Школьник Просиков. Повесть. Глава 7

                                         


                                            О ТОМ, ЧЕЙ ПАПА ЛУЧШЕ, О СОБИРАТЕЛЬНОМ ОБРАЗЕ ЮНОГО
                             СПОРТСМЕНА, И О ТОМ, КАКИХ УСПЕХОВ Я ДОБИЛСЯ В ДРЕССИРОВКЕ ДИКОЙ ГАВРИЛЫ


    - Я пошел домой, - сказал Витька. - Мне не терпится решить несколько арифметических задач.
    - Уходи быстрее, - бросил Славка, - иначе я впаду в состояние аффекта и тебе не поздоровится.
    - А что такое аффект? - живо спросил Вовка.
    - Папа говорит, что это бывает, когда человек не в себе. А мой папа страшно ерундированный и знает, что говорит, потому что очень умный.
    - Ну не умнее же моего! - запальчиво возразил Лисицкий
  "Какие же они все-таки чудаки! - От удивления я даже промолчал. - Чей папа умнее? М чего спорят? Ведь любому нормальному человеку ясно, что мой папа - самый умный в мире! Непонятно, почему они думают по-другому".
    Но тут расхохотался Игоряха Сабельников и сказал, что единственный умный папа - это его папа, который служит в армии старшим сержантом, и если понадобится - здесь он многозначительно посмотрел на нас - вызовет роту автоматчиков и всех несогласных отправит на гауптвахту, где им придется очень несладко.
    - А что такое гауптвахта?
    - Ну, это что-то вроде каземата. В них сидели пламенные революционеры и граф Монте-Кристо.
    - Я не хочу в каземат, - захныкал Витька. - Мои мама и папа будут против.
    - Надо пощупать у тебя пульс, Сабельников! - возмутился я. - Ты, наверное, нездоров и потому не в себе. А отсюда недалеко и до состояния аффекта.
    - Ты, Просиков, по-видимому, драться желаешь? Тогда не заставляй меня ждать, - сказал заносчиво Игоряха.
    - А я и не заставляю, - ответил я, и первым ринулся в атаку.
    И началась жестока схватка, в которой постепенно стало вырисовываться мое явное преимущество, особенно, когда мне удалось сделать стальной зажим.
    - Переводи его в партер, несчастного, в партер его! - кричали товарищи.
    - Не надо меня никуда переводить, - сипел Сабельников, изо всех сил упираясь и пытаясь вырваться. - Мне и так хорошо. И я не несчастный. Несчастными станете вы, когда я пожалуюсь маме, папе и папиному брату, тоже сержанту.
    А рядом со школьным крыльцом тяжело сопели, раздавая друг другу тумаки, Вовка Брусникин и Толик Каребин. Вовка сдавил Тольке шею и тому приходилось туго. Последний с горечью сообщил нам, что Брусникин плохой товарищ, и вообще, товарищи не поступают так подло - хватая за шею другого товарища, и тем самым причиняя тому невыносимые страдания.
    - Тогда сдавайся, - сказал Вовка.
    - И не мечтай об этом, - полузадушенным голосом прохрипел Толька. - Гвардия никогда не сдается! - И, изловчившись, ударил ногой Вовку.
    - Ганнибал идет! - выдохнул вдруг Сашка Прохоров, и все брызнули в разные стороны.
   
    За ужином папа поинтересовался, как дела в школе и вызывали ли меня к доске. Я ответил утвердительно.
    - И о чем спрашивали?
    - Почему у меня такие грязные руки.
    - Ну и почему?
    - Все очень просто. Я отбил одиннадцатиметровый штрафной удар, сильно пробитый Вовкой Брусникиным, а мяч оказазался на удивление грязным.
    - Понятно, - вздохнул папа. - Что еще новенького?
    - Я стал вторым в беге на шестьдесят метров.
    - А вот это хорошая новость, - обрадовался папа. - В молодости я всегда занимал первые места по всем видам спорта, особенно мне удавался бег на шестьдесят метров.
    Да, папа у меня настоящий спортсмен! И это здорово! Но надо признаться, что в забеге участвовало всего два человека - я и Валька Суровцев.
    Папа так радовался за меня, что обещал купить медовый торт, который я очень люблю, а мама выразила сомнение - педагогично ли в такой форме поощрять ребенка. Но папа сказал, что если я буду отлично учиться и быстрее всех бегать, а также выше и дальше всех прыгать, то он еще не так меня поощрит.
    Отличный у меня папа! В следующий раз нужно обязательно постараться обогнать Вальку.
    - А как там у вас идут дела со сбором денег на памятник?
    А дело вот в чем. У нас в школе организовали сбор денег на сооружение бюста юному спортсмену. Предполагалось поставить его в спортзале. И пару дней назад я сказал об этом папе.
    - Какому именно юному спортсмену? - попытался уточнить папа.
    - Ну, это собирательный образ... Так сказала учительница.
    - Ни на какой собирательный образ я денег не дам! - решительно отмахнулся папа. - Они мне достаются непросто.
    - И к тому же их не так много, - добавила мама, и вздохнула.
    Тогда я заплакал и сказал, что моя жизнь испорчена, и в каком дурацком положении я окажусь, когда мои товарищи принесут кучу денег? И что меня замучает пронзительный взгляд юного спортсмена, и я потеряю покой, сон и аппетит...
    Но папа был непреклонен... и оказался прав. Никто из родителей денег не дал, а папа Саши Скокова (это наш новенький) сказал, что в музее уже есть один памятник юному спортсмену - "Дискобол" называется, и этого вполне достаточно.
    Весь класс собрал два рубля с копейками. И это очень мало для того, чтобы поставить памятник юному спортсмену.
    Больше всех огорчился наш физрук, Ганнибал Ильич.
    - Это что же, окромя меня, никто денег не принес?
    Вопрос остался без ответа.
    Я спросил у папы, что значит - окромя?
    - Окромя, сынок, и есть окромя... Так-то вот! Надеюсь, ты все понял.
    - Не совсем. Пойду, пожалуй, у мамы спрошу.
    - А что, окромя мамы, тебе и спросить некого?
    - Так, окромя мамы, тебя и бабушки с дедушкой у меня нет никого. Разве только: Сережка, Славка, Вовка, Трахтер, охламон Лисицкий, Сабельников... Ну, еще: Наташка Клещева, Ритка Сурикова...
    - Стоп, стоп... Давай-ка лучше допивай кефир.
    Я сказал, что от кефира у меня все в желудке скиснет, заведутся глисты с лягушками, и последние будут квакать и драться с глистами, а мне от этого станет плохо.
    - Да ты, милый мой, фантазер, - усмехнулся папа. - Ладно, берем Гаврилу и идем гулять, совершим, так сказать, вечерний моцион.
    - Папа! - звонко и торжественно сказал я. - Ты обещал мне купить медовый торт за второе место в беге на шестьдесят метров?
    - Обещал, и свое слово сдержу.
    - Папа, не надо мне его покупать (мне понадобилось все мое мужество, чтобы произнести эти слова), а купи мне черепаху и двух мышек.
    - Мышек?!
    - Белых! Я так давно их хотел иметь.
    Папа утомленно вздохнул.
    - Ну ты же знаешь, как мама боится мышей. Нужно с ней посоветоваться, поговорить. Не знаю...
    Я заплакал... и мы пошли к маме на кухню.
    - Что случилось? - испугалась мама, увидев мое заплаканное лицо.
    И папа сказал, что я хочу мышей.
    - Это что - заговор? - спросила мама. - Вы хотите превратить квартиру в зоосад? Давайте, давайте... Приобретайте мышей, питона купите - пусть ползает, крокодила...
    - Но речь не идет о питоне, - попытался возразить папа.
    - ...Крокодила в ванную, - не слушая папу, продолжала мама. - Тигра в коридоре держать будем. Давайте, покупайте! А потом они вырастут... и сожрут нас.
    Я заплакал еще громче. Мне пришлось выплакать два ведра слез, чтобы все-таки уговорить маму с папой (больше маму), и теперь, наверное, я не буду плакать целую неделю.

    Не успели мы выйти во двор, как Гаврила с радостным визгом помчалась в другой конец двора, и только большие, как у зайца, уши полоскались на ветру. Через полминуты также стремительно она возвратилась и стала высоко подпрыгивать, как хорошо надутый футбольный мяч.
    Мы спустились к прудам, где обычно выгуливают собак. Если точнее, то это три пруда, заросшие водорослями, подернутые тиной и перегороженные дамбами. Пестрые и белые утки оставляют за собой треугольный след на воде, и словно ледоколы рассекают плотную зеленую ряску, прочерчивая по ней узкие каналы.
    На берегу еще много травы, проглядывает клевер, в беспорядке раскинуты кусты и большие деревья. На ветках, обсыпанных зелеными с прожелтью листьями сидят сердитые вороны. И полным-полно воробьев. Под вечер они сливаются с землей, порыжевшей травой и, кажется, вот-вот наступишь на них.
    Собакам здесь хорошо.
    Вот Гаврила увидела знакомую дворняжку и с восторгом бросилась к ней; они обнюхали друг друга и, по-видимому, остались довольны.
    Разных пород и беспородные вовсе, они прыгают, кружатся, веселятся как могут, собираются в стайки, сидят рядом с рыбаками, ждут - удастся ли тем что-нибудь поймать. А то увяжутся за любителями побегать вокруг прудов и долго их сопровождают, не отставая и путаясь в ногах, и вообще стараются произвести как можно лучшее впечатление на своих хозяев.
    А вот лежит толстая-претолстая Каролина. Папа говорит, что ее на кривой козе не объедешь, хотя мне и не совсем понятно, что это значит. Дядя Витя, ее хозяин, живет рядом с нами. Он работает в мясном отделе гастронома, расположенного прямо над средним прудом: наверное, поэтому Каролина все толстеет и толстеет.
    Недалеко от нас прогуливается Виктория Ивановна со своим мопсом и кошкой Изольдой. Кошка покачивается в небольшой плетеной корзине и высокомерно поглядывает по сторонам.
    Прошел мужчина с тяжело груженой сеткой, и каждая собака, попадающаяся на его пути, тыкается в нее носом, наверняка вкусно пахнущую сосисками и колбасой.
    Старый пес Марек бредет, одышливо вздымая бока, медленно переваливается из стороны в сторону, часто подволакивая лапу, останавливается, отдыхает какое-то время, весь углубленный во что-то свое. И его хозяин не торопится: он тоже не молод.
    Ну что же, пора показать папе, как замечательно я выдрессировал Дикую Гаврилу. Я разворачиваю небольшой бумажный сверток, прихваченный из дома, а в нем - несколько кусочков колбасы и половина недоеденной сардельки.
    Папа интересуется, что за этим последует и почему я не доел сардельку. Про сардельку я промолчал и сказал, что сейчас дам Гавриле колбасы, но без моей команды она ни за что к ней не притронется.
    - Ну, давай посмотрим, - усомнился папа.
    Я поднес кусочек к Гаврилиной морде, нос ее усердно заработал, и не успел я еще сказать ей, чтобы она не смела его касаться, как колбаса исчезла в ее пасти.
    Папа засмеялся.
    - Это не в счет, она чего-то испугалась, - оправдываюсь я. И снова даю ей колбасы, успев грозно прокричать запретные слова. Но опять что-то не сложилось и колбаса повторно перекочевала в ее глотку. В третий раз повторилось то же самое, с той лишь разницей, что теперь и сардельке нашлось место в ее брюхе.
    - Собака больна и нервничает, - сказал я папе. - Надо отвести ее к ветеринару.
    - А я думаю, что мы обойдемся без доктора, - ответил папа. - Просто тебе надо больше с ней заниматься.
    Очень не хотелось отсюда уходить. Здесь у прудов замечательно и всем хорошо: и людям и собакам - никому не скучно. Но мама будет волноваться, и мы медленно направились домой. Гаврила, довольная прогулкой и съеденной колбасой, весело бежала впереди.
    У соседнего с нами дома на скамейке вижу бабушку. Я ее знаю. Рядом с ней обычно сидит небольшого роста сгорбленный старичок. Они очень веселые, часто смеются и кормят хлебом голубей и воробьев. Но сегодня бабушка не улыбается, и у нее нет хлеба. Похоже, она не в очень хорошем настроении, а может быть, неважно себя чувствует.
    Гаврила подбежала к скамейке, а дедушки, который часто ее гладил - нет. И куда он