Далась же ему эта морошка?! На беду вчера у костра вспомнили вдруг, как раненый на дуэли Пушкин просил морошки. Нашли ему конечно. Выпил настой, и ведь лучше стало. Думали даже, на поправку пойдет. С утра Саша был озадачен этой морошкой, хотя и не ранен был вроде. Говорил ему: «Не ходи!» Не послушал. Попала нога между камнями, рванул, вот и растяжение. Хорошо хоть недалеко ушел: услышал я его вскрик. Знамо дело, опухла лодыжка. Теперь вон, сидит на камне, держит ногу в холодной ладожской воде и пишет что-то, улыбается.
- Ты чего веселишься? – спрашиваю я, - Тебе рыбы ногу лижут что ли? Имей в виду: раненых писателей здесь добивают безжалостно. Местная традиция… То ли от Рюрика идет, то ли от Гостомысла, - развел я руками, - Так что всё, что к утру будет болеть, будем удалять.
- Ещё чего? Я эти конечности можно сказать с детства ращу. На них ещё, знаешь, какая гарантия? – Саша вынул ногу из воды и кокетливо покрутил ею, - Видишь, совсем ещё не обветшалая, новая почти… , мохнатенькая… А ты – удалять! Интересно, почему, когда пишешь, не так болит? Я разные жанры попробовал. Получается, когда сюр пишешь, совсем не болит. На вот, сам почитай, попробуй. У тебя же с утра голова болела?
Саша передал мне свой блокнот и сел на камень вполоборота. Миниатюра называлась «Шутки шутками, но могут быть и дети». Я присел рядом на камень, прочитал.
- Ну, что…? Кузяво,… весьма. Голова почти прошла. Только, знаешь, сюр – это ведь не бессмыслица с остроумными вывертами, что-то вроде: «О! Где мой вантуз именной, подарок датской королевы?» Допустим, многие считают Хармса писателем абсурда, но ведь чушь полная, согласись?
- Ты забыл, что сам Хармс писал: «Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла». Можешь не сомневаться, память у меня между камней не попадала, дословно цыцырую.
Замечание Саши, признаюсь, на некоторое время сбило меня с толку.
- И что он там говорил? Туману напустил Даня Ювачёв. Да, и в поиске он был, разное пробовал. Как может быть абсурдным смысл? Абсурд - уже отсутствие смысла или внутреннее противоречие, которое лишает текст этого смысла, или, наоборот, делает всё дозволенным. Я тебе напомню, что сами обэриуты в своём манифесте заявляли: «В своём творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его». О! Вот секрет сюра! И то сказать, зачем искусство, которое ни для меня, ни для тебя не даёт смысла в понимании своей жизни, своего опыта?
- Знаю, знаю, куда ты клонишь, - прищурился Саша, - эти твои рассуждения о содержании и смысле я от тебя уже не первый раз слышу, да и у магов твоих читал. Я же не спорю, да, и согласен почти. Любое произведение искусства должно давать такое содержание, чтобы люди могли сформировать смысл, связанный с их опытом жизни. Не формируется смысла – нет искусства. Ну, и содержание, конечно, должно быть менее фиксированным по-возможности, чтобы больше смысла было. Только, если этой линии держаться, то любое искусство не может быть абсурдным, иначе и не искусство это. Может быть необычным, абсурдным способ изложения содержания. Это, да…
- Вот-вот. Сколько людей обожает Хармса, боготворит почти. Это явный признак наличия глубокого смысла в его произведениях. Смысла, нужного этим людям для их жизни.
- Я думаю, столько же людей считают его творчество глупостью.
Саша вытащил ногу из воды, вытер ее, привязал к лодыжке кроссовок, и, опираясь на спешно сделанный посох, заковылял к дымящемуся костру.
- Тут комаров меньше, - объяснил он, садясь на бревно, служившее нам скамейкой.
Я сел рядом.
-Знаешь, мне кажется, что все рассуждения о Хармсе написаны как раз этими людьми – продолжил я, - А ведь он сделал гениальное открытие.
Саша вопросительно поднял брови.
- Он обнаружил, что если читателя заставить играть написанное содержание, то он быстрее и правильнее формирует свой собственный смысл. Понимаешь? Читатель может не просто прочитывать и понимать содержание, он может играть внутри себя, как актёр. Надо просто текст так составить, чтобы вынудить его играть. Игра увеличивает смысл, особенно эмоциональный. Возьми его рассказ «Тюк» или, например, «Реабилитация», или что-нибудь другое. Если ты умеешь играть внутри себя, а не только создавать образы, то ты формируешь свой смысл, а, если нет – считаешь это глупостью, абсурдом. Все эти его мульки с фамилиями, со спецификой текста, все они подталкивают читателя к внутренней игре. Я тебе даже больше скажу. Я считаю Хармса писателем-реалистом, самым, что ни на есть.
Саша задумчиво водил палочкой по остывающему пеплу и молчал. Неожиданно он поднял голову.
- А ведь ты половину Хармса ликвидировал, лишил его половины гениальности. Вот послушай, - Саша достал из внутреннего кармана куртки небольшую книжку в мягком переплете и стал читать.
Я запер дверь.
Теперь сюда никто войти не сможет.
Я сяду возле форточки
и буду наблюдать на небе ход планет.
Взмахну крылами и на воздух
с землей простившись, отлечу.
Прощай, земля! Прощай, Россия!
Прощай, прекрасный Петербург!
Народ бросает кверху шапки,
и артиллерия гремит,
и едет в лентах князь Суворов,
и князь Кутузов едет следом,
и Ломоносов громким басом
зовет солдат на поле брани,
и средь кустов бежит пехота,
и едет по полю фельдмаршал.
- Ну, и как тебе такая речь Николая II в изложении Хармса? Что скажешь?
- Что скажу? Это тоже лучше играть внутри, хотя возможно этим всё не ограничивается.
- Вот именно, что не ограничивается. Вот именно.
- Ты на что намекаешь? А?
- Я намекаю, на то, что Хармс ещё расширил возможности при формировании содержания и тем самым создал возможности для увеличения смысла.
- Что-то я не понял. О чём речь?
- Смотри. Допустим, Венера Милосская без рук. Такой случайный, вынужденный сюр, глупый, но для примера подойдёт. Ты вот, как думаешь, что она делала, какой смысл этой статуи?
- Ну, допустим, стыдливость, целомудрие. Одной рукой грудь прикрывает, другой, что пониже.
- А вот такой вариант тебя не устроит? Допустим, рукоблудит она, и так стыдливо голову отворачивает, потому что попалась. Что ты так смотришь на меня? Шучу я. Я хочу сказать, что Хармс увеличил свободу при формировании содержания. Если содержание представить, как картинку, то можно что-то ножницами вырезать, другую голову подставить, вместо глаз дырки иголкой проколоть. Понял? И это всё очень даже влияет на формирование смысла, особенно, если еще это дело и играть внутри себя.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
- До вечера я ходил и обдумывал наш разговор. Пожалуй, верно и то и другое, а может быть ещё чего-нибудь третье. Жалко Хармса. Жалко, что забыли его в психиатрической тюрьме покормить в блокаду. Просто забыли и всё. Дел много, самим есть нечего, а тут какой-то враг народа. После ужина сидели у костра. Саша выстругивал ложку взамен утопленной при мытье посуды.
- Слушай, - вспомнил я, - получается, что Хармс по определению требовал от людей значительно большей свободы, и умения самостоятельно играть, и принимать все эти особенности содержания его текстов. Это было совершенно неприемлемо для той эпохи. Он противостоял системе не как Булгаков или ещё какой мыслитель, а буквально на животном уровне. Он был органически человеком другого уровня свободы. Я это к чему говорю? Сидел человек тихо, партий не создавал, в заговорах не участвовал, для детей стихи писал. И на тебе, два ареста! Как это можно понять? Разумеется, доносы были. Но что заставляло писать эти доносы? Нищий, голодный, не популярный, никакой. С какой стати на него писать? Понимаешь? Доносы писали на его внутреннюю свободу. Точно на неё.
Саша заулыбался.
- Помнишь? «У Пушкина было четыре сына и все идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле». Как это можно было снести? Да, еще в тридцатые годы? Он был обречён, однозначно обречён. Посмотри, кстати, какая у меня ложка получилась. Надо ходовые испытания провести. Давай, ставь котелок для чая.
