День и вечер, свободный от концертного выступления, он решил провести без каких-либо житейских забот, что называется, в собственное удовольствие. Утром, пока ещё южный город не заполонила жара, он проехал по самому длинному троллейбусному маршруту, разглядывая – насколько это возможно – городские достоинства, попадающие в поле зрения, разумеется, достаточно ограниченное. Город был исторической достопримечательностью, но являл собой типичное провинциальное захолустье. На фоне общей низкорослости частнособственнических массивов, в нескольких спальных районах бессмысленно торчали свечки многоэтажек с их бессменными атрибутами: наглухо застеклёнными лоджиями и сохнущим бельём, почти на каждом балконе.
Днём он нежился на тесном городском пляже. Вечером слонялся по парку, в котором, к радости и удовольствию посетителей, работали два аттракциона: танцплощадка и стрелковый тир. Он выбрал последний, купил десяток пулек и произвёл три безуспешных выстрела. Вздохнул, прицелился и… снова безуспешно.
-Ничего себе – защитник Родины… – услышал он за спиной женский голос – низкий и сочный, похожий на звук фагота. – Вы и за девушками так «стреляете»?
-Хотите попробовать? – без колебаний спросил он, протягивая ружьё и уступая место у стойки.
Она стреляла почти не целясь, легко поражая все мишени подряд, и это вызвало немедленный восторг и возгласы одобрения присутствующих в тире зевак, в основном детей и подростков. Он изо всех сил желал, чтобы она промахнулась, но пули неотвратимо и точно ложились в цель.
-Отлично! – только и мог сказать он, расплачиваясь за третий десяток выстрелов.
-Хотите, научу? – добродушно улыбнулась она.
-Нет, спасибо. Я человек не военный и даже не военнообязанный. Мне это не пригодится. А вы спортсменка?
-Вовсе нет. У меня муж был… военный. Я частенько хожу в тир: стрельба снимает стресс. У меня, во всяком случае.
Они вышли. Остановились в нерешительности...
-Вы свободны? Может, мы погуляем? – видя её замешательство, спросил он.
-Удобно ли? Мы едва знакомы.
-Вы спрашиваете это ради приличия?
-Может быть…
Она как-то неопределённо сдвинула плечами, и не было в этом ни жеманства, ни кокетливости.
-Куда у вас можно пойти, чтобы немного отвлечься? – поинтересовался он.
Она стала загибать пальцы:
-Кино, театр, филармония, танцплощадка. В тире мы уже побывали.
-Кафе, рестораны?
-Тесно, шумно и дорого. И дым коромыслом. Не продохнуть.
-Что остаётся?
-Погуляем…
В мерном потоке гуляющих, короткая аллея парка вынесла их на широкую, хорошо освещённую улицу. Да и сама улица была как бы своеобразным продолжением парковой аллеи: могучие платаны с пышными кронами и пёстрые цветники под ними, аккуратно выложенная асфальтная плитка, каскад фонарей по обе стороны пешеходного движения – всё способствовало приятному времяпровождению.
-Знаете ли,– вдруг сказал он, – сегодня самая короткая летняя ночь и самая печально-знаменательная дата – день начала войны.
-Надо отметить…
-Отмечают больше День победы.
-День победы празднуют.
-Да, да. Я это хотел сказать.
Она остановилась. Сказала:
-Послушайте, я пытаюсь вспомнить, где вас видела. Почему-то мне ваше лицо знакомо.
-Концертная афиша. Вы могли видеть моё лицо на концертной афише.
-Так точно! Я видела ваше лицо на концертной афише. Вы музыкант.
-Ну вот, на лицо взглянули…
-Я и фамилию прочла, – как-то живо проговорила она. – Никитский. Нет – Никольский.
-Ни-ков-ский.
-Да, да: Никовский–никаковский, – пошутила глупо, – странная фамилия. Я такую не встречала.
-Да это, в общем, и не фамилия – псевдоним актёрский.
-А почему вы не на сцене? – зачем-то спросила. – Сейчас ведь время вашего выстуления, если афиши не врут.
-Не врут, но… это скучно объяснять – специфика.
Улица вывела их на площадь. Широкая лестница поднималась к большому зданию театра, расположившемуся между двумя скверами. По обе стороны лестницы холмились редкие, плохо ухоженные цветники.
Она резко остановилась, указала пальцем на один из них и сказала:
-Здесь стоял дом. В нём жили российский академик Тарле и английский врач-гуманист Джон Говард. Я родилась в этом доме. Теперь здесь цветник. А раньше была аптека. Мой дедушка, фармацевт, утверждал, что все истинные аптеки должны быть на углу. Он даже стишок придумал:
На углу стоит аптека.
Задушили человека.
Скорая помощь так спешила,
что ещё двух задушила.
-Когда нашу семью переселили, дедушка стал болеть, часто ходил сюда, к этому дому. В нём прошла вся его долгая жизнь, от самого рождения. А когда дом снесли и дедушка увидел его руины, он умер. Прямо здесь, где мы стоим с вами. Ин-фа-ркт…
-А скорая помощь?
-Скорая помощь так спешила…
Нагруженные покупками, они ехали в истрёпанном, тесном общественном транспорте, в сторону одной из многочисленных, безнадёжно запущенных городских окраин, где она снимала комнату в частном секторе. В сказочном лабиринте кошмарно узких улочек было темно. Дико лаяли дворовые и бродячие собаки, словно стараясь перелаять друг дружку, в надежде заработать лишнюю кость в награду за непомерное усердие.
Она уводила его всё дальше, и он, грешным делом, подумал: случись ему возвращаться обратно одному, он вовек отсюда не выберется.
Комнатка была невообразимо маленькой: шириной с кровать, что теснилась тут же у стенки и длиной в несколько обычных шагов. Стол и два лозовых стула составляли всё её убранство. В небольшое окошко свободно проникал свет уличного фонаря и сносно освещал помещение.
Она внесла наспех приготовленный ужин, но есть они не стали: нетерпение и плохо скрываемая страсть толкнули их в объятия друг к другу, смяли и смели условности, лишили стыда и рассудительности…
Длилось э т о изнурительно долго и вконец их обессиливало. Однако, отдышавшись, они снова пускались в этот бешеный бег: безоглядно неслись по увеличивающейся с каждым новым стартом дистанции; из последних сил приближая желанный финиш, судорожными, почти нечеловеческими усилиями рвали финишную ленточку; в бессилии и беспамятстве, не ступив больше ни шагу, падали замертво, обливаясь потом усердия, слезами умиления и восторга…
С кровати она не встала – край стола находился у её изголовья – и она ела, подперев голову свободной рукой. Она немного захмелела и часто смеялась, порой безо всякого повода. Смеялась, чтоб не плакать?
-Ты где научилась так стрелять?
-Н-не скажжу. Военная тайнна…Вот.
-И всё же…
-В обыкновенном армейском тире. Вышла замуж я очень рано. Он был офицером. Таким себе молодюсеньким лейтенантиком. Полугерой, полубезумец. Романтик, выпестованный на огуречном рассоле. Он меня украл. Да, да! Родители были категорически против моего замужества, и он меня украл. И увёз. И сказал мне: «Не хочешь добром – возьму силой.» Я его не любила и сказала: « Возьмешь силой – ответишь.» Он меня не тронул – побоялся. Когда нас нашли, он распустил слух, что… Стыд меня и сломил. Я совсем ничего не умела. Даже школу толком не окончила. Он был нормальный мужик… и он действительно меня любил. Случалось, когда он утром уходил на службу, я спала до полудня: так я уставала по ночам. Потом немного привыкла. И родители мои смирились, но свадьбу играть не стали.
Целыми днями я была предоставлена самой себе. Предложили стрелковый клуб – согласилась. Через год выполнила норму мастера. У меня обнаружились боольшшшие способности. Но… я ведь женщина. Муж стал ревновать то к тренерам, то к товарищам по команде, то просто к сослуживцам. Запретил ездить на соревнования. Потом беременность. Неудачные роды. Упрёки, намёки, сальности, колкости. А виноват, по сути, был он сам. Потом долгожданный ребёнок. Такой карапуз – прелесть! И снова подозрения. Поиски сходства то с одним, то с другим. Новые скабрезности. Надоело! Я ушла от него и вернулась сюда, но родители меня в дом не приняли. Когда ему грозил срок за похищение – я ведь была несовершеннолетней – пришлось сказать, что я ушла с ним по доброй воле. А родители решили, что так и было. И не простили… Такие они, делаааа…
Он покачал головой.
-Господи… Сколько ж тебе сейчас-то?
-Женщине не задают таких вопросов.
-Ребёнок у тебя?
-Да. Нам скоро три годика. Мы – круглосуточники.
-Как же вы живёте?
-Нормально. Я работаю нянечкой в госпитале. Пытаюсь подрабатывать. Ну, алименты… вроде как хватает.
Он собрал все деньги, какие были у него с собой и выложил их на стол.
-Завтра ты придёшь ко мне в гостиницу…
-Нет, нет! Что ты – нет… Не надо денег – это унизительно. Мне хорошо с тобой. Просто хорошо и всё. Я устала от одиночества. Прости меня...
В гостиницу она не пришла. Он же безуспешно искал её в беспросветных лабиринтах незнакомой городской окраины.
Гастроли окончились. Он уехал.
Прошло много времени, прежде чем он снова приехал в этот город, пришёл в этот парк, зашёл в этот тир.
Тир почти пустовал: сверкая обольстительной рекламой, уже шумели рядом электронные игровые автоматы, и головокружительные аттракционы привлекали всё большее количество восторженных мальчишек.
Он купил те же десять пулек. Произвёл те же три безуспешных выстрела и собирался было выстрелить в четвёртый раз, как вдруг услышал за спиной:
-Нет, вы только посмотрите на этого мазилу! И это называется защитник Родины…
Голос, который навеки запал в его душу в ту, самую долгую короткую летнюю ночь, такой мелодичный, чистый и глубокий был слегка надтреснут и неприятно похрипывал. Два краснолицых верзилы, сопровождавших её, наперебой полезли заключать с ним пари, суля десять к одному, если она промахнётся. Он согласился на пари и поставил достаточно крупную сумму. «Букмеккеры» опасливо переглянулись. Лица его она не разглядела, да, похоже, и не пыталась это сделать. Зарядила ружьё и прильнула щекой к холодному ложу.
Как и тогда стреляла она почти не целясь, и краснолицые мерзавцы восторженно вскрикивали и одобрительно похлопывали её по оттопыренной заднице каждый раз, когда пули неотвратимо и точно ложились в цель.
- Вы меня убедили – сказал он и опустил свою ладонь на её плечо, на шелковисто-нежные, плохо ухоженные теперь волосы. – Ещё один точный выстрел и спор можно будет считать решённым…
И он почувствовал вдруг, как она задержала, затаила дыхание значительно дольше, чем обычно, при выстреле. По телу её, от его внезапного прикосновения прошла мелкая, ознобная дрожь или торопливая тёплая волна… Она выстрелила и… промахнулась.
Прижав к груди злополучное ружьё, она повернулась к нему.
ПУБЛИКА ТРЕБУЕТ ПРОДОЛЖЕНИЯ!