ТВАРец

Апперкот в солнечное сплетение. Анфиса согнулась и опустилась на колени. Сильный удар в плечо вывел её из оцепенения. Она упала на паркет, с недоумением посмотрела и что-то хотела сказать.

Но Пётр не дал, стал наносить один удар за другим. Как же было приятно вонзиться костяшками в её мягкое тело. Оно было податливо как никогда. Анфиса завопила, будто раненное животное. Они были женаты уже более десяти лет, но таких криков, наполненных болью и страхом, муж от неё не слышал ни разу. Они его раздражали и заводили одновременно, подпитывая его гнев изнутри. Он слишком долго сдерживал себя. И спрашивается зачем? Годы мучений, борьбы со своей сутью, походов к психологу. А в итоге, генетика берёт своё, ей невозможно противостоять. Глупо, очень глупо было думать, что ты можешь быть другим - не как твои предки, что ты выше этого. Надеяться, что ярость, живущую внутри тебя, смогут побороть беседы и спорт.

Спорт, даже смешно. Как вообще родилась эта идея в его мозгу? Наверно был очень пьян или укурен. Ходил он на бокс, карате и ещё перепробовал множество контактных единоборств. Но спорт - это не настоящая драка, а, прежде всего, представление. Никто не даст тебе погрузить свои голые кулаки в плоть, насладиться эмоциями, дать им выйти наружу. В спортивных боях злость твой враг. Впрочем, спасибо соревнованиям, руки по привычке наносили более лёгкие удары по костям и жизненно важным органам.

Кроме того, избивать мужчину это не тоже, что бить женщину. Мужское тело оно плотнее, сопротивляется, будто резиновое. Женское же, словно мягкий податливый холст, на котором ты пишешь свою картину. Каждый удар оставляет след: сначала розовый, который затем превращается в чёрную гематому, либо фиолетовый синяк. А если не снять кольца с пальцев, то рассечения и ссадины красными подтеками, да кровавыми шрамами дополнят картину. Прекрасную картину! Твою картину!

Он очень хотел увидеть творение рук своих, – Пётр улыбнулся каламбуру, взглянул на обнаженное тело. Жена, видимо решила, что всё закончилось, и жалобно скуля, попыталась отползти. Что ж, она серьёзно ошиблась. Его взгляд нашёл несколько пустых участков на ногах и спине, те словно ждали, когда он раскрасит и их. Оставалась ещё и лицо, но по нему мужчина старался не бить, как и учил его отец. Этот урок он помнил до сих пор.

«Запомни, мелочь. Личико надо оставлять нетронутым. Главное не переборщить. Женский череп хрупок: лёгкая затрещина может его сломать и конец веселью» - произнёс ему тогда папа, подняв за волосы голову матери. Пётр отлично помнил её лицо, залитое слезами и соплями, но она даже не пыталась отбиться, лишь блеяла как овца, сквозь стоны: «Умоляю… Прошу...»

Его всегда поражала смирение, с которым мать переносила рукоприкладство. Впрочем, видимо покорность своему мужчине, вшита в каждую женщину генетически.

Он также хорошо запомнил и оплеуху, что получил от мамы за предложение не пускать папу домой. Её жесткий, исполненный ненависти голос стоял в его ушах: «Что ты себе позволяешь, мелкий неблагодарный засранец! Не смей даже думать плохо о своём отце!»

И вот теперь он полностью понимал обоих родителей. Ведь Пётр любит свою Анфису, но ярость – с ней ничего нельзя сделать. Жаль, что он прозрел только сейчас. Но лучше поздно, чем никогда.

Жена уже не кричала, прикрыла голову и начала умолять, сквозь слёзы и скуление, как и его мать: «Прошу... не надо… Я люблю тебя… Я сделаю всё… Молю, прекрати».

«Конечно, любишь, поэтому и не сопротивляешься. И я тебя люблю. Очень люблю. Неужели, ты этого не чувствуешь?!» - в ответ думал Пётр и продолжал бить.

Это было крайне приятно выплеснуть ярость, что так долго пожирала тебя изнутри, не сдерживать себя, отдаться ей полностью. Сладостное, пьянящее чувство, от которого немного кружилась голова, а жар наполнял всё тело.

Он остановился, как только понял, что Анфиса не реагирует. На всякий случай проверил её пульс, он был слабым. Пётр осмотрел тело: кости не торчали, череп не повреждён, видимых грубых повреждений не было, как и опасности для жизни. Значит, просто потеряла сознание, возможно от страха. Зато картина была закончена: пышными розово-кровавыми пионами разных размеров расцветали следы от побоев на коже.

Он обессиленный и довольный лёг рядом с женой, закрыл глаза. Костяшки пылали, руки дрожали от перенапряжения, усталость и спокойствие тёплой блаженной волной разливались по телу. От счастья шла кругом голова. Ни одно занятие спортом не дарило такой упоительной измождённости и состояния кайфа.

Пройдёт немного, часа три и рисунок проявит себя во всей своей красе. Появятся угольные гематомы и тёмные синяки:  пионы превратятся в пленительные галактики, млечные пути. Краски будут меняться день ото дня: чёрные станут фиолетовыми, а затем синими; синие - жёлтыми, а после зелёными. Рельеф также изменится: припухлость, отёчность, яркая выраженность в начале и очаговая в конце. Живые полотна, каждый день новые чарующие миры, он будет видеть минимум неделю.

«В следующий раз, надо будет пустить в ход ноги, подключить всё тело. Картина станет лучше. Всё-таки я такой же художник, что и отец. Только мои рисунки интереснее», - подумал он.

Да, его отец был настоящим художником, правда, рисовал он редко. Пётр любил смотреть, как на холстах раскрывались цветы, рождались пейзажи. Это завораживало и казалось магией. Ему нравился сам процесс: эта смена красок, композиции. Картина жила, дышала пока её рисовали, и умирала, становилась мёртвым застывшим памятником себя, увековеченном на холсте, бумаге, когда была закончена.

Избивать маму отец любил больше, чем работать в мастерской. Но она всегда его оправдывала, выражала полное повиновение. И Пётр перестал пытаться её защитить.

После побоев взгляд матери был таким лучащимся, словно ей отпустили все грехи. Тело мелко тряслось, а из глаз, полных обожания, лились слёзы. Она прижималась к отцу, как забранный с улицы щенок, тихо поскуливая от радости.

Пётр жутко ненавидел отца. Хотя, где-то на подсознании, понимал его, и видел шедевры, что появлялись на теле матери. Про себя он звал отца ТВАРец.

А теперь и он стал тварцом.

01.04.2019г.