6.
Он часто слышал по своему адресу упреки в излишнем, неоправданном традиционализме и даже консерватизме.
«Зачем вы так держитесь за старый репертуар, Дмитрий Александрович? – говорили ему. – Неужели песни семидесятых годов кажутся вам актуальными в наше время?»
А они ему именно такими и казались, во-первых, потому, что это были самые лучшие детские песни из когда-либо написанных, а во-вторых, он и рад был бы включить в репертуар хора что-нибудь поновей, но вот беда, не писали современные композиторы, как Пахмутова и Шаинский…
«Нельзя же в двадцать первом веке на полном серьезе исполнять пионерские песни!» – говорили Лещаку.
А он и не исполнял пионерских песен. В репертуаре хора не было ни одной песни о пионерии, Ленине, комсомоле. А если «Сигнальщики-горнисты» казались кому-то пионерской песней, то это лишь от поверхностности взглядов, против которых Лещак был бессилен.
«Все современные детские коллективы выходят на сцену свободно одетыми и не просто поют, но и танцуют, веселятся, бегают и смеются, – говорили Лещаку, – а ваши, как встарь, стоят стройными рядами, все в одинаковых строгих костюмах, и кланяются, чуть наклонив головку…»
Такие упреки обижали Лещака больше всего.
«Я не просто даю своим мальчишкам музыкальное образование, – отвечал он в таких случаях, – я еще и прививаю им культуру поведения, этикет, нравственность, учу блюсти свое достоинство, чтобы они выросли людьми, умеющими держать себя в любом обществе, и никогда не ударили в грязь лицом в присутствии любых высоких особ, будь то президенты, короли, академики или еще кто-то».
Действительно, в программе занятий у хористов были уроки этикета и культуры поведения, мальчишек учили правильно вести себя за столом и пользоваться столовыми приборами, объясняли им, почему это важно, и Лещак был уверен, что его воспитанники никогда не подведут его, и не потому, что они не такие дети, как все, и не любят пошалить и повеселиться, а потому, что каждый из них четко понимает, где это можно делать, а где нет.
В этом отношении Андрей был гордостью Лещака. Еще бы! Ведь мальчишка почти неотлучно находился рядом с ним, и худрук постоянно и ненавязчиво занимался его воспитанием, искренне желая, чтобы первый солист хора был первым и во всем остальном. Веселый, живой и непосредственный в «своей» компании, Андрей всегда был истинным маленьким джентльменом там, где необходимо. Никто не умел носить самые лучшие костюмы с таким естественным изяществом, как он, никто не обладал такими безукоризненными и, вместе с тем, непринужденными манерами, никто не умел так элегантно щелкнуть каблуками при поклоне, никто не мог выглядеть так скромно и одновременно излучать такое достоинство, что было просто невозможно относиться к этому без уважения. Андрей никогда не терялся в сложных ситуациях, которые иной раз совершенно неожиданно требовали от него предстать перед какой-нибудь высокопоставленной особой. Он знал, как вести себя в присутствии президентов, как представиться европейскому монарху, как уважительно, но без подобострастия поклониться монарху восточному. Делать это ему приходилось неоднократно, и всякий раз Лещак искренне восхищался мальчишкой, потому что даже он сам, взрослый и опытный человек, не всегда мог справиться с волнением в подобных ситуациях. «Это у него врожденное, – думал он про своего любимца. – Такое усваивается только на уровне генов, а ведь он – потомственный дворянин, да еще с маленькой капелькой аристократической еврейской крови. Что тут скажешь – порода в самом лучшем и возвышенном смысле этого слова!» Сам Лещак на фоне Андрея нередко грустил по поводу скромности своей собственной родословной, потому что один его прапрадед был румынский кузнец, а другой – украинский запорожский казак. К тому же, Андрей прекрасно говорил по-английски и по-испански (эти языки с рождения внушали ему родители, оба бывшие сотрудники издательства «Прогресс»), и, глядя, как во время приема где-нибудь в американском посольстве мальчишка совершенно свободно, приводя всех в восторг и умиление, общается с послом и его окружением, Лещак завидовал ему белой отеческой завистью, потому что сам в иностранных языках был полный ноль. Да, грустно было думать, что Андрей скоро перестанет петь. Но еще грустнее было от мысли, что, если он действительно не захочет остаться в хоре по окончании певческой карьеры, это будет такая потеря, возместить которую, пожалуй, не удастся и через много лет.
– Где вы берете таких детей, господин хормейстер? – как-то раз после концерта спросил у Лещака посол Канады. – Ваш главный солист Эндрю – просто бриллиант.
Лещак, у которого на подобные случаи всегда имелись в запасе готовые ответы, уже хотел сказать, что у нас, мол, вообще весь народ такой талантливый, но почему-то не сказал. Вместо этого он опустил голову и произнес, улыбнувшись немного печально:
– Сам не знаю, господин посол. Приходят. Просто приходят в хор. Посмотришь: обычный мальчишка, вихрастый, лопоухий, с веснушками. А запоёт – и диву даешься: Боже ты мой, да где же в этом горлышке такие звуки хранятся!..
Посол оценил ответ и попросил Лещака и Андрея оставить записи в книге почетных гостей дипмиссии.
