Птица Ангела

Она многое видела и понимала, а они и не знали об этом. В прозрачно-тёмных зрачках отражались разные миры, но интереснее было здесь — в замкнутом и тесном, где жили, смеялись и грустили, страдали, ссорились и мирились странные существа — люди. Все копошились внизу, а она — большая чёрно-серая птица — снисходила к ним иногда.

Для одного человека лишь делала исключение.

«На-нет-та» — три удара языком о нёбо, три вскрика, три взмаха крыла — и вот уже в плечо горбатого Ангела впились острые коготки. Здесь она помнит себя только с ним, своим хозяином. Хозяин добр. Он кормит её зернышками и хлебными крошками, защищает от кошки, разговаривает или играет на флейте, она же в благодарность слушает стихи, когда тот, если никого нет в комнате, читает вслух.

Память у ворон как склад, где хранится много нужного и ненужного. Сидя на плече хозяина, в грузовике, который ведёт хмурая черноглазая девушка с татуировкой крысы на плече, она вспоминает…

…Её первый год в Доме. И первый снег. Ворона ступает осторожно по уже утоптанному следу, чёрная на белом, коготки проваливаются сквозь рыхлый, ноздреватый покров. Маленькое сердце испуганно вздрагивает, перья топорщатся, но птицу тут же подхватывают на руки и сажают на плечо.

…Неподвижный человек со спокойным лицом, лежащий на постели. Кто-то всхлипывает, две руки вцепились в плечи безволосого парня в футболке с пустыми рукавами, который издаёт странные звуки, будто его ударили в грудь и он сейчас задохнётся. Тогда её Ангел впервые забыл о ней. Забыли они все. Белые, неузнаваемые лица, и почти мёртвая тишина. Даже тот, круглоглазый, под чей несмолкаемый, торопливый говор она привыкла засыпать, сунув голову под крыло, — даже он молчал. Нанетта каркнула, решив напомнить о себе, и на неё зашикали. Она неловко взлетела, задев крылом струну прислонённой к кровати гитары. Та отозвалась высоким и тонким, протяжным звуком. Ворона уже сидела на шкафу, обиженно нахохлившись, а он всё ещё звучал, удивлённо-печально, затухая и словно растворяясь в воздухе...

…Её хозяин променял душную комнату на вольную жизнь. Чудное время — лето, солнце, зелень ветвей, пора бесконечной радости! Но на лицо Ангела нередко набегает тень, а взгляд уходит в себя. Тогда Нанетте кажется, что среди жаркого солнечного дня вдруг повеяло чем-то холодным и грустным. Неизбежным. И приходит тот, кого она ждала меньше всего, ловко и быстро взбирается на их с Ангелом любимое дерево. Напрасно ворона кружит рядом, громко каркает, делая вид, что её — их — очень много. После ухода Слепого горбатый Ангел долго и грустно смотрит на птицу чёрными глазами с мохнатыми ресницами, гладит её и молчит. Нанетта смирно сидит у него на коленях, склонив голову набок и кося блестящим глазом, и слушает печальную мелодию. Мелодию, которую играют для неё.

Настоящего Хозяина она побаивалась и терпела, понимая — никуда не денешься. Когда он поворачивал в её сторону белёсые невидящие глаза, хотелось встряхнуться, как от холодных капель дождя. Нанетта так и делала. Видела в нём что-то близкое себе, и от этого иногда хотелось укрыться.

…А в тот, последний день, он всё же обхитрил её. Насыпав отборного зерна (где только взял?), наклонился, коснувшись длинными, чёрными, как её крылья, волосами, схватил и сунул за пазуху. Не издав ни звука, Нанетта обмерла, ощущая рядом, где-то очень близко, медленные, но сильные удары живого сердца. Она замерла и затаилась… но чуяла: это ещё не конец, нет.

И оказалась права.

…Теперь, трясясь на плече своего хозяина, в грузовике, рядом с маленькими запелёнутыми человечками, Нанетта вспоминала, как брели на звук его флейты все они — немощные телом и разумом. Как спешили на зов горбатого Ангела. Если б могла — улыбнулась бы, конечно.

Она-то слышала его всегда.