Наконец-то в городе нашем случилась метель. Ведь давно уже зима перестала быть настоящей в больших городах. Едва выпавший снег тут же соскребают, а тот, что соскрести не успели, немедленно превращается в отвратительную кашу у обочин дорог. А тут, вдруг, как началось вчера – как в детстве, когда сугробы были белыми и большими.
В трубах улиц и на сковородах площадей мечутся белые, мутные полотнища снежной крупы, свиваясь, изгибаясь, выворачиваясь наизнанку, как плащ тореадора перед быком с красными глазами. Только в руках отважного красавца плащ чёрный и всегда на красной подкладке. А тут вьюжное непостоянство цвета – от грязно-серого, почти пепельного, до искристо-белого, мерцающего, если вдруг брызнет на него откуда-нибудь светом.
Смотришь на метель и понимаешь, что жить необычайно хорошо, даже если дышать трудно. Бывает так, когда так славно, что аж плохо. Или наоборот – так скверно, что есть в этом даже какое-то наслаждение и счастье.
И бредёшь сквозь и в… метельном мареве, и морщишься от колючего снега, и мечтаешь о домашнем тепле, в котором скоро окажешься. И дорогие тебе люди спросят:
- Ну, что? Замёрз? Сейчас мы тебя согреем…
И плед принесут, и горячим чаем с лимоном напоят. А потом посадят в уютное старое кресло (бабушкино ещё!) и пригласят к длинному хорошему разговору:
- Расскажи, как ты жил там, один, в метели, пока нас не было рядом…
А тебе так рассказать хочется: обо всём, обо всём. И подробно. Открываешь рот, набираешь полную грудь воздуха, чтобы сказать «ну, слушайте…», и вдруг оказывается, что говорить не о чем: так много, что – не о чем.
Переводишь взгляд на тёмное уже окно, к самым стёклам которого снаружи подлетают снежные полотнища, чтобы через мгновение опять раствориться в темноте. И в них, как на мутном экране чёрно-белого кино, стараешься разглядеть лица тех, кто надолго или всего лишь на миг оказался рядом с тобой в пути. А сейчас бредёт где-то своей дорогой. И тоже, возможно, один. Или уже остановился, устал: сел на обочине, прямо в снежную кашу, закрыл глаза и ждёт. Сам не знает, кого или чего, но одно знает точно: умирать не страшно.
Нужны такие остановки в жизни каждому человеку. Даже когда кажется, что человек бездельничает, даже когда просто валяется на диване, заложив руки за голову и бессмысленно уставившись в потолок. Потому что самые глубокие истины с потолка и приходят. И если даже не пришли, всё равно это не зря потраченное время. Ведь увидел дорогие лица, оценил то, что сделал, постыдился перед самим собой за мелкое и ничтожное, которое в тот момент, когда происходило, казалось таким «самымважным», а теперь понимаешь, что было оно просто «ёлочноигрушечным»: не красивым и не зловещим, а просто – с блёстками…
… Вспоминаешь всё это, а тебя не торопят, ждут, когда настанет пора облечь всё это в слова. Да такие, которые шевельнут в каждой душе, которая тебя слушает и слышит, такие же чувства. А ты опять вздохнёшь глубоко, но теперь уже не радостно, как в начале, когда после такого вздоха непременно должно последовать: «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…»,- а как-то даже немного скорбно:
- Да по-разному было. Но я старался жить честно…
И в эту строчку уместилось всё – вся твоя жизнь, с её радостями и потерями, победами и скорбями, как вся жизнь умещается в чёрточку между датами рождения и смерти на кладбищенском надгробии.
А те, кто УСЛЫШАЛ эту твою исповедь, будут понимающе молчать. И какое же счастье, если вдруг чья-то рука погладит тебя по щеке, и ты услышишь:
- Я тебя ПОНИМАЮ, очень… Правда…
И необычайно важно, чтобы дальше этот кто-то обязательно добавил:
- Ты - хороший…
Вот тогда-то ты и поймёшь, что пора вставать с обочины и идти дальше. И умирать по-прежнему не страшно, но пока ещё не нужно…
