Не проснуться.

Не проснуться.

  Уже темнело, когда впереди показались какие-то развалины.
  Хлудов слабо представлял себе, где находится. Когда его выгоняли из ополчения, то просто ткнули пальцем на запад, - вали отсюда. Отсюда, - значило в глухую украинскую степь. А валить следовало быстро, за спиной оставались недоброжелатели, которые могли и передумать. По обе стороны российской границы добра ему никто не желал. Впереди, между глиняными холмами продуваемых ветром пространств, прятались редкие, бессветные  хутора, где могли встретить выстрелом из дробовика или автоматной очередью. По обе стороны границы бывших добровольцев не любил никто. Никто не заплачет по бродячей собаке, застреленной в ночной степи.
  Хлудов осторожно приблизился к развалинам. Ничем человеческим здесь не пахло. То, что здесь было, было разрушено задолго до войны. Крыша провалилась, в краснокирпичных стенах зияли проёмы высоких стрельчатых окон. В темноте, Хлудов едва не влез в заросшее бурой тиной озерцо у фасада.
  Выбирать не приходилось. Ночь следовало где-то переждать. С темнеющего неба косо срывался ноябрьский дождь с ледяной крупой. В развалинах можно было укрыться, хотя бы от ветра и развести огонь. Хлудов поднялся по выщербленным каменным ступеням.
  Он уже занёс ногу через порог в дверной проём, когда что-то остановило его. Пола не было. За порогом зияла тьма.
  Чертыхнувшись, он сошёл с крыльца и здесь, с уровня земли, заметил почти вросшие в землю окна цокольного этажа. Посветил туда полусдохшим фонариком. До кирпичного фундамента, заваленного всяким мусором, было невысоко. Можно было спуститься, что он и сделал.
  В углу полуподземелья сохранился остаток деревянного перекрытия над головой. Хлудов натаскал туда занесенного ветром хвороста, трухлявых досок и развёл костерок. Теперь можно было заняться чифирём для сугреву души. Но в солдатской фляге болталась капля воды, на глоток. Хлудов вспомнил про озерцо у входа.
  Лунный серп неподвижно летел в небе через разрывы кривых облаков. Бледно подсвечивал летящую в воздухе водяную пыль и ледяные кристаллы, создавая ландшафт нереальности.
  У кромки воды сидела крупная собака. Хлудов нащупал цевьё автомата. И начал медленно приближаться, намеренно шаркая подошвами по земле. Собака не пошевелилась. Но, когда он подошёл почти вплотную, - повернула к нему голову. Хлудов отшатнулся. На него смотрела поросячья морда. Через мгновение, заполненное колотящимся сердцем, он понял, что это изуродованное лицо девочки. Глубокий шрам тянулся через спинку носа к углу рта, открывая зубы.
  Вокруг, на чёрт знает сколько километров во тьме, не было ни единого проблеска человеческих огней.
  - Это…, - хрипло сказал Хлудов. – Я за водой. У меня там костёр, пошли чай пить.
  Девочка встала, не произнеся ни слова.
  Под навесом укрытия, роясь в рюкзаке в поисках пачки чая, Хлудов обнаружил в нём тяжёлую, плоскую фляжку белого металла. И застыл, взвешивая её в руке. Этот предмет ему не принадлежал. Он был изготовлен, похоже, из серебра, с узорчатой монограммой на выпуклой стороне. Хлудов открутил крышку, понюхал, капнул на ладонь и слизнул. Коньяк. Если только вкус собственной дублёной кожи и язык, не изменили Хлудову, - старый коньяк. Но, кто? Какая добрая или недобрая душа всунула ему серебряный посошок на дорожку? Помедитировав недолго, Хлудов глотнул от души. Бывшие товарищи по оружию не могли быть настолько изощрены в коварстве, чтобы его травить. Пристрелили бы без затей.
  Ощутив, как тепло разливается по телу, Хлудов протянул фляжку девочке. Она взяла и выпила. Её чёрные глаза ничего не выражали, в них отражался огонь костра.
  Хлудов сидел возле костра и смеялся. Сашка поперхнулся самогоном и прыснул в костёр брызгами. Серёга хохотал, хлопая ручищами себя по ляжкам.
  Хлудов ощущал, что что-то не так, но ему всё равно было хорошо.
  - Ну, что, - сказал Серёга. – Ты остаёшься или будешь валить дальше?
  Нетаковость пробилась сквозь теплоту, - Хлудов вспомнил, что Сашка и Серёга давно мертвы.
  Он проснулся.
  Девочка теперь смотрела на него, он сам отражался в её глазах, как будто видел в них сон про самого себя.
  "Я устал", - сказал себе Хлудов. - "У меня стресс. Я выпил чуть-чуть и отрубился на минуту".
  Он встал и, спотыкаясь о всякий хлам, прошёл в темноту, чтобы помочиться. Внезапно, ощутил, что на плече нет автомата, и обозлился на себя. Забывать оружие, это плохой симптом. Нога зацепила за что-то гремуче-жестяное. Перед тем, как навсегда угаснуть, его фонарик испустил последний луч света на какую-то коробку. С ней в руках, Хлудов вернулся к костру.
  Коробка была увесистой. Хлудов сковырнул проржавевшую крышку с едва читаемой надписью: «Марципанъ». Внутри лежали монеты, медные или латунные, на первый взгляд. Но, когда Хлудов стёр с одной и другой стёкшую с крышки ржавчину, - золотой лик императора подмигнул ему левым глазом.
  Жестяной ящик был набит золотыми червонцами, тысяч на 100 баксов.
  У Хлудова вырвался смешок.
  За что он воевал? Кажется, за идею. Какая идея стоит убитых, оставшихся друзьями и плевков живых, ставших недругами? Стоило ли ходить кривыми путями, чтобы споткнуться о ящик золота, едва не помочившись на него? Или помочившись? Он не мог вспомнить. Кажется, он ходил за водой для чая. Всё, что он мог вспомнить, это собаку, ставшую девочкой с разрубленным лицом.
  Девочка смотрела на него чёрными глазами. В её руке исходила паром кружка чаю.
  - Это хорошо, - очень медленно, очень спокойно, произнёс Хлудов. – Это правильно. Холод всё равно не даст заснуть до утра. Давай считать наши деньги.
  Девочка теперь казалась старше, округлилась грудь под чёрным пальто. Стали видны ноги выше высокой шнуровки ботинок, из-под шапки чёрного меха выпала прядь волос.
  Хлудов начал глубоко дышать, нашаривая ствол автомата, чтобы почувствовать его железную твёрдость и холод. С дыханием, в него входил её запах, как лунный свет, нагретый на огне, - зовущий, как запах всех женщин, которых он знал.
  Хлудов забыл про деньги. Причём тут деньги? Они не пахнут.
  То, что сидело напротив него, поджав ноги в высокой шнуровке копыт… Разжав ноги под полой чёрного пальто…
  Только бы не проснуться.