Маяк

Раз, два, три.
Со звонким бульканьем камень нырнул на дно. Маяк вздохнул. Его добрая, по-стариковски обворожительная улыбка на несколько мгновений окрасилась чисто детской наивностью. Наверное сегодня был не его день. Не день-бросания-камней. Что ж, подумал он, пусть будет так. Пусть это будет день-смотрения-на-море. И он стал смотреть на море. Луна блестела на крохотных, едва родившихся, волнах, отливая каким-то жемчужным блеском. И от этого казалось, что море это совсем и не море даже, а огромный, невероятно огромный ковш, наполненный жидким серебром. Маяк подумал, что, должно быть, это был как раз тот момент, когда стоит тебе осторожно, не нарушая особого ритма волн, приблизиться к самой кромке воды, и ты сможешь разглядеть в отражении не только ночное небо, но и себя самого. Причем разглядеть настолько четко, как не смог бы разглядеть ни в одном зеркале.
Маяк присел. Осторожно, замирая перед каждым шагом, стал подбираться к воде. Выглянул. Да, так и есть. На миг рябь прекратилась, и Маяк увидел в серебряном зеркале моря самого себя. И снова, как бывало каждый день, с какой-то старческой снисходительностью (дескать, так оно и должно быть, правда?) он заметил на лице две морщинки-близняшки. Они были совсем молоденькие, всего пару месяцев от роду. А вот и новая, подумал он, заметив ползущую по щеке змейку. Ладно, море морем, а пора и дело делать.
Маяк встал, глянул на стоявшую в двадцати шагах башню и усмехнулся. Дело, подумал он. Да какое тут дело. Его маяк уже никому не нужен. Подойдя ближе к башне, Маяк увидел на ее стенах черные, поросшие мхом трещины. Прямо как морщины, подумал старик. Он подошел к башне, похлопал ее, как старого друга, и расхохотался. «А знаешь, дружок», крикнул он весело, «К черту их всех! Мне нравится!»
Вскочив на винтовую лестницу, Маяк, как ему показалось, в два прыжка очутился наверху. И сразу же чуткий слух старика выхватил в безлюдном, полупустом пространстве некие посторонние звуки. «Должно быть, ветер» - подумал Маяк. Звуки повторились, и теперь уже стало ясно, что ветер тут ни при чем.  Маяк взял с полки керосиновую лампу (благо, она всегда стояла на одном и том же месте, и Маяк без труда мог отыскать ее), и зажег. Резко обернулся, стараясь осветить как можно больше пространства.
-Пожалуйста, не ругайте! – прозвенел тоненький детский голосок.
От неожиданности, старик уронил лампу на пол. Тоненький голосок, где-то в углу, вскрикнул. Осторожно, медленными движениями Маяк присел, поднял лампу и осторожно осветил то место, откуда доносился голос. И обомлел.
Да, несомненно, это была она. Милли Пауэл, десятилетняя девчонка, жившая неподалеку от побережья. Маяк редко видел ее и никогда с ней не разговаривал, хотя и дружил с ее родителями. Прелестные были люди, подумал старик. И все же, как жаль…
-Пожалуйста, не ругайте! – пропищала Милли. Кажется, она была напугана.
-Не… Не беспокойся, Милли, все хорошо. – Маяк осторожно приблизился к ней и остановился, увидев ее лицо.
Бедная маленькая девочка. Полтора года назад она потеряла родителей в автокатастрофе. Ужасное было время. Маяк помнил, что семью Пауэлов не очень-то жаловали в городе, поэтому первой мыслью горожан было справить осиротевшую малютку в детдом. Но она осталась здесь. Одна, в огромном особняке. Помнится, сначала ее содержал старый булочник, мистер Бэйкер, затем старая миссис Корнуэл, живущая через дорогу от Пауэлов, а затем и весь город. Маяк помнил, как и сам, тайком, присылал подарки для маленькой Милли. Помнится, на последнее рождество он подарил ей ожерелье из ракушек, с открыткой. Но без подписи.
-Не выгоняйте, прошу вас! – всхлипывала она. Она сидела, забившись в угол, между старым комодом и рыболовными принадлежностями. Ее старое, грязное платьице было порвано в нескольких местах, а на ногах не было обуви. А ее лицо… в городе ходили слухи, будто бы последние полгода девочка была серьезно больна. Говорили даже, что у нее рак. Маяк не очень-то верил городским россказням, но сейчас полностью убедился в их правоте. Бледное, почти прозрачное лицо Милли выглядело жутко в свете старой керосиновой лампы. Ее впалые бледные глаза с испугом и мольбой наблюдали за качающимся фонарем в руках старика. Синяки под глазами загадочно блестели.
Только сейчас Маяк заметил, что у девочки тряслись руки.
Он осторожно подошел к ней (она вся съежилась) и сел рядом. Старик хотел приобнять ее, но она лишь испуганно отшатнулась. Маяк вздохнул и улыбнулся.
-Давно ты здесь, Милли?
-Я… Я прихожу сюда каждую ночь, когда вас нет. Мне нравится наблюдать, как вы пускаете камешки. Только сегодня у вас как-то не вышло, хотя вчера ваш камень пропрыгал двенадцать раз.
Маяк хохотнул. Да, вчера был День-Бросания-Камней…
-Только не выгоняйте меня, хорошо? – Милли задрожала. Руки ее затряслись сильнее.
-Нет, что ты! И не подумаю! – Маяк отважися обнять Милли. Та вздрогнула, но тут же расплылась в его объятьях.
-Я… Я боялась вас… Фрэдди Дженкинс рассказывал, что вы утопили свою жену, и теперь похищаете детей, чтобы делать наживку для рыб.
Маяк расхохотался.
-Ну и дурак этот твой Фрэдди! Ну что он может знать, ему же всего двенадцать!
-Мне тоже! – обиженно сказала Милли.
-Ну, ты же не такая глупая, правда? – Маяк слегка потрепал Милли за волосы. Девочка улыбнулась.
-Да, наверное. Теперь я знаю, вы добрый. Это все, что мне хотелось знать. – Она вдруг взглянула своими детскими глазками в глаза старого Маяка, и спросила, совершенно серьезно – Вы видели русалок?
-Нет, Милли, как-то не доводилось. – Старик улыбнулся. Он любил сказки.
-Как же так? Вы живете на маяке уже двадцать лет («Тридцать» – мысленно поправил ее старик) и ни разу не видели русалок?
- Наверное, мне не повезло.
-А хотите увидеть? – Милли вдруг вскочила, забегала кругами по комнате. Маяк удивился, откуда в этом худом, изможденном болезнью теле столько энергии и грации. – Пойдемте! Пойдемте же!
Словно бабочка, Милли спустилась по лестнице. Маяк едва успевал за ней. Добежав до воды, Милли остановилась и радостно закричала:
-Я покажу вам русалку! А вы расскажите всем, что видели ее! Расскажите все, что ее звали Милли! И родителям моим расскажите!
С этими словами она бросилась в воду. Она бежала, пока могла. Вода накрывала ее. Сначала до колен, потом по пояс. Кажется, Маяк пытался остановить ее, пытался закричать, но страх (а так же едва уловимое чувство радости и гордости) сковывал его.
Наконец, когда идти уже было невмоготу, Милли поплыла. Она плыла, заливаясь смехом, и все кричала про русалку. Затем, она нырнула и исчезла. Тяжелая слеза скатилась по щеке Маяка, и башня завыла под напором ветра.
Внезапно, над водой что-то блеснуло. Странный блестящий серп засверкал в лунном свете. Серп, так похожий…
На рыбий хвост.
Маяк засмеялся. Хвост нырнул в воду, но старик без труда мог различить теперь темную фигуру русалки, скользящую под волнами. Достигнув отмели, Милли всплыла. На ее прекрасном лице не осталось ни следа болезни, а лишь милая детская наивность и безмерная радость.
-Теперь я буду приплывать к вам каждый вечер. Можно? Ведь можно же?! – кажется, она вновь умоляла.
-Можно… - Старик улыбнулся и заплакал. Легкие, словно пушистые, слезы катились по желобкам его морщинок.
На шее Милли он увидел ожерелье из ракушек. То самое ожерелье.
Догоняй, прошептал Маяк и запустил камень по воде. Милли улыбнулась и помчалась следом за ним.
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…