Ночью был мороз, и озеро встало. Только в полынье неподалеку от берега плавали три утки.
Посохов смотрел на уток.
Промелькнувшую в мозгу дерзкую, соблазнительную мысль он сначала не принял всерьез и только раздражал себя пустой мечтой: накормить бы свою жену Анастасию и дочку Верочку настоящим рождественским обедом! С тех пор как Посохов растерял почти все уроки музыки, они сидели на голодном пайке. И теперь, страдая от чувства вины и голода, Посохов тешил себя мыслью о рогатке. Чтобы избавиться от искушения, он хлопнул в ладони, но утки не испугались. «Стало быть, городские. Это хорошо...» - подумал он и вдруг неожиданно для себя пошел в лес своей скачущей, неуверенной походкой...
Когда он вернулся домой, жена Анастасия лежала в постели. У нее был жар, ее знобило.
- Ура! И у нас будет Рождество! – обрадовалась Верочка елочке, которую Посохов подобрал на улице, подержанную.
Раздавленный болезнью жены, Посохов закрылся в кухне и с вдохновением обреченного, которому дали шанс, стал мастерить рогатку. Развилье он срезал в лесу, а резиновый жгут купил в аптеке. На последние деньги.
Вскоре орудие было готово. Спрятав рогатку в карман, Посохов вышел из кухни.
- Папа! – бросилась к нему Верочка. – Смотри, как я елочку нарядила! Нравится?
Посохов ненатурально восхитился елочкой. А сам чуть не заплакал, увидев ее украшенной обертками от конфет и кусочками ваты. Оберткам Верочка придала форму конфет. Бедная девочка! Ей так хотелось праздника. Чтобы звучала музыка, и было весело. И чтобы на елочке висели настоящие конфеты, а не бутафорские. Как было раньше на Рождество, когда они жили на родине.
Украдкой смахнув слезу, Посохов подхватил Верочку на руки и закружился с ней по комнате:
Если поймать большую черепаху,
В доме будет много еды...
Сдерживая приступ сухого кашля, на них печально смотрела Анастасия.
- Как жить-то будем, Посохов? – сипло спросила она, когда он, наконец, опустил ребенка на пол. – Помощи в этом городе ждать неоткуда...
- Ничего, - пробормотал Посохов, надевая свое поношенное пальто, карман которого оттягивали ржавые гайки. - Я скоро...
- Ты куда? – встрепенулась Анастасия.
- За черепахой, - заговорщицки подмигнул глазом Посохов.
И, пожалев жену, дочку, себя, вышел на лестницу.
К вечеру мороз усилился. Дворники скалывали с панели лед.
До озера было километра четыре, если идти напрямки – через кладбище, что за церковью Петра и Павла, стоящей на холме.
Посохов пошел напрямки.
В узкой улочке, ведущей к храму, его догнали мальчишки. «Скрипка идет! – кричали они. – Эй, скрипка, ты нам сыграешь?» В капюшонах до самых глаз они были похожи на злых троллей.
Посохов вспомнил, что однажды он играл на скрипке в церкви после благотворительного обеда, на котором было много детей. Тогда он тоже получил миску горячего супа, который раздавали в крытой палатке на площади возле храма, где была установлена рождественская елка. Кусочек мяса съел, а суп слил в термос – для жены и дочки. Но вскоре скрипку пришлось продать...
У Посохова сжалось сердце. Он размотал на своей шее вязаный шарф и накинул его на худенькие плечи самого маленького оборвыша, лицо которого посинело от холода. Дети притихли, отстали. Но когда он уже был у ворот храма, в его спину больно ударил твердый снежок.
- Ничего, - вздохнул Посохов, ощущая себя тонущей собакой, в которую зеваки бросают камни.
- Ведь это не из злости, а ради пустой забавы, - пробормотал он.
Из храма доносились звуки органа. «Прелюд Баха» - определил Посохов. Что-то возвышенно-грустное зазвучало и в нем. Как всегда после унижения. Музыка жила в нем вечно. Постоянно. Но он не был композитором и предпочитал играть вещи Бетховена или Шопена, чем сочинять свои. Но иной раз, когда жизнь становилась невыносимой из-за обид, огорчений, он брал в руки скрипку и играл, сам не зная что. Выходило трогательно, и бывало, кто-нибудь из гостей не мог сдержать слез...
Миновав занесенное снегом кладбище с обуглившейся от пожара часовней Всех Скорбящих Радость, Посохов вышел на косогор. Внизу лежало серо-стальное озеро. По белому склону к нему сбегала вереница черных деревьев, как на картине Питера Брейгеля «Охотники на снегу». За озером темнел лес. Слышно было, как в усадьбе лесничего лают собаки.
Посохов спустился с холма к озеру и зашагал по дороге, укатанной лыжниками. Идти через озеро он побоялся. На льду не было ни одного рыбака. Значит, лед еще не крепкий.
Быстро сгущались сумерки. Над лесом взошла желтая луна, на небе замерцали звезды.
Посохов выдохся, ему хотелось посидеть, но он боялся, что не встанет, и шел вперед.
С одной стороны дороги тянулся высокий глухой забор кожевенной фабрики, с другой – мертво шелестел на ветру камыш. Посохов чувствовал себя очень одиноким.
Обогнув озеро, он остановился, дрожащими руками неумело зарядил рогатку и, моля Бога, чтобы утки были еще там, в полынье, пошел к берегу. Но что это? Сердце Посохова ухнуло в пустоту. В полынье сидел лебедь! Подойдя к нему ближе, он все понял: птица вмерзла в лед, черный и гладкий по сравнению с заснеженным льдом озера. Вытянув шею, лебедь издал крик, в котором Посохов уловил нечто мелодичное, предгибельное, но, может, ему показалось...
- Ах, бедолага, - засуетился он. – Сейчас, я сейчас...
Посохов вступил было на лед, но лед затрещал. Тогда он лег на живот и пополз к лебедю, сжимая рогатку. Ото льда несло холодом. Посохова стала колотить мелкая дрожь. Лебедь по-змеиному шипел на приближающегося человека. Рукояткой рогатки Посохов стал бить в лед... Бесполезно!
Отбросив рогатку, ползком вернулся на берег. Отыскал под снегом увесистый камень. Снова пополз к лебедю. Была одна мысль – спасти замерзающую птицу, попавшую в ледяной плен.
Дело пошло...
От каждого удара по льду озеро, казалось, вздрагивало, издавая странный звук «Уах»... Вода из пробоин заливала лед. Посохов, как ледокол, ломающий закраины, продвигался к лебедю, намокая все больше и больше. Работая, он не замечал, что говорит с лебедем вслух, как с человеком. Каялся, что хотел подбить утку. И как только такое пришло ему в голову – убить Серую Шейку, которую так жалел в детстве, когда мать читала ему повесть о ней. И лебедь, отчаянно шипевший, казалось, осуждал человека, покусившегося на такое дело, как убийство ни в чем не повинной утки...
- Так, - прохрипел Посохов, он уже находился от лебедя на расстоянии вытянутой руки. - Сейчас ты будешь свободным...
Лебедь вдруг затих. Будто понимал серьезность момента. И Посохов, собрав все силы, ударил по льду камнем: и руку, а затем и Посохова поглотил холод...
Спустя несколько минут Посохов уже сидел на снегу и выливал из ботинок воду. Его намокшее пальто покрывалось ледяной коркой. Свистя крыльями, над ним низко пролетел лебедь. Прощай, друг...
Потом Посохов сидел в лесу, прислонившись спиной к сосне, и уже не ощущал холода. В небе, как раз над ним, ярко сияла звезда. Представилось, что это лампа под зеленым абажуром, свисающая с потолка в теплой, уютной комнате, где накрыт рождественский стол. За столом в торжественных позах сидят жена Анастасия, дочка Верочка и Посохов. Дивясь тому, что видит себя со стороны, Посохов без усилий вернулся в свое тело, и тотчас все ожило... Засмеялась радостно Верочка, заговорила жена. Посохов смотрел на них и испытывал такое счастье, с которым не сравнится ничто. Ему захотелось рассказать о лебеде, который, как в сказке, доставил его к семье. Но как поведать о таком перелете во времени и пространстве? Не лучше ли это сделать посредством музыки! Посохов снял со стены скрипку и заиграл. Слушая божественные звуки, Анастасия заплакала счастливыми слезами, а Верочка стала подпевать, и голос у нее был, как у ангела... Потом Посохов почувствовал, что устал, хочет спать. Но не мог сдвинуться с места, ноги словно одеревенели, и он совсем их не чувствовал...
- Папа! Не умирай! – закричала Верочка.
И Посохов очнулся. Неимоверными усилиями заставил себя встать. Зная, что до города ему не дойти, побрел в лес – туда, откуда доносился брех собак...
Домой его привез сын лесничего Марк. В руках Посохов держал пакет, который собрала ему жена лесничего Герда. В пакет она положила грудинку, головку домашнего сыра, банку меда («для вашей жены»), каравай хлеба и конфеты («вашей дочке»), что-то еще... Фамилия лесничего была Андерсен.
Прошел год. В канун Рождества одна из ведущих радиостанций мира передавала концерт. В нем прозвучал ноктюрн ре минор русского музыканта Посохова. Произведение посвящалось семье лесничего Андерсена. Это было первое и последнее сочинение Посохова.
© Copyright: Евгений Русских, 2010
