Искупить

только они. Там много несчастных, а я могу им помочь, Соня. Потому что должен искупить свой грех. А ты… выдержишь ли ты?

— Выдержу. К отчиму я всё равно не вернусь, — упрямо повторяет девушка.

— Мы с тобой — друзья по несчастью, — грустно заключает парень.

— Нет, просто — друзья… — она хочет его обнять, но слышит чужие шаги на лестнице и с досадой опускает руки.

— Кого это ещё нелёгкая несёт?




— Дурак, — Слепой бросает это беззлобно, но с усталостью в голосе. — Хотя… ты всегда был им. Подумай сам: перед тобой открыто столько возможностей. Ходить из одного мира в другой, быть по-настоящему свободным, быть собой — неужели это можно на что-то променять? Разве Наружность того стоит?

Лицо вожака бледно, в отливающих перламутром белёсых глазах — удивление. Слепой не слишком умеет уговаривать, ещё меньше — просить. Они сидят в давно опустевшей столовой.

— Я должен искупить свою вину, — тихо и просто повторяет Македонский, и взгляд его тёмно-янтарных в крапинку глаз снова убегает в сторону, будто вожак может посмотреть на него и услышать мысли. — Пойми. И ещё я хочу сказать тебе, что…

Он запинается. Слепой терпеливо ждёт. Мак знает: вожак может ждать долго, очень долго. Пока не дождётся.

— Я только что написал записку Ральфу и подбросил ему, — дрогнувшим голосом сообщает Македонский.

Слепой дёргается, быстро убирая рукой мешающие волосы со лба, впивается взглядом в шею Маку, словно пытается что-то там разглядеть.

— Написал… что? Зачем?

— О Волке. Только то, что моё проклятие его убило. Только это, ни о чём больше, — вздыхает Македонский, опуская голову. — Прости, Слепой, прости ещё раз. Я не могу уйти, оставив это на своей совести.

Слепой странно скалится, длинные живые пальцы его сжимаются и царапают столик перед ними, и Мак, не в силах выдержать этого зрелища, снова отворачивается.

— Прости, я…

— Глупец! Непроходимый глупец и дурак, — перебивая, шипит Слепой. — Представляю себе, как Ральф крутит пальцем у виска. Впрочем, всё это уже неважно. Хочешь идти дальше один — иди. Я тебе больше не вожак.

— Я… ухожу не один. Есть одна девушка… — Мак тихо называет имя, которое ровным счётом ничего не значит для Слепого.

«Ходоки, чёрт бы их побрал… Один влюблён до безумия, второй захотел повидать мир… Теперь и этот…»

Слепой устало проводит рукой по лицу. Надежда только на себя. И на Сфинкса. В нём он почти уверен.

— Я очень желаю тебе удачи, Слепой, — сочувственно произносит Македонский и трогает его за руку.

Тот вздрагивает, будто только что проснулся.

На Драконе — броня, а не серый свитер со спущенными рукавами. Как он мог этого не заметить? Она мягкая и незаметная, но непробиваемая, из прочнейшего материала. Слепой чувствует это так отчётливо, как будто видит, и едва не тянется потрогать.

А может, это просто защитная броня того, кто решился на всё и сделал выбор, самый важный для себя?

И Слепой отступает.

— Ты вернёшься, — по голосу вожака, как всегда, не понять, спрашивает он или утверждает. — Иди.

— Удачи, — опять шепчет Македонский.

Тьма за окнами во дворе чуть-чуть светлеет, словно солнце осторожно ощупывает стену, ища пути, как пробиться и засиять. Но до рассвета ещё далеко.




Шаткая деревянная лестница скрипит под чьими-то тяжёлыми шагами, и скоро во входном проёме показывается фигура Ральфа во весь свой немаленький рост. Парень и девушка, быстро переглянувшись, замолкают. Химера делает страшно независимый вид, Македонский опускает взгляд.

— Вот как, значит… И ты здесь, — с явно читаемым удивлением произносит воспитатель. Это «ты» относится вроде бы к девушке, которую он не ожидал тут увидеть, но сам смотрит при этом на Мака.

Ральф трогает какой то шкаф, потом садится на стул, из сиденья которого тут же начинает сыпаться труха. От воспитателя едва слышно пахнет спиртным, он озабочен и взволнован, хотя и кажется спокойным.

— Соня, за тобой пришли. Душень… то есть Вера Ивановна ищет тебя везде, не может найти. Спустись в свою группу. А я, собственно, за тобой, Родион. — мужчина поворачивается к Маку.

— А разве Ночь Сказок уже закончилась, Алексей Петрович? — тихо спрашивает Македонский, прекрасно зная ответ.

Тёмно-серые, почти чёрные глаза воспитателя сужаются, но ответить он не успевает.

— А кто за мной пришёл? Я никуда не пойду! К этой мерзкой твари — никогда! — Химера почти кричит, в голосе слышны истеричные нотки.

— Это господин средних лет, твой опекун, который искал тебя…

— Знаю я этого господина! Нет! Он заставлял меня просить милостыню и… — Химера запинается. Она стесняется редко, но сейчас вдруг замолкает, садится возле парня и опускает голову. Македонский тут же берёт её за руку.

— У неё слёзы сейчас очень близко, — с укором говорит он, глядя на воспитателя. — Ей нельзя туда возвращаться.

Ральф ошеломлённо молчит, надеясь, что его потрясение не слишком заметно.

Когда же, кода эти дети перестанут его удивлять?! Они, сделавшие из его немецкой фамилии чёртову английскую кличку. Набравшие кличек себе из книг, истории и мифов — одному Богу известно откуда. Эти бедные приютские дети…

И бесконечные тайны. Он, конечно же, знал, что воспитанник по кличке Македонский бывает здесь. Что же он хотел узнать? Ах, да, записка, Волк, проклятие… Так ли это важно сейчас, после того, что написал Слепой. Нет, он всё же хочет знать…

— Пожалуйста, не выдавайте нас! Мы уйдём через два дня, — шёпотом просит парень. Соня с совершенно несвойственным ей просящим выражением лица кивает, глядя ему, Ральфу, в глаза. На щеках — мокрые дорожки от слёз.

Но Ральф не из тех, кого можно мгновенно разжалобить, не так ли? Позже он, кляня себя, будет выяснять личность «опекуна» Сони М., грозя директору, чтобы тот не отдавал детей в какие попало руки, но это будет потом, а сейчас…

— Почему умер Волк?

— Он потребовал слишком многого, хотел убрать из Дома одного… человека. А я не хотел, — Македонский отвечает по-детски, почти без запинки. Готовился? Знал, что спросят?

Да они просто изучили его за столько времени вместе.

— Пожалуйста, господин инквизитор! Не терзайте его, — Соня умильно улыбается, крашеные зелёным волосы странно сочетаются с голубыми глазами, но всё же — актриса, настоящая актриса! Неужели это всё ради парня, сидящего рядом…

Ральфу далеко не всё понятно, он хочет спросить ещё многое, очень многое, но долг и привычка заставляют говорить совсем другое.

— Завтра… то есть уже сегодня, конечно, мы выдадим вам пособие. Оно небольшое, но на первых порах будет достаточно. Наши благотворители регулярно делали взносы. Это последний выпуск, как вам уже известно. Со своей стороны, я…

— Да мы не пропадём, — перебивая воспитателя, машет рукой Химера.— Правда, Мак?

Слёзы её уже высохли. Ральф вздыхает, думая о том, что воспитательницам групп девочек ничуть не легче, чем им. А может, в чём-то и тяжелее.

Парень поднимает на Ральфа глаза.

— Нас тут сейчас никто не найдёт, — говорит он уверенно, — меня искать не будут, уж точно.

— А Мак принесёт что-нибудь из столовой, — подхватывает Химера. — И вы зря волнуетесь. Я хорошо умею готовить, шью тоже неплохо. Убрать, если надо, смогу, по хозяйству там...

Она говорит таким будничным тоном, почти весело, что у Ральфа неожиданно щемит сердце.

— Мы уходим в общину, — Македонский говорит это твёрдо, и воспитатель вспоминает женщину и мужчину, бывших на Ночи Сказок. — Там будем… жить и работать. Помогать людям.

— Ты думаешь, что справишься? — Ральф недоверчиво хмурится, пытливо глядя на бывшего воспитанника.

— Да, — тихо произносит Македонский. — Да.

Переглядывается с Химерой и видит её улыбку.

Он улыбается тоже.



— Не понимаю только, зачем вы пришли ко мне, — голос старшего воспитателя звучал сухо. — Директор же объяснил вам всё. Вы видите, что творится в приюте: множество воспитанников исчезло, куда — неизвестно, другие без сознания, работает полиция.

— То есть как это… как это неизвестно! — плотный мужчина с маленькими свиными глазками аж поперхнулся от возмущения. — Куда она могла далеко уйти, эта сухоног… то есть эта несчастная, куда вы её дели?! Издеваться… вы издеваться! Над сиротками, надо мной! Да я на вас управу-то найду!

Голос толстяка поднялся почти до визга, и Ральф поморщился.

Пожалуй, стоило предупредить, чтобы этого человека не пускали, но Акула не хотел портить отношения с надзирателем за богоугодными заведениями, этим одышливым стариком, увлекающимся на досуге пасьянсом...

Отчим-«опекун» бушевал в приюте уже второй раз, иногда даже топал ногами.

— Господин Лужин, боюсь, ничем не смогу вам помочь.

— Я пожалуюсь господину Никодимову, да! Вы у меня попляшете! — толстяк потряс пальцем.— И в полицию обращусь!

— Полиция в доме. Можете прямо сейчас, — холодно произнёс Ральф. — Только вряд ли они станут вас слушать. Особенно, господин Лужин…

Воспитатель сделал паузу и продолжил довольно жёстко:

— Особенно если узнают о ваших делишках, чем вы под видом помощи сиротам занимаетесь, заставляя их работать на себя. Например, просить милостыню или другие неблаговидные вещи…

— Чем докажете? — перебивая, взвизгнул «опекун». — Это всё ваши домыслы! Спросите у Андрея Семёновича… или у г-на Свидригайлова, они меня прекрасно отрекомендуют, про мою заботу о бедных сиротках расскажут!

Ральф презрительно поморщился.

— Я знаю о ваших влиятельных покровителях, не утруждайтесь их называть. Всё же попросил бы вас не беспокоить наших воспитателей, директора, так как он очень занят. Соня не вернётся к вам — это должно быть ясно. Всё. Теперь извините, у меня слишком много дел.

— Ах, так, значит, она всё же в доме! Что вам наговорила эта с… — Лужин осекся и вдруг перешёл на шёпот. — А знаете, один из ваших воспитателей сказал, что видел Соню с вашим воспитанником. Поэтому я к вам и пришёл, Алексей… э-э.. Петрович.

Ральф молча встал из-за стола. На виске забилась жилка, губы плотно сжались.

Посетитель сразу сменил тон — это получилось как-то само собой.

— Ну, зачем они вам? Скажите, куда она ушла, а заодно и он, или укажите адрес, а я дам отступного. Будем, как говорится. в расчёте, — вкрадчиво и просяще затараторил Лужин. — Ей-богу, и мне польза, и вам, вы уж таких денег-то сроду не виде…

— Вон.

— Что?

— Извольте выйти вон. Немедленно.

Ральф резко распахнул дверь.

Толстяк хотел что-то крикнуть, но почему-то передумал, бросив взгляд на руку в чёрной перчатке. Быстро оказался у двери, растерянно и возмущённо шепча: «Я этого так не оста…»

Дверь захлопнулась, и шёпот прекратился. Судя по быстрым шагам, посетитель стремительно ретировался.




…Они покинули приют на рассвете второго дня, как и обещали воспитателю, незаметно и тихо, дав ему знать. Зеленоволосая девушка на слабых ногах и худощавый парень в белой рубашке шли медленно. Родион нёс все их нехитрые пожитки, завязанные в два узла, ему помогала Соня.

Пособие, выданное этим двоим, оказалось гораздо больше обычного — впрочем, никто из них об этом никогда не узнал.

Лениво тявкнула собака возле забора. Из одной палатки вылез полусонный бритоголовый и застыл, очевидно, потрясённый или не