Небо в алмазах

Глава 1

Дребезжащий звонок будильника прозвенел, как всегда, неожиданно. Роман с трудом разлепил глаза, увидел бегущего по потолку паучка и вскочил, сразу вспомнив, что сегодня важное собрание, на которое никак нельзя опоздать. Старенький диван с дерматиновой обивкой жалобно скрипнул. Роман наскоро умылся холодной водой в рукомойнике, по привычке оглядев маленькую комнатушку, в которой проживал один. Шкаф, колченогий стул, небольшой стол довершали скромную обстановку. Однако были ещё остатки лепнины по стенам, кое-где сохранившаяся позолота, отличные дубовые двери и огромное окно, из которого открывался вид на полностью облетевшие, голые деревья во дворе. Зима в этот южный город приходила медленно, но мороз по утрам уже сковывал лужи во дворе. Природа ждала снега.

Роман никому не признавался, что ему нравилось это обветшалое благородство, пейзаж в окне, даже такой холодный, декабрьский, как сейчас. Нравилось ночное постукивание веток клёна о стекло, когда деревья вовсю раскачивал ветер. Бывший господский особняк, отданный когда-то под приют для сирот, а теперь — для детей-калек и беспризорников, которых много наплодила война...

Размышлять и любоваться новоиспечённому воспитателю было, однако, некогда. Машинально включив радио на стене, он прослушал время и какие-то новости (голова была занята другим), быстро одеваясь в надежде успеть хоть что-то перехватить в столовой.

В коридорах уже было шумно, дети с каждым днём всё прибывали. Лось говорил, что их будет ещё больше. Роман отсалютовал ему издалека, как всегда, уже окружённому ребятами лет десяти-двенадцати. Старшие держались независимо, сдержанно кивая воспитателю, но Роману всегда казалось, что они просто завидуют «малышне». Роман усмехнулся. Виктор Николаевич Сорокин, или Викниксор, как прозвали его языкатые воспитанники, оправдывал свою вторую, гимназическую кличку — Лось, чем-то напоминая это благородное животное. Любимый детьми воспитатель был уже немолод, худощав и высок, светло-русые, слегка взлохмаченные волосы тронула седина. Взгляд синих глаз, вокруг которых лучиками расходились морщины, всегда казался внимательным и одухотворённым. Роман украдкой вздохнул. Если выражение «гореть на работе» и было к кому-то применимо на все сто, то это именно к старшему воспитателю.

— А теперь марш завтракать! — «грозным» голосом повелел Викниксор, галдёж стал ещё громче, но дети, одетые кто во что горазд, потянулись в столовую. Высокий крепкий парень по прозвищу Дылда дал подзатыльник какому-то пацану помельче, тот возмущённо взвизгнул. Роман нахмурился. Худой черноволосый мальчик в застиранной растянутой рубашке и не подумал выполнять требование воспитателя.

— Иди, Ян. Нужно же что-то поесть, — мягко проговорил Лось, осторожно отцепляя ручонку от своей рубашки. — Вон и Лёня уже идёт, правда?

Викниксор подмигнул подошедшему мальчишке с ярко-зелёными глазами, в наброшенной на плечи кофте, под которой не просматривалось рук. Тот передёрнул плечами:

— Держись за рубашку, пойдём.

Черноволосый поднял мутновато-белёсые глаза на приятеля и почти безошибочно ухватил его за рукав. На бледном лице его не отразилось почти ничего.

Роман поздоровался, и они оба на минуту замерли, глядя уходящим вслед.

— Не могу заставить его постричься, — словно оправдываясь, сказал Викниксор. — Здравствуй, Рома.

— Тяжело вам с ним, — посочувствовал Роман. — Стоило ли…

— Прошу, не начинай. Комиссия, конечно, не одобрит, но девать его, извини, некуда. И потом — это же совершенно несчастный ребёнок. Знаю, ты по-другому думаешь…

Роман действительно имел на сей счёт другое мнение и уже высказывался насчёт единственного слепого ребёнка в этом заведении. Который не казался ему таким уж несчастным, да и не всегда казался ребёнком. Но спорить сейчас не хотелось. Тем более что старший воспитатель заговорил о другом.

— У меня для тебя две новости, Роман Александрович, — хорошая и плохая, — проговорил Лось почему-то вполголоса. Из столовой доносился шум и смех, но здесь они были пока одни.

— Давайте сразу обе, — насторожился Роман.

— Хорошая: большое собрание сегодня отменяется и переносится. На неделю. Так что сидеть и мучиться три часа тебе не придётся, радуйся. Вторая…

— По мне, так это плохая новость, — удивлённо перебил Роман.— Вы что, отказались, Виктор Николаевич?

— Нет, не волнуйся так. Наверное, всему своё время. Ближе к Новому году, да и в горкоме, видно, ещё не решили.

Оба помолчали. Значит, назначение Викниксора новым директором откладывалось. Причины Роман не знал, но искренне надеялся, что дело не в чёртовом «происхождении». Вслух он не произнёс своих догадок, однако всё это было странно. Но додумать младший воспитатель не успел.

— …И вторая — не то чтобы очень плохая, но… неприятная, — Лось на секунду запнулся, потом продолжил. — Видишь ли, я обычно закрываю свою подсобку. Ключи есть только у меня. Так вот — вчера оттуда пропал наш подсвечник. Или ночью, или… В общем, нехорошо это.

Роман ошеломлённо молчал. Небольшой, бронзовый с позолотой подсвечник был одной из самых старинных вещей в этом доме, он помнил ещё прежних хозяев и с некоторых пор числился в собственности дома-интерната. Роман помнил этот разлапистый канделябр на две свечи в кабинете Лося. Оттуда его перенесли в подсобное помещение.

— Евлампий умрёт, если узнает. И как это им удалось? — с горечью спросил Лось.

— От них можно ожидать всего. Я найду, — мрачно заявил Роман. — Обещаю. К тому же я примерно знаю, кто может…

— Рома, — поморщившись, перебил его Викниксор. — Прошу, без лишнего шума. Не наломай дров, а? Другим я ещё не говорил.

— И не нужно.

Роман не обольщался на свой счёт, он понимал: старший воспитатель не столько по доброте душевной поделился с ним, сколько рассчитывал, вероятно, на опыт (весьма и весьма скромный) младшего, пять месяцев проработавшего помощником следователя в своём родном городе. Что ж. Это даже интересно, подумал Роман. Найти подсвечник не представлялось ему трудным, хотя вариантов, на первый взгляд, было много. «Воровство — пережиток прошлого, и ему не место в нашем обществе и в нашей школе!» — гремел на школьных собраниях Викниксор, однако этот самый пережиток был так повсеместно распространён у воспитанников, что искоренить его было тяжело. Но Лось верил, что у детей изначально не может быть дурных наклонностей, а жестокие драки, воровство и карточные игры — лишь следствие недостатка воспитания и дурной среды. Роман хмыкал и соглашался. Но так было не всегда. Он вспомнил себя в начале сентября, когда только пришёл в школу-интернат имени Достоевского.


* * *

Четыре месяца назад

Роман родился на рубеже ХХ века, в небольшом городе на севере России, и судьба его была похожа на сотни подобных судеб этого времени. Своего отца он не помнил, а с семи лет он видел рядом с собой отчима, человека немолодого, деспотичного, потомственного военного в отставке. Мать, родом из семьи священника, с мягким и спокойным характером, находилась в полном подчинении у второго мужа, и было трудно представить, что когда-то она три года обучала грамоте детей в церковно-приходской школе. Отчим, считая себя весьма просвещённым и либеральным человеком, издевательски относился к «опиуму для народа» и презирал религиозность матери. Ей давно уже пришлось убрать с глаз долой и спрятать многочисленные иконы, и одно из воспоминаний маленького Ромы было о том, как мать тихо и быстро молится, что-то шепчет, осеняя крёстным знамением притворяющегося спящим мальчика. Жили скромно, «по средствам», как выражался отчим, однако не нуждались.

Используя давние связи, отчим устроил пасынка после гимназии в юнкерское училище. Но всё уже шаталось и рушилось, грянул Октябрь, и жизнь словно разломилась пополам. Мать тяжело заболела и умерла, и это сильно изменило отчима, по-своему очень любившего жену. Он был одним из немногих в своей среде, кто сразу и безоговорочно принял советскую власть. Оставив пасынку не слишком большую сумму денег, отчим отбыл на восток страны, в качестве военного консультанта, и с тех пор от него не было никаких вестей. Свой девятнадцатый год рождения Роман встретил на квартире у троюродного дяди, один как перст. Времена настали тяжёлые, и обременённый семьёй дальний родственник настойчиво намекал, что пора и честь знать. Училище было давно брошено, а потом и закрыто новой властью. Позарившись на неплохие деньги, Роман решил пойти по стопам отчима и устроился помощником в милицию, откуда ушёл через полгода, потратив кучу нервов и научившись курить. Это время он вспоминать не любил.

Повинуясь внезапному порыву, юноша сдал документы в педучилище, благо там сейчас принимали практически всех, давали общежитие и крохотную, но всё же стипендию. Подрабатывая дворником и усиленно занимаясь, Роман радовался, что появилось хоть что-то определённое. Но молодая республика, обескровленная гражданской войной, полнилась беспризорными детьми и очень нуждалась в молодых кадрах, и Роман — снова недоучившийся — со второго курса был послан в далёкий город на юге России. Трясясь в прокуренном вагоне на верхней полке, он думал, как повернётся дальше его судьба. И решил уехать и бросить всё к чёрту, если будет совсем невмоготу.

День приезда почему-то отпечатался у него в памяти. Стоял сентябрь, самое его начало, и день был непривычно теплый для Романа, приехавшего с севера. Деревья только начинали желтеть, в воздухе летала паутина. Здание так называемой «коммуны», или просто школы-интерната, гордо носило имя Фёдора Достоевского, и лет ему, пожалуй, было немногим меньше, чем самому писателю сейчас. Роману доводилось видеть такие обветшалые, но благородные в прошлом дома, обвитые плющом стены, когда ребёнком гостил в Москве. Трёхэтажный серый дом с осыпающейся лепниной, колоннами и кое-где потрескавшимся фасадом был молчалив, как будто внимательно рассматривал появившегося во дворе человека.

— Эй, вы кто? Стойте, сюда нельзя! — звонкий голос прорезал тишину, и Роман вздрогнул от неожиданности. Из-за кустов появился тощий мальчишка лет десяти-двенадцати, в каком-то невообразимо длинном, цветастом, когда-то нарядном, а сейчас сильно потрёпанном пиджаке, надетом на зелёную жилетку, с двумя плетёными браслетами на каждой руке. Круглые карие глаза восхищённо рассматривали видавшую виды чёрную кожанку приезжего и его небольшой чемодан. Лохматые густые патлы мальчишки торчали во все стороны. Держащаяся чудом кепка и серёжка в ухе придавали ему особенно залихватский вид.

— Э-э… мальчик… Мне нужен ваш директор Евлампий Петрович, я…

— Ой, ма-амочки, это же новый воспита-атель, — почти пропел обладатель звонкого голоса и пёстрого жилета, — Кузнечик, Зануда, гляньте!

Позади Романа что-то зашуршало, и, обернувшись, Роман увидел вылезшего из кустов пацана такого же возраста, держащего на поводке большую серую кошку, которая упиралась и шипела, царапая когтями пыль. Мальчишка был лопоух и слегка косил. Кареглазый