Медицинская сестра

                  Как будто нам уж невозможно
                  Писать поэмы о другом,
                  Как только о себе самом!
                                А.С.Пушкин

    Демобилизованные советские офицеры возвращались на Родину из Германии. Поезд Берлин – Брест подходил к предпоследней немецкой станции. В одно купе, где сидело четыре человека, разговаривающих между собой, вошел капитан и, попросив разрешения, присел на свободное место. Бывает человек, который с первого взгляда вызывает какую-то симпатию, хотя ты его не знаешь, ни разу с ним не разговаривал, но чувствуешь, что этот человек честный. Он не сделает тебе ничего плохого. Его взгляд, его улыбка очаровывают тебя. Первое впечатление о нем в большинстве остается правильным. Таким человеком был вошедший капитан. Он был строен, подтянут, аккуратен. Нельзя сказать, чтоб он был красив. У него бледное широкое лицо, с горбинкой нос, губы тонкие, но большие серые выразительные глаза светились умом. Говорят: «Глаза – зеркало души человека», и это истинная правда. Глаза капитана, отражая его душу, выражали тоску и печаль. В них многое можно прочесть человеку наблюдательному. Капитан Борисов – так была его фамилия – участия в происходящем разговоре не принял. И это тем более было странно, что раза два-три ему задавались вопросы, целью втянуть его в разговор. Ответы он давал односложные, и видно было, что отвечает машинально, т.к. серые глаза были устремлены в одну точку – признак не рассеянности (как многие говорят), высшей сосредоточенности на одной мысли. В его задумчивости угадывалось что-то пережитое, так глубоко отразившееся на его глазах. Казалось, он перенес какой-то тяжелый удар. Рана так свежа, что всякий разговор, прикосновение каждого слова ее теребит и приносит ему боль, и поэтому он молчит. Но в таких случаях, рано или поздно, боль настолько станет нестерпимой и найдет себе выход либо в том, что человек уйдет, чтобы остаться одному и не заплакать при людях от боли, либо выскажет все наболевшее на душе и тем облегчит свою боль.

    Офицеры готовились встречать Новый Год. Известно, какая встреча Нового Года в вагоне. Однако где бы ни находились, и как бы ни приходилось, его люди встречают. Встречают по-разному: одни плохо, другие хорошо. Среди компании раздавались шутки:
- Вот де, мол, теперь весь год мы должны быть – в дороге, и ездить поездом.
Пассажиры приготовились, как могли. Была веселая молодая и шумная компания. Им нечего было унывать. Они были молоды, жизнерадостны, веселы. Старый год подходил к концу. Каждый вспоминал пережитое за прошедший год. Один из них рассказывал историю, связанную со своей женитьбой, по-видимому, неудачной, так как он советовал никому не жениться. Во время рассказа капитан Борисов один раз перевел свой взгляд от окна, в которое он все время смотрел, и в задумчивости устремил его на рассказчика, но ничего не сказал, отвернулся в сторону.
    До Нового Года оставался час, когда майор, ехавший в купе и выбранный старостой, заявил, что пора готовиться накрывать стол. Стол быстро накрыли. Вместо рюмок были стаканы и чашки.
       - Ну да что за беда? – воскликнул майор. Ведь не у тещи встречаем, а в дороге, да еще в вагоне.

    Маленького вагонного столика не хватило на всю компанию. Пришлось стол оборудовать из чемоданов. Борисов по-прежнему не принимал участия ни в разговорах, ни в подготовке к Новому Году; он безучастно сидел и смотрел в окно. Он напоминал тургеневского героя из романа «Дом», когда последний, с разбитым от горя сердцем, ехал в поезде. Для него был поставлен стакан. Когда старому году осталось жить две минуты, майор попросил всех занять места и поднять бокалы, хотя в руках были кружки и стаканы. Борисов сначала отказывался, но его так настойчиво стали просить, что он решил принять участие во встрече Нового Года и взял предложенный ему стакан. Майор смотрел на часы и ровно в 24 часа произнес:
       - Товарищи! (все встали при этом слове) Поздравляю Вас с Новым Годом! Пусть у каждого в этом году будет жизнь полная, как эти бокалы, и пусть каждый ее выпьет до дна со всеми радостями и всеми печалями. Первый свой бокал я предлагаю выпить за нашего старшего товарища, за любимого вождя и учителя, под чьим руководством была спасена наша Родина от гибели, благодаря которому и мы сейчас с вами счастливые, свободные граждане, возвращаемся на Родину как победители. За генералиссимуса Сталина!
    Все выпили, прокричали «Ура!», вышли в тамбур и в честь Нового Года дали троекратный салют из пистолетов. Один Борисов не вышел в тамбур. В этот момент он достал какой-то конверт из полевой сумки. Когда товарищи возвратились, он читал открытку. И по тому, как он читал (а написано там было не много), можно было понять, что он изучал каждое слово, и за этим словом видел нечто большее, чем оно означало.
    Второй тост предложил выпить рядом сидящий с майором капитан, за то, чтобы наши демобилизованные офицеры так же были известны в мирном строительстве, как и на войне, чтобы о них писали в газетах и гремела слава, достойная нашей Родины.
       - Для меня будет величайшей радостью, - продолжал он, - когда я прочту в газетах, что на стройке, где начальником работает демобилизованный майор или капитан, нормы выполняются в два-три раза. Выпьем же за них, этих людей, которые уходят из наших рядов для мирного созидательного труда. Все выпили. Борисов также выпил. Ему не очень хотелось пить, но чувство товарищества, в высокой степени развитое на войне, не позволило ему отказаться. Как и раньше, он молчал, но глаза его теперь не были так задумчивы, они блестели и, казалось, были влажны: то ли от водки, то ли от внутреннего волнения.
         - А что, капитан, - обратился к нему один из офицеров, - у Вас есть на душе что-то очень тяжелое? Вы сидите и не принимаете участия в нашем разговоре. Что с Вами?
         - Как Вам сказать, - отозвался Борисов, - у каждого всегда имеется что-нибудь на душе: и легкое, и тяжелое. Легкое быстро улетучивается, потому оно и легкое; тяжелое – давит.
    Он замолчал, показывая тем самым свое нежелание продолжать разговор на эту тему. Но офицер не сдавался. Ему хотелось выяснить причину грусти этого здорового молодого человека. В его мозгу никак не укладывалось то, что вот этот самый капитан, который, может быть, не раз встречался лицом к лицу со смертью, прошел сквозь горнило войны, после всех невзгод серой, холодной и жаркой окопной жизни, этот самый капитан теперь, после полутора лет окончания войны, когда, казалось бы, жить ему и радоваться, вдруг грустен и печален. Должно быть, большое душевное потрясение у этого человека, так печально отражающееся на его печальном лице с умными большими глазами. Зная, что водка в некоторых случаях помогает высказаться, офицер предложил капитану Борисову выпить еще, выпить за то, чтобы меньше было тяжелого, а больше легкого.
        - Выпьем, капитан, ведь водка растворяет тяжелое, а сегодня Новый Год, - говорил офицер, - и весь год Вам будет легко.
        - Нет, - ответил Борисов, - водка тяжелое растворяет на время, а после еще тяжелее станет. И он отказался пить.
    Поезд остановился на какой-то станции. Стали входить новые пассажиры. Мимо прошла девушка, одетая в шинель, ладно пригнанную на ее стройную фигуру. На погонах были знаки различия старшины.
       - «Разведчик» пошел! – сказал один из компании, кивком головы показывая в сторону прошедшей девушки.
       - «Рама!» В укрытие! – продолжал начатое сидевший старший лейтенант со скуластым лицом и, улыбаясь, обнажил начинающие желтеть зубы. На эту шутку кто-то захихикал в соседнем купе. Борисов взглянул на скуластого старшего лейтенанта, имеющего голову, похожую на тыкву, посаженную на короткой шее. И почему-то он ему не понравился. Между тем старший лейтенант говорил:
       - Зачем это держат женщин в армии, от них один только разврат. Офицеры с ними развлекаются, солдат они смущают своим поведением.
       - Вы не правы, старший лейтенант! – сказал майор. – Почему Вы злы на женщин? Может быть Вам нос какая-то «натянула»?
       - Конечно, - отвечал старший лейтенант, - они мало смотрят на малые звездочки. Больше им нравятся большие, из созвездия «Большой медведицы». И, наверное, у Вас были. Вы же имеете одну звезду из этого созвездия.
       - Нет, - произнес майор быстро, - у меня во время войны не было женщин, но они сыграли большую роль в ней. Ни в какую другую войну женщины вообще, и женщины в армии, в частности, не сделали так много, как в Отечественную. И не признать это, значит быть слепым.
       - Я только отчасти согласен с Вами, - говорил старший лейтенант. – Я преклоняюсь перед женщинами, которые в тылу работали по 12-14 часов, которые не доедали, не досыпали, работали в холоде, отказывали себе во всем. О них, я согласен, надо сказать, как о героинях, о самых настоящих героинях. Они скромны, и о своем великом труде, несмотря на то, что иногда он совпадал с великим горем – потерей мужа или сына, - нет, они не кричали, не шумели! Такой труд и такая скромность достойны только русской женщины, заменяющей мужа в колхозах, на фабриках и заводах. О них, об этих героинях надо говорить, их надо прославлять, о них надо писать. А из военных девушек много было полевых походных жен. Да разве были они такими героинями?!
    Старший лейтенант волновался, и слова так и выскакивали из его рта:
       - А посмотрите-ка на них, хвалятся медалями, и ведь редкая из них не имеет наград. И я, смотря на такую, - продолжал он, - без медалей девушку, думаю: вот ты действительно скромная, честная девушка, ты не согласилась жить с начальником и тебя не наградили. К таким я симпатии больше имею.
    Все это время капитан Борисов сидел молча и не вступал в разговор. Но последние слова старшего лейтенанта, очевидно, вывели его из терпения, и он воскликнул:
       - Скажите, старший лейтенант, вы были ранены?
       - Да, я два раза был ранен, одно ранение тяжелое, - поспешно ответил он.
       - Да как же Вы смеете, в таком случае, отзываться о военных женщинах? – вспылил Борисов. – Неужели Вы не видели, не замечали, не ощущали титанического труда советских военных девушек? Как Вы неблагодарны к людям, которые Вам дважды жизнь спасли?
       - Женщины госпиталей в счет не идут, - возразил старший лейтенант.
       - Так почему же Вы, старший лейтенант, - тут Борисов повысил свой голос, - офицер, образованный человек, по одной или нескольким девушкам судите о всех женщинах, находящихся в армии?
    Голос Борисова крепчал, в нем чувствовалась внутренняя сила.
        - Сейчас только о девушке, которая прошла, Вы сказали «Рама», раздавались голоса: «Разведчик в воздухе, в укрытие!». Вы что же думаете, она ищет Вас?
    У него мелькнула еще одна мысль, глядя на некрасивое лицо старшего лейтенанта, - такую «цацу», если бы и нашла, так отказалась, но он не высказал ее.
       - Ведь Вы не знаете ее, а может быть она, эта самая девушка, спасла не одному жизнь, и даже не зная того, кому спасла. И те спасенные, может, не знали ее. Очень многие из нас были ранены. С тяжелым ранением многих девушки вытаскивали на своих слабых девичьих плечах. Вы поймите, какой подвиг совершает такая девушка? Под пулями и снарядами, молоденькая, почти девочка, тащит на своих плечах этакого вот детину, как Вы, - он посмотрел на