Я всегда любил заброшенные церкви. Живые - они на самом деле мертвые: слишком шумные, суетные, отравленные пафосом обрядов, оглушенные кричащей роскошью. По углам мнут шапки сермяжные души мастеров, достававших храму красоту из собственного своего духа - зодчие, плотники, каменщики, богомазы... Их зажали, забили, задвинули по кутам хвастливые барыньки, визжащие старухи, перегарные попы, щиплющие девок казаки - вся эта галдящая толпа, прикрывшая подлинную красоту храма золотом и парчой, убившая его душу ладаном, перекрывшая голос сердца благовестами и молебствиями.
А случись навсегда уйти людям из храма - и выйдут из сырых углов старые души, и будут сказывать случайному путнику о своем мастерстве. Тихо поначалу, себя пугаясь, а потом - громче да складней, зажигаясь от света своего мастерства.
- "А известь была бы старая, лет пяти или десяти, а что старее, то лучше. А известь высевать решетом, первоя редким, а после частым, чтобы были чисты и мягкие, как мука пшеничная; да высевать известь в творило, да чтобы она... И как пройдут урочные часы, и тогда раскрыть, это известь пойдет на дно вся в творило, а вода устроиться наверху, а поверх воды выедет и емчуга. Емчугу снимать и бросать на землю, — емчуга, что лёд; и воду тое сливать на землю, а на известь наливать свежая вода... Итак чередить левкас по все дни и ночи недель семь".
- "Вот глянуть так - колокольня и колокольня, всход и всход. А нельзя так! Человек должен духом прочуять святое! Тут мы-то сдогадаться и должны. Глянь вот... Дверка неприметна, где-то в закутке. Ты открой ее. В этой толщинной стене и есть всход на колокольню, по вашему - лестница. Узко здесь и темно, ступени высоки - еле ногу поднимаешь, стены каменны округ. Мнится - ты в мешок каменный попал, никогда отсюда не выйдешь, так и будешь с тружом вверх шагать, пути не ведая. А та идешь по теснине да идешь, и тут - лучик света рядом! На середке восхождения - оконце-продух! Это уже - надежда, утешение.Света кроха, воздуха глоток! Отрада в бесконечно каменной щели. Постоишь чуток, отдышишься, да и дальше пойдешь, на ступенях спотыкаясь, да низкие своды плечом обтирая. Труден путь к небу! Каждой ступенью это чуешь! Но у всякого труда награжденье есть! И ты выйдешь из тьмы на свет божий! Ты уже на площадке нижнего яруса. Тут камень на тебя не давит, напротив - ты его опорой себе чуешь! А в округлых очертаниях пролетов - город, словно складень раскрыт! Город внизу еще близкий, но уже - не привычный, уже - не такой. Улицы раздвинулись, река вдали блеснула, а окоем земли лес очертил. И люди внизу, лошади, собаки, строения - все общим видно, без мелочей. А путь твой на небо еще не закончен, нет! И снова вверх идешь уже по скрипучим деревянным ступеням, вниз не глазеть стараясь. И вот ты на ярусе звона. Люди внизу еще меньше, окрест - еще шире, а над головой прямо небо застилает огромное жерло колокола, а к тебе палицей богатырской язык его свисает. Этим языком небо с землей разговаривает. И хочется погладить холодный бок, постучать слегка о металл, ответ чуя. А потом - рвануть за веревку, разбудить великана, услышать его гневный голос! А люди внизу - спины разогнут, голосу послушны! А на самом верху, коль подняться, двор голубей, да младших колоколов-подголосков. Здесь город почти не виден - склонился до земли перед колокольней. Здесь царство птиц и облаков. А небо укутывает башню жемчужным своим сиянием!"
Когда из храма навсегда уходят люди - в него приходит бог. И глядишь - уже не рисованные, а настоящие ветки дерева, пробившего пол, обнимают образ богоматери, склонившейся над сыном. Святой Николай со столба глядит в разбитое окно, и округ него синяя краска облупилась и потускнела от настоящих морских ветров. А на "небесах", около лика бога, воркуют и хлопают крыльями настоящие, не рисованные, голуби. И так тихо, что можешь, наконец, услышать, что слышали старые мастера, отдающие храму красоту окрестного мира взамен мертвых и пошлых канонов храмостроя.
А смерть храма завершает их труд. Она кладет последнее бревно в венец, наносит последний мазок на икону, забивает последний гвоздь в лемех.
Найди заброшенный храм на краю села, и покажется он тебе былинным сказителем, что поглядел в души людям, да увидев лишь грязь и мелочность, отошел, присел вдали, чтобы сложить новую песню.
Пройди лесами да болотами, отыщи там забытую церковь. И помнится тебе, что вышел ты, как сказочный герой, к избе о курьих ножках, к самой границе мира, где сквозь лик явного глядится его изнанка. Что живут в этом доме христианские его боги тихой лесной жизнью - нянчат детей, пашут штукатурное поле, водят намалеванных овец, перечитывают вслух старинные книги, строят маленькие - о ладонь, домики, а иной и грозит изломанной сабелькой - вот я вас!
Подплыви по озеру к старому храму на чудских берегах о закатное время. И сквозь тихий плеск воды да стрекот кузнечиков на берегу, ты почуешь, как едва слышным гулом гудит о небо да бескрайнюю воду этот храм. Будто небо с водой - всей земли колокол, а храм - его било, его язык.
Главное, чтобы не было больше прихожан,которые любят больше кричать о себе, чем слушать бога. Да главное, чтобы не было попов, златым тельцом укрывающих божий образ.
...
Старый пол скрипит ветхими досками да шуршит занесенной хвоей. Голуби сверху курлычат. А где - и не видно. Гулкие стены каждый шорох бы отразили, а от шагов эха нет: старый храм любит тишину не меньше моего. Капли дождя молотят по старому лемеху шатровой крыши и робко звенят где-то внутри стен. От высоких окон веет свежестью.
Сажусь у выбитой рамы. Там где на стене намалеван ветхозаветный Илия да с двумя языческими палицами - деревянной да житяной. И через миг тишину чую - в храме не один.
- Откуда ты взялся?
- У хозяев местных в гости попросился. Они мне приют дали. давно уж ушли - заняты. А я их дом стерегу да подновляю. Вернутся - обрадуются, сколько нового успел сделать старого не попортив. А я им за приют поклонюсь, да дальше пойду. А предложат - останусь, буду им работником.
- Где же ты родился, плотник?
- В Назарете...
Сказал, да снова исчез. Растворился в шорохе известки, в шелесте листьев, в шепоте волн.
Тихо в старых божьих домах. Ждет сторож, когда вернутся с промысла али с лютого боя его хозяева. Усталые, шумные, пропахшие дымом, ковылем да хлебом, с полными коробами да новыми сказками. Сядут они по лавкам, да под лучиною, добычу перебирая, заведут долгие древние свои песни...
(С) Скрытимир
