Сотворение любви - Глава 13

К восьми утра солнце почти разогнало остатки тумана. В это время года туман – большая редкость. Он такой невесомый и почти прозрачный, что кажется и не туманом вовсе, а слегка замутненным стеклом. Вчера вечером я лег спать на террасе, в комнатушке, представляющей собой скорее застекленную оранжерею с большими окнами и крышей из ПВХ, нежели жилище. Я завалился на диван, даже не раздевшись. В хорошую погоду я всегда сплю на террасе, чтобы проснуться с рассветными лучами под щебетание и пересвист стрижей. Я с трудом проснулся и еще немного подремал, прежде чем решился выбраться из постели. Мне следовало хорошенько поторопиться, чтобы не опоздать на работу. Впрочем, если мы собирались продавать компанию, то какая разница, во сколько я приду. Я принял душ, оделся и сварил себе кофе. Голова была занята совсем другим, и даже душ не помог привести мои мысли в порядок. Я поставил кипятить молоко, и оно сбежало. Я отчистил плиту от следов подгоревшего молока, и заодно прибрал столешницу, на которой стояли грязные тарелки с остатками еды и валялся черствый хлеб, фруктовые очистки и сырные корки. Я не выносил мусор уже два дня, и пакет был забит под завязку: еще чуть-чуть и просыплется. Я вытащил пакет из ведра и даже не потрудился завязать его.

Я спустился по лестнице с сумкой в одной руке и открытым пакетом в другой, остановился перед квартирой 4Д, вытянул вперед руку с пакетом, чтобы ничего не попало на ботинки, и вывалил мусор прямо на ворсистый коврик со спящим зеленым котом и надписью: “WELLCOME”, причем спящий кот, на мой взгляд, никаким боком не подходил для дверного коврика. Почти весь мусор, вывалившийся из пакета и лежащий кучкой на полу, был мягким – засаленные бумажки, остатки овощей и немного кофе, – но неожиданно со дна пакета выпала консервная банка, самое место которой было в ведре для металлической тары. Она отскочила сначала от коврика, затем от двери и покатилась по полу. И тотчас же в квартире послышались торопливые шаги, кто-то шел по коридору к двери. Я не двинулся с места, пока подошедший не начал поворачивать ключ в замке. Дверь открылась, когда я уже оголтело мчался по лестнице вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Мой гулкий топот снизу еще больше подчеркивал оторопелую тишину на верхнем этаже. Впрочем, тишина была недолгой: открывший дверь человек живо связал разбросанный мусор с громким топаньем убегавшего и припустился за мной вдогонку. Но я знал, что это бесполезно: несмотря на то, что нас разделял всего один пролет, шахта лифта помешает ему меня увидеть.

- Сволочь, козел, мерзавец! – заверещала жена Самуэля.

Интересно, с чего она взяла, что мусор высыпал мужчина? Вероятно, потому, что вместо звонкой дроби каблучков по лестничным ступенькам слышала грохот моих прыжков. И в самом деле, женщинам несподручно скакать через ступеньки.

- Нахал, бессовестный наглец, – продолжала надрываться она, остановившись. Жена Самуэля бесилась от бессилия. Она даже не могла подбежать к окну, чтобы посмотреть, кто выйдет из подъезда, потому что окна их квартиры, так же как и мои, выходят во двор.

На улице я сбавил шаг и решил пойти до станции Аточа пешком, а там сесть на пригородный поезд. Получасовая прогулка снизит уровень адреналина. К тому же мне не хотелось идти в метро и тесниться в битком набитом людьми вагоне, чувствуя их прижатые ко мне тела, именно сейчас, когда мне позарез необходимо свободное пространство и воздух, как будто за последние минуты я увеличился в размерах и стал занимать гораздо больше места, чем есть на самом деле.

Придя на работу, я столкнулся в холле с Хосе Мануэлем и одним из косовцев, рослым и мускулистым громилой в точности соответствовавшим описанию Хеновевы, сидевшей за своим столом и делавшей вид, что она не прислушивается к их разговору. Качок был таким огромным, что схвати он Хосе Мануэля за шиворот, и тот задергался бы в его длани, как марионетка в руках кукловода. На большущей шароподобной голове косовца матово поблескивала лысина. Одет он был в серый костюм и черную кожаную куртку, наброшенную поверх пиджака. Несмотря на то, что одежда была безусловно дорогой, ему она была явно маловата. Все трое повернулись в мою сторону и ждали, когда я подойду к ним. Хосе Мануэль представил меня своему собеседнику, а потом назвал мне его имя, которое и выговорить невозможно. Мужчина протянул мне огромную как у боксера ручищу, в которой моя рука попросту затерялась. Я боялся, что косовец грубо сдавит мне пальцы, но он лишь слегка пожал их: с такой нежностью великан сжимает канарейку, доставая ее из клетки. Он одарил меня немыслимо приветливой улыбкой, которая никак не вязалась с его перебитым носом и близко посаженными маленькими глазками.

- Рад с вами познакомиться, надеюсь, наша сделка будет выгодна для всех, – мягко сказал он, и его глаза засияли. Таким лучезарным взглядом он мог бы убедить в искренности своих слов и Фому неверующего.

- Взаимно, – ответил я, очарованный его видом драчуна и забияки, обращенного в какую-нибудь мессианскую веру. Я мысленно представил, как он приходит в тюрьму на богослужение, и все убийцы и грабители складывают на груди руки и устремляют взор к небесам, вознося Господу горячие молитвы или слова покаяния и признания во вселенской любви. Эта встреча была не представлением, а прощанием.

- Очень рад знакомству. Не сомневайтесь, все будет хорошо! – повторил на прощание косовец и ушел, а я сразу подумал о врачах из кинофильмов, которые говорят умирающему от рака пациенту: “Обещаю вам, все будет хорошо.”

Хосе Мануэль, я и Хеновева работали вместе уже больше десяти лет, но, по-моему, впервые мы рассмеялись одновременно. Мы хохотали от души и, вместо того, чтобы успокоиться, переглядывались и хохотали снова, заражая друг друга смехом. Секретарша сняла очки, чтобы вытереть слезы, Хосе Мануэль согнулся пополам, а я был вынужден опереться рукой на стену, чтобы не упасть.

- Кого-то он мне напоминает, – покачивая головой и продолжая смеяться, еле вымолвил Хосе Мануэль, – вот только кого?

- Одного из братьев Гавс из “Утиных историй,” – ответила Хеновева. – О-ох, – громко простонала она, словно задыхаясь, и поднесла руку к груди, – о-ох...

- Нет, Тони Сопрано, только в восточно-европейской версии, – возразил Хосе Мануэль, а я подумал, что косовец был больше похож на одного из шпиков из “бондиады”, размеры которых настолько чудовищны, что вызывают, скорее, смех, чем страх.

- Что он хотел на этот раз? Позабыл в твоем офисе сомбреро?

- Честно говоря, не знаю.

- Не вешай мне лапшу.

- Клянусь тебе, не знаю. Он пришел без предупреждения, поздоровался, спросил, как дела, и мы болтали о всякой ерунде, пока он не сказал, что должен уходить. Я проводил его до двери.

- Визит вежливости.

- Откуда я знаю. Меня это немного пугает. Послушай, пора и поработать.

- Знаешь, я уже чувствую себя капиталистом, скорее всего, начинаю входить во вкус.

У меня зазвонил мобильник.

- Слушаю... Карина? Да, конечно, как договаривались, в восемь. Буду ждать тебя там. Целую.

Хосе Мануэль наверняка хотел меня о чем-то спросить, а осмелившись, мог бы и пошутить: дескать, не успел похоронить одну, и так далее. Я выжидательно смотрел на него: соберется ли он с духом задать вопрос, но он так и не решился. Впрочем, похоже было, что Хеновева тоже ждала от меня объяснений.

- Тетушка звонила, – коротко сказал я, уходя от их немого любопытства.

Вместо того, чтобы руководить компанией, я спустился на склад и какое-то время наблюдал за разгрузкой машин с кирпичом. Иногда я скучаю по тем временам, когда не было такой автоматизации. Сейчас автокран разгружает поддоны с кирпичом и укладывает их ровными штабелями, а раньше самосвалы опрокидывали кузов, и кирпичи с жутким, до дрожи в зубах, грохотом, вываливались на землю, поднимая тучу красноватой пыли, и нужно было сложить эту кучу аккуратными рядами. Здесь всегда чувствовался смешанный запах глины, пота и сигарет, которые рабочие курили в перерывах между работой. И все же я был рад, что все автоматизировано, что люди не потеют, что у них нет на ладонях волдырей и мозолей от постоянного соприкосновения с шероховатым кирпичом, нет царапин и синяков. Мне нравилось жить в мире таких же наблюдателей, как я, стоящих здесь. Пока машина делает свое дело, все остальные стоят, оказавшись не у дел. Неожиданно до меня дошло, что за моей спиной стоял кладовщик и тоже наблюдал за работой. Когда разгрузка кирпича закончилась, он достал из кармана рубашки пачку сигарет и предложил мне. Я никогда не курю по утрам, но подобные предложения столь редки, что я согласился и взял сигарету. Он закурил и протянул мне зажигалку. Мы курили, продолжая наблюдать за грузовиком до тех пор, пока он, лавируя меж штабелей, не выехал со склада.

- Народ беспокоится, – лаконично сообщил кладовщик.

- Понятное дело.

- И ты согласен продать дело?

- Честно говоря, мне все равно.

- Это потому что ты богач, – в его словах не было особой враждебности, просто констатация факта, умело ограничившая поле битвы.

- Для вас ничего не изменится, предприятие продается, а не закрывается.

- То же самое говорили на цементном заводе Викальваро, где я работал раньше.

- И что же?

- Я здесь не из-за того, что вы платите охренительную зарплату.

- Тебя уволили, да?

Кладовщик со злостью швырнул непотушенный окурок, и тот отлетел на несколько метров.

- Люди говорят, ты неплохой мужик.

- И что с того?

- Я к тому, что своя рубашка ближе к телу, и ты не станешь думать о других, а будешь печься о своих интересах, или уже печешься. Ты такой же, как все.

- Ты тоже такой.

Кладовщик снова достал пачку, но закурить уже не предложил. Сунув сигарету в рот, он крепко сжал ее зубами, и я никак не мог понять, усмехался он или кривил губы.

- Верно, мы с тобой из одного теста, – согласился кладовщик и глубоко затянулся пару раз, раскуривая сигарету, – только характер у меня скверный, позлее твоего.

Он ушел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Его ноги казались чересчур худыми для того, чтобы удерживать грузное тело в равновесии. Уход кладовщика лишь подчеркнул, что я был единственным праздношатающимся бездельником на судне, и я поспешил в контору, словно мне предстояло решить неотложное дело после того, как я проследил за разгрузкой кирпича. Я не знал точно, была ли в словах кладовщика угроза или нет.

Вечером, войдя в подъезд, я достал из сумки пластиковый пакет с цементом, который прихватил со склада. С величайшей осторожностью я вытряхнул цементную пыль в щель почтового ящика Самуэля. Сначала я собирался смешать цемент с водой и намертво закрыть дверцу ящика, чтобы он не мог его открыть, но потом передумал. Мысль о том, что едва Самуэль откроет дверцу, как на пол и его ботинки посыплется цементная пыль нравилась мне гораздо больше. Я сдул остатки цемента и стал пешком подниматься по лестнице, пытаясь придумать, что можно сделать еще, когда Самуэль придет домой, но тут я услышал, как на пятом этаже открылась дверь, раздались женские шаги и гудение вызванного лифта. Я продолжал подниматься, гадая, кого встречу на площадке. Но вот я снова услышал шаги, на этот раз торопливые. Дверь открылась и захлопнулась. Я добрался до лестничной