим она родила двух детей и вышла на работу, даже не использовав декретные отпуска.
- Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик, - язвила Юлька, рассказывая мне об этой паре,- а Левочка только истерит. Всё ему не так: суп невкусный, носки недостаточно отглажены, за унитазом откуда-то появилась паутина. Скандал! А Соня разве на руках его не носит. Как же, он - кандидат наук, а она всего лишь медсестра.
К тому времени и я, и Юлька уже обзавелись семьями и рассуждали о женском равноправии со знанием дела, но понятно, что семью Кац наше мнение интересовало мало.
А потом настали смутные времена: перестал существовать СССР. Наш город был областным центром одной из союзных республик, и вскоре русским отчетливо дали понять, что прежней жизни уже не будет. Кто-то с этим смирился и начал выживать в новых реалиях, а кто-то стал готовиться к отъезду. Решилась эмигрировать и моя семья.
На прощание я зашла в гости к Юльке. Подруга тоже суетилась, выправляя для своего семейства визы в Израиль. Ольга Соломоновна к тому времени умерла, и Вербицкие уже не могли воспользоваться её связями.
- Кацы и Гольдберги уже уехали, - нервно сообщила мне Юлька,- а нам не дают визы. Представляешь, оказывается мои дед и бабушка не были официально женаты в синагоге. Они считали себя ярыми нигилистами, и поэтому не верили в Бога.
- Мне жаль,- искренне огорчилась я, - но может вас примет какая-то другая страна?
- Есть, конечно, перспектива уехать в Канаду. Там живет одна из бабушкиных родственниц, но надо собрать столько документов...
Короче, все мои знакомые тогда практически сидели на чемоданах: только и разговоров было кому и в каком направлении уехать. Собирались в жуткой и нервной спешке, контейнеров не хватало, и толком никто не знал, куда едет. Страшные годы. Не люблю их вспоминать.
В своё время Родина посылала наших родителей на окраины Советского союза поднимать экономику бывших союзных республик, а вот назад их никто не ждал.
Вынужденным мигрантам предстояло выживать в тяжелой и упорной борьбе, которая поглощала все силы, и было не до старых друзей. Прервались старые связи, письма не доходили, а иногда и посылать их было уже некуда.
Мы с Юлькой выпустили друг друга из виду на долгие годы, но я о ней не забывала и часто рассказывала своим детям о друзьях юности.
- Мать, - как-то предложил старший ребенок, - зарегистрируйся в "Одноклассниках": там твоя подруга наверняка тусуется.
- Да она, наверное, в Израиле или в Канаде.
- Ох, какая же ты темная. Да хоть в Зимбабве! "Инет" сам выбросит её на твою страницу.
И вот тут-то к всеобщей радости выяснилось, что Юлька живет совсем недалеко от меня – в Волгограде.
Мы начали переписываться, а вскоре они со старшей дочкой приехали ко мне в гости. Как-то за чаем разговор коснулся семей Кац и Гольдбергов, и я услышала потрясающую во всех отношениях историю.
В отличие от Юлькиной семьи у тех проблем с визами не возникло, и они покинули страну одними из первых.
Судьба старшего поколения определилась быстро и легко. Генрих Самуилович Гольдберг как участник войны с фашистами получил от государства прекрасную квартиру и массу льгот, а прибывшие с немалыми деньгами Кацы неожиданно забыли своё атеистическое мировоззрение, примкнули к общине ортодоксальных евреев и общались теперь больше с Богом, чем со своими детьми.
Соня, Лев и их двое сыновей оказались как бы предоставлены сами себе. Впрочем, они рьяно принялись искать работу, и тут выяснилась неприятная вещь. Все их дипломы и ученые степени в глазах израильтян были простыми бумажками, и чтобы получить работу по профессии, нужно было сначала сдать экзамен, подтверждающий их квалификацию.
Соня сдала этот экзамен блестяще, и после небольшого испытательного срока заняла привычное и хорошо оплачиваемое место у операционного стола.
А вот её любимый Лёвушка, рассчитывающий также блистать среди еврейских студентов, как когда-то блистал среди русских, не подтвердил ни ученой степени, ни диплома. Исходя из этого печального факта, в местном бюро трудоустройства ему предложили на выбор стать либо социальным работником, либо кем-то наподобие дворника. В конце концов, он устроился на предприятие по благоустройству дорог, получал мизерную зарплату, постоянно запивал и клял на чем свет "проклятых узколобых евреев".
Соня безропотно всё сносила и привычно тащила на себе и дом, и детей, и озлобившегося на весь мир желчного супруга. От жары и пыли Лев быстро утратил свой лощеный облик советского денди: загорел до черноты и его волосы в рекордное время покинули голову. Судя по фотографиям, которые из Израиля привезла Юлькиной матери его теща, наш "принц" стал напоминать хорошо известного исполнителя роли сказочной бабы Яги - советского актера Милляра. А вот его жена, наоборот, с возрастом стала выглядеть интереснее: похудела, подтянулась, сменила очки на линзы, держалась уверенно, чем и доводила своего благоверного до бешенства.
Но это ещё было не всё: то ли солнце сильно напекло голову, то ли русская "белка" догнала его и на "земле обетованной", но Лёва вдруг яростно возненавидел соплеменников и вызывающе демонстрировал это по каждому удобному и не очень случаю.
- Не будет нам здесь жизни, - орал он в пьяном угаре,- эти евреи! Они же все двуличные и подлые, за шекель душу продадут! Я - кандидат технических наук на улице убираю собачьи "каки". По-твоему это нормально, Соня?
- Нет, дорогой, - кротко соглашалась жена, - все знают, какая у тебя светлая и талантливая голова.
И вот эта "голова" стала доставать её планами переезда в Канаду.
- Там оценят мои труды, за океаном я, наконец-то, вновь обрету возможность реализовать свой опыт и знания. Вон, Гуревичи сразу же эмигрировали в Канаду, и Яков сейчас возглавляет кафедру в техническом колледже в Ванкувере, а я убираю дерьмо за твоими евреями.
- Они не мои, Лёвочка, - слабо сопротивлялась Соня, - сам подумай: как мы можем оставить наших стариков одних?
- Они в нас не нуждаются, а у меня жизнь летит под откос. Я - мужчина, и я решаю, где нам жить и куда ехать.
Он так всех достал своим нытьем и жалобами, что сами же Кацы и взмолились:
- Соня, деточка, уезжайте вы в Канаду. У нас уже нет сил его слушать, да и перед людьми стыдно.
И Соня - эта святая женщина второй раз бросила налаженную жизнь и клинику, в которой её ценили и уважали, потащившись вслед за своим чокнутым Львом через океан в далекую Канаду.
Но как в страшном сне повторилась та же самая ситуация. Не иначе как наущаемые за что-то невзлюбившими Лёвочку евреями, канадские власти отказались принимать его дипломы и звания на веру, и заставили их с Соней сдавать экзамены на квалификацию.
Софья, шесть последних лет отстоявшая за операционным столом в клиниках Израиля, играючи справилась с самыми каверзными вопросами, а её супруг, подметая улицы, и что знал-то, за это время забыл.
И вот только тут Лев сообразил, кто во всём виноват: ну, конечно же, Соня!
- Это ты уговорила меня уехать из СССР, - орал он, - ты лишила меня будущего. Там я был уважаемым человеком, а ты сделала из меня голодранца.
- Ну как же так, Лёвушка, - чуть ли не плакала бедная женщина, - это ведь ты посылал запрос и оформлял визы. Это ты твердил мне, что хочешь обрести Родину и перестать быть Вечным Жидом. Ты же сам записал меня на курсы по ивриту.
Но что ему были её доводы? Лев Гертрудович просто не слышал свою жену: новая идея посетила его голову.
- Нужно возвращаться домой, - твердо заявил он,- в мой родной институт. Там меня все знают и ждут, когда я вернусь, и только там меня оценят по достоинству.
Соня так и села, в ужасе глядя на своего обезумевшего мужа.
- Да ты что? Мамины подруги пишут, что в городе дикая безработица, предприятия стоят, месяцами не платят зарплату, да и та чистые гроши. И твоё место на кафедре, наверняка, занято другим человеком.
- И пусть. Меня всё равно возьмут: я был в хороших отношениях с ректором.
- Да где он сам-то теперь, этот ректор?
- Я уверен, что меня при любом ректоре примут на работу.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не восстали дети, уставшие от психозов отца. Их старшему сыну уже исполнилось шестнадцать лет, и он твердо заявил:
- Можете отдать меня в руки социальных служб, но никуда больше я не поеду. Здесь мои друзья, и мне нравится одна девушка: расставаться с ней не входит в мои планы.
- Но, сынок, - заблеял непутевый папаша, - ты не понимаешь...
- И понимать не хочу. Если вам настолько не хватает денег, то брошу колледж и устроюсь на бензоколонку.
Образование детей - святое дело для любой себя уважающей еврейской семьи, тем более что мальчики великолепно учились. И Лёва, с горечью прикусив губу, отправился устраиваться на работу на склад подержанных автомобилей. Там он обитает и до сих пор, а облегченно вздохнувшая Соня продолжает свое бдение у операционных столов одной из местных клиник.
Она как-то писала матери, что муж получает особое удовольствие, бесконечно рассказывая своим нынешним сослуживцам, что ради детей он отказался от карьеры преподавателя в престижном российском вузе, куда его усиленно приглашали. И что самое парадоксальное, сам верит в эту им же выдуманную легенду, периодически озвучивая её среди домочадцев.
- Чудны дела твои, Господи, - растроганно вздохнула я, выслушав рассказ, - надо же, какое сильное чувство сумел внушить Софье Генриховне этот потрепанный жизнью ловелас. Я бы не выдержала таких тараканов в голове мужа.
- Как знать, возможно, она уже давно поняла, с каким ничтожеством связала свою жизнь, но чувство долга и дети не дают Соне выкинуть супруга на помойку, - пожала плечами моя подруга, - а может, до сих пор любит?
И как тут не помянуть добрым словом Ольгу Соломоновну: она со своими подружками выбрала Лёвушке единственную женщину, которая оставалась ему предана "и в горе, и в радости..."
