Наступило дальневосточное утро. Военное поселение с загадочным названием Разбойник, расположенное на берегу красивейшей одноименной с поселком бухты потихонечку просыпалось от пьяных снов. Это место называлось поселком, но оно на него походило так, как плавучая казарма - на корабль. Жизнь здесь была тяжелая, но веселая. По военному Кодексу. Уму не за что было зацепиться.
В квартире морского офицера, вместо крика баклана раздался недовольный звонок будильника, спрятанного в тазик под кроватью. Пробороздив пространство убогого жилища, как плуг пашню, он разбудил Тамару, бездетную жену «финика» - финансиста береговой базы «разбойничьего» дивизиона торпедных катеров.
Женщина недовольно потянулась в кровати, как кошка перед родами и тихо ругнулась. На широкой постели было «море» места для недовольства жизнью. Лежа с краю кровати молодуха сквозь дрему выключила ненавистный будильник и зло ткнула локтем в бок мужа.
- Сема! Пора вставать!
Мужик, всхрапнув во сне, пробормотал что-то нечленораздельное и повернулся на другой бок. Тамара опять пнула лежащее рядом тело в бедро.
- Серафим, вставай! Зима приснится - ноги отморозишь!
- А? Что? Где я? - не сообразив, что к чему, мужик спросонья дернулся, словно глиста от тока.
Подняв на секунду рыжеватую головку, финик скосил глаза налево - часы показывали половину седьмого.
- Вставай! - Тамара в третий раз пнула мужика.
- Раком? - не задумываясь, кратко ответил Сема.
Вырванный пенделем из сна, словно лист из тетради Серафим спросонья ужаснулся пробуждению, лишний раз доказав народную мудрость - «Утром хорошо просыпается, только сахар мимо чашки». Мигая дурными глазенками, мужик посмотрел в окно и предположил - «Вдруг, может там бушует цунами и не надо сегодня идти на опротивевшую службу». Но, увы, погода на улице стояла, как говорят «миллион на миллион!» Сема, не отойдя еще от зловещих чар сновидений, зевнул и выругался - «Что за манера служить тогда, когда не хочешь и там где не желаешь!»
С самого утра он знал, что на службе ничего не будет приятного или интересного. Его ждали унылые и однообразные, как воробьи, будни. Привычное озлобление комбрига и брань командира плавказармы. Как и вчера он, сторожа стул, просидит кнехтом целый день в каюте с убийственным запахом камбуза за счетами, умножая миллиметры ртутного столба на копейки. Рубли будет переводить в джоули на квадратную милю. Так будет и завтра, и послезавтра, до тех пор, пока он по счастливому случаю не выберется из этой дырищи, где не было ни клуба, ни кафе, ни маломальской забегаловки. Но вот как выбраться?
В углах глаз мужика спросонья притаилась беспросветная тоска, от которой хотелось удавиться на резинке от трусов жены. Его было жалко. Сколько на флоте, да и в армии, наверное, служило офицеров, тяготившихся службой, которую тянули как принудительную и опротивевшую обязанность.
Морской ветерок потянулся в форточку квартиры служивого человека, как подснежник к солнцу. С запахом смоляных канатов, тонким йодистым ароматом водорослей на цыпочках пробежался по квартире молодого офицера, чтобы с кем-нибудь поговорить с утра о вечном и прекрасном. Бриз натянул тюлевую занавеску на окне, как парус, удивленно посмотрел на голых баб на японском календаре, висящем на кухне. В туне усмехнулся - бывает же такое, и заглянул с любопытством в не вынесенное накануне мусорное ведро. Никого не задев в тоскливой квартире, он тихо выскользнул в крысиную щель под входной дверью и умчался восвояси.
Под окном в канаве взволновано о чем-то тихо «пели» взлохмаченные лягушки - утренние приморские соловьи. Посещение службы для Серафима было неизбежным, как приговор после суда. Тяжело вздохнув и поворочавшись с боку набок, мужик понял, что вставать все-таки придется.
В квартире стояла булькающая тишина. С натянутой тоской за раннее вставание, Сема просочился в тапочки, и по-стариковски подтягивая спадающие на слабой резинке синебелесые трусы, в сонно-обморочном состоянии обреченно поплелся в туалет. В коридоре его укусил забытый с вечера стул. Чертыхнувшись и чеша лысую коленку, мужик в отместку пнул кота на входном половичке.
- Звереныш! Завтрак в холодильнике! - сквозь утреннюю дрему в спину мужа прошипела Тамара, положив ресницы поверх одеяла. - Не забудь спустить «собачку» на замке двери, когда будешь уходить, - подобрав под себя ноги, «боевая подруга», ударилась об угол подушки, окончательно вырубилась.
Молча, проглотив «звереныша» Сема вспомнил, где-то прочитанную сакральную мысль: «Жениться не трудно, трудно оставаться женатым!» С обслюнявленной сигаретой в мокрых губах он, не радуясь громкой сильной «струи Ильича» из «келдыша», с томительным стоном распугал пеной сигаретные «бычки», сбившиеся испуганной стайкой в углу ржавого унитаза.
- Вот засранка, ети её мать, - мужик натянул с колен трусы. - Задницу с постели не поднимет, чтобы утром мужа накормить горячим завтраком, зато целый день с подругами будет лясы точить около магазина, - это уже Серафим в полный голос сказал перед умывальником с полуослепшим зеркалом, спросонья вместо пены для бритья, намылив помазок зубной пастой. - Все-таки бабы стервы, как их не люби! - зло добавил мужик, промывая помазок от въедливого «Поморина» под струей холодной воды.
Он знал, что за шумом воды из-под крана его кроме клопов никто в доме не услышит. Несколько матерных слов задержались у одинокой лампочки на потолке ванной и, помедлив, выпорхнули в вытяжку. Под мелодичное бурчание унитаза, наполнившего тоской все углы квартиры, по давно заведенному обычаю мужик на ощупь в полумраке ванной побрил свои угри, плодившиеся по утрам как опята после дождя. Радиоприемник, прибитый к стене кухни дюбелем, молчал как Зоя Космодемьянская. Выгребав пальцем, песок из глаз, мужик покончил с утренним туалетом. Облив себя командирским «Шипром», с тайным удовольствием полюбовавшись отражению в зеркале, Сема попытался полотенцем стереть его, но не получилось, поэтому пошлепал завтракать.
Кухня встретила недовольным урчанием холодильника развитого социализма. От пустоты полок в холодном шкафу было не протолкаться. Увернувшись от вылетевшего из заморозки ошалевшего комара и полюбовавшись видом одинокой бутылки прокисшего молока, пяти сырых яиц, пачки презервативов и вчерашней пожухлой сечки с камбуза плавказармы, мужик, благоухая портовым борделем, задумался: «Чем бы позавтракать?» «Может глазунью пожарить?» - задал себе вопрос Сема, почесав в потном паху, но, вспомнив старую флотскую байку о яичнице, где яйца зажимали в дверном косяке, а зрачки сами вылазили на сковородку в виде «глазуньи», решил яйца не жарить.
В голове проскользнула завистливая мысль к морским офицерам русского Императорского флота - «Жили же люди! Имели экипажи, денщиков и экономок. Ходили по утрам на завтраки в Морское офицерское собрание, где по вечерам проходили балы с музыкой и буфетом. Играли в карты с хорошим вином и бытовых проблем не имели. Вот где был полный советский союз! А тут - ощущение ветоши в углу!»
Ожесточенно потарахтев с досады тарелкой холодной, слипшейся в ком сечки, с запахом кильки в томате, мужик уронил с кухонного буфета на голову таз для варки варенья, лишний раз доказав, что в жизни в любую минуту все может накрыться медным тазом.
Не ощутив сытости, Сема запил злую кашу, пищащую на зубах, словно живая моль теплым ржавым чаем, отдававшим корабельной шваброй и тоскливо вдохнул:
- Утро добрым не бывает.
