Королевич размышлял. Ситуация казалась безвыходной: Кощей захвачен, дружина обезоружена. И даже будь последняя в полной боевой готовности, сам Драгомир, не имея навыков полководца, не смог бы вести её в бой.
Тогда решил он вновь пойти козырем, который держал в рукаве, попытавшись использовать лишь единожды. Отправив попавшуюся под руку болотную кикимору к Бабе-Яге, правитель приготовился ждать.
Иван вздрогнул, когда в тронную палату ввалилось нечто, напомнившее ему о детских страхах, заставлявших подписывать простыни, но, посмотрев на спокойные лица Елисея и Ворона, взял себя в руки.
– Приветствую государя тридесятого царства и его присных! – прокричало чудище.
От раскатов его голоса у Голоднова зачесалось в ушах, и он негромко застонал. Царь же, не дрогнув, сказал ровно:
– Здравствуй, Яга. Чего ты хочешь?
– Королевич Драгомир отрядил меня к тебе с посольством, твоё царское величество.
Елисеев, не отвечая, так долго глядел на уродливое создание, что то занервничало и принялось подскакивать на месте. Наконец, в напряжённой тишине прозвучали слова:
– Что он наказал передать?
Выслушав посланницу, Саша промолвил:
– Ступай. Приходи завтра в этот же час, и я дам ответ.
Низко кланяясь, Яга выскочила за дверь, а через миг раздался грохот и вой. Это она, по обыкновению споткнувшись, скатилась по ступеням лестницы. Лицо царя посуровело.
– Господи, – сказал он, сжав виски ладонями, – жизнью Василисы играем, как пешкой в шахматах. Понимаю я, что нельзя делать такой обмен, сколь бы Флореску ни взывал к моим чувствам. Потеряем мы сразу то преимущество, что приобрели, захватив Франкенштейна.
– Ты, Саша, всё ж таки подумай, – подойдя ближе, посоветовал Ворон. – Кощей тебе ни брат, ни сват, а она – жена. Заполучишь Василисушку обратно, тогда и решим, что дальше.
– Друже, у тебя вон голова серебрится, а баешь ты, словно дитя малое. Не выпустит он её. Упырю только бы прихвостня своего обратно заполучить. Хитрость это.
– А вдруг ошибаешься ты, государь, и ослобонит он Василису? Как бы локти потом кусать не пришлось.
Елисеев сделал нетерпеливый жест.
– Ну, ладно, ладно, допустим, что хочет королевич нас вокруг пальца обвести. Что ж делать-то тогда? – спросил кудесник.
– Войной идти, – произнёс Иван. – Настала пора. Кощей у нас, дружина королевича разоружена, пока ещё новые мечи выкуют. А кнопку у Драгомира надо забрать во что бы то ни стало, но и скелету не отдавать, у себя оставить…
– Ты же слышал, что тот сказал: в руке она у упыря зашита…
Ворон почесал затылок.
– С рукой оттяпывать придётся…
– Нужно будет, оттяпаем, – мрачно произнёс Голоднов. – Ждём до завтра, отправляем Ягу с отказом и бьём неожиданно. Кстати, что это она страшная какая, Баба-Яга-то? По книжкам я её другой представлял.
– Брешут книжки, – ответил Ворон.
И, зевнув, добавил.
– Завтра, так завтра. А я почивать пойду, да и вам бы надо.
Друзья хмуро кивнули.
– Сначала я Марьюшку навещу, – сказал Иван, – соскучился очень.
Саша отправился с ним. Царевна только начала пробуждаться и дремала, полуприкрыв глазки. Но, почувствовав, что рядом её любимые отец, да Ваня, проснулась и кинулась их целовать.
Девочка расплакалась, узнав, что другу её скоро на сечу идти, обняла его крепко и сказала тихонечко:
– Благословляю тебя Ванечка, с благословением ничего не страшно.
Как произнесла она это, почуял Голоднов, точно силы у него прибавилось, видно, и вправду некое волшебство было в тех словах. Поднял он Марьюшку на руки, закружил, а та звонко смеялась сквозь слёзы. Потом сама проводила Ивана в опочивальню, посидела рядом, пока он не уснул, и с отцом ушла, того баюкать. Во дворце воцарился сонный покой. Царевна тихонько книжки читала, челядь на цыпочках ходила, у охраны оружье не звякало. Воины спали.
Баба-Яга явилась вовремя. Непривычно тихо стояла она перед Елисеем, слушая его ответ Драгомиру. А царь говорил:
– Передай королевичу, что не будет у нас сговора. Не верю я ему. Кощея назад заполучит, а Василису не вернёт, станет щитом пред собой держать. Ступай и донеси до него мои слова.
– Государь-батюшка, – тихо и грустно прорычала Яга, – передумал бы ты, а. Убьёт ведь Драгомир женку твою, нет для него ничего святого.
С удивлением посмотрев на сочувствующую ему нечисть, царь произнёс:
– Значит, так богу угодно будет. Да ведь и упырю тогда тоже не жить.
– Это мы поглядим ещё! – взревело чудище, выдергивая из-под лохмотьев ножи и кидая один в Ивана, а второй в Елисея.
Ворон, мгновенно схватившись, встал перед последним, заслонив собой. Ударилось оружие о грудь кудесника и отскочило, а сам он осел на пол. Иван же, хорошо тренированный, увернулся от стальной смерти, и вонзилась она в стену напротив места, где только что билось его сердце.
Потянув из ножен меч, шагнул он к злодейке. Завизжала та и кинулась к окну. Выбив стёкла, полетела Яга вниз, и тотчас там зашумели, забегали люди. Елисеев же с Голодновым бросились к упавшему Ворону. А тот уже пришёл в себя. Спасла кудесника кольчуга под кафтаном, не пронзило её острие, лишь кончиком коснувшись тела. Вокруг пореза расплывался синяк, но мужчина, не обращая внимания на боль, довольно улыбался, поднимаясь на ноги с помощью друзей.
Вместе спустились они во двор, где, переговариваясь, толпились дружинники. Расступился народ, и потрясённые товарищи увидели, что на земле лежит женщина лет тридцати пяти: красивая, да статная – мёртвая. Прыгнув с высоты, сломала себе шею Яга, и чары сошли с неё.
Склонились они над убившейся, и вдруг Ворон, взвыв нечеловеческим голосом, упал на колени и принялся биться головой о землю. Еле подняли его Иван с Сашей, еле оторвали от тела.
– Похоронить, – кинул Елисеев, уводя советника во дворец. – Не по обряду, но и не поганить трупа.
– Сестра это моя – Неждана, – рыдал кудесник. – Родилась последней, когда уже в семье никто девочку не ждал. Утехой была всем нам, всё сладкое, да красивое ей несли, любили, баловали. Вот и добаловали, видать. Тянулась она за Семёрой и мной к кудесам, грамоту знала, книги сама читала. Ох, позор, позор какой на нашу семью! Двоих нашёл в краткий срок – брата и сестрицу, и оба переметчиками, предателями оказались. А тятя всё меня винит, прощения вымолить не могу, так и помрёт, не примирившись. Уж я ли не хожу за ним, я ли не угождаю? И вина моя лишь в том, что новое приемлю, к старому не тянусь. И перебежчиком никогда не стану…
Внимали этим речам друзья, и сердца их кровью обливались. Прибежала Марьюшка и, тотчас всё поняв, принялась обнимать-целовать кудесника, и от ласк её начал тот затихать понемногу. Минуло ещё время, и заговорил он с товарищами сознательно.
Решили они повременить с походом день-другой, шишимор дождаться и отыскать избушку, где Неждана жила. Взяли дружину малую в двадцать человек, сели на коней, да поскакали к лесу.
В ужас пришёл Драгомир. Донесли лазутчики о происшествии во дворце Елисеевом; лишился королевич сильной союзницы. Но больнее ударило Флореску другое. Затрясло его, слёзы глаза застлали, когда имя её услышал – Неждана. Спасла она его когда-то, путь сюда показала, помогала во всём.
Любил её по-своему Драгомир, даже жениться хотел. Да, видать, побоялась та, что нежитью станет, не появилась больше ни разу в человеческом облике, и никто, даже сам королевич, не ведал, что в ужасной оболочке чудища лесного прячется красавица, которую он считал своей. До самого конца осталась она ему предана, видно, тоже любила.
Но теперь что уж, не рыдать же по волосам снятой головы, самому бы целу остаться. А это становилось всё более сомнительным: портал перекрывали заклинания, наложенные Ягой: не взломать, не уйти. Поразмыслив, послал Драгомир гонцов на поиски сильных колдунов, а сам в палатах закрылся, никого не пускал, дань ему у порога складывали.
Долго думал Флореску, но решенья так и не принял. Однако, размышляя, вспомнил он внезапно об одном деле незаконченном, что давно его тревожило. Велел оседлать коня и поскакал на важную встречу.
А тем временем Елисей с друзьями искали избушку Яги. Дважды в болото попадали, в бурелом забредали, видать, леший их кружил, но нашли-таки. Не изба то оказалась, а маленький белёный домик: аккуратный и красивый.
Вошли они внутрь и остановились на пороге, оглядывая чистенькую, прибранную горницу в доме-пятистенке. В углу – кровать за занавеской, посредине – стол с посудой вымытой, лавки вдоль него и стен, и везде, куда ни кинь взгляд, наряды, наряды.
Пятистенок – сруб, имеющий промежуточную пятую стену. Она делит дом на две части.
На печке увидели они нарисованный углем портрет. Не каждый художник так живо изобразил бы Драгомира; с великим тщанием вывела женская рука все чёрточки лица королевича-упыря, пальцы его, сжимающие меч. Долго рассматривал рисунок кудесник, а потом произнёс:
– Вот она сила всесжигающая. Неждане теперь, знаючи, многое простить можно, в чувстве этом мы не властны. Зла она – любовь-то, недостойному часто отдаётся.
– Сказка-сказкой, – задумчиво сказал Иван, – а вон сложности в ней какие, не меньшие, чем в нашем с тобой, Саня, мире…
Речь его прервали громкие шорохи, раздавшиеся из соседнего помещения, что они за чулан приняли. Сжав оружие, шагнули люди через порог и остолбенели. Комнатушку перегораживала решётка, а за ней…
– Василиса, жена моя! – вырвалось у царя.
Кинулся он замок ломать. Сколько радости тут было, словами не описать. А когда закончились приветствия, да знакомство, спросила Василиса:
– Где же подруга моя Неждана? Это она вас сюда послала?
И воцарилась жуткая, напряжённая тишина.
Королевич же в сей час стоял перед пещерой, откуда доносился громкий храп, да изредка вылетали огненные сполохи.
– Горыныч! – громко позвал он.
[justify]Звуки стихли, у входа что-то зашевелилось, и наружу
