Поезд неспешно двигался в снежной тишине зимнего леса. Вагоны спали, стараясь сохранить тепло для тех, кто, едва ощущая движение, сидел, лежал или просто курил в тамбуре, созерцая влекущую сквозь ледяные узоры на стекле густую зимнюю сказку.
Темная северная ночь касалась холодными пальцами крыш вагонов, время от времени царапая их. Сквозь сон Пронину казалось, что они не выдержат и жуткая безжалостная стужа, разрушив все преграды на своем пути, проникнет внутрь, и тогда все живое окаменеет, превратится в лед, станет мертвой и неподвижной частью снежного пейзажа.
Поежившись и перевернувшись на другой бок, он посмотрел вниз. С правой верхней полки, которую он по обыкновению предпочитал всем остальным, Пронин пытался полусонным взглядом разглядеть нечто, много раз виденное. В легкой пелене неспокойной полудремы ему приоткрывались странные звуки, отливавшие в темноте множеством оттенков серого. Звуки эти приобретали причудливые формы, растворяясь друг в друге, вызывали к жизни едва уловимые запахи, среди которых Пронин отчетливее других различал мягкий мужской одеколон – след недавно покинувшего купе соседа, шумно и смело растворившегося в объятиях зимней ночи.
Пронин лег на спину и уставился в потолок. Из темноты медленно, словно повинуясь темпу застывшего снежного царства, выплывали воспоминания.
… Вот краски весенней сирени, ярко и буйно цветущей возле родительского дома, ощущение неизвестного счастья, вызванное предчувствием скорой встречи. А вот – шахматные фигуры, аккуратно расставленные на доске под новогодней елкой, – щедрый подарок родителей; следом едкий табачный дым в курилке турнирного зала – и варианты, варианты, любимые варианты…
Кочевая жизнь шахматного профессионала изменила его, обострила черты его характера, стерла грани, сделала его, Пронина, и без того малообщительного молодого человека, еще более углубленным в себя. Нет-нет, он не был замкнут, как бывают замкнуты в себе нездоровые, асоциальные люди. Вовсе нет. Его замкнутость была иного толка. Правда, сам Пронин задумывался над этим редко, предпочитая не терять времени даром, занимаясь шахматами. Как правило, делал он это в уме, прокручивая нужные дебютные варианты или ключевые позиции миттельшпиля, требующие анализа. Он настолько привык к этому, что иногда казалось: все происходит само собой и он, Пронин, с удивлением наблюдает за работой собственного мозга…
С самого начала он считал себя спортсменом. Увлекаясь шахматами параллельно с теннисом и боксом, неизменно стремился к победе и, как правило, в силу своих способностей и бойцовского характера, побеждал. Со временем теннис и бокс перешли в разряд хобби, а шахматы стали основным способом творческого и спортивного самовыражения, заработком и страстью.
К разочарованию школьных учителей, особых способностей к математике и наукам вообще у Пронина не обнаружилось. В учебе он был середнячком, болтающимся где-то между четверкой и тройкой. Учитель математики, большой любитель шахмат, грозный и остроносый бородач, не раз искренне удивлялся, как это Пронину удается так легко побеждать и белыми, и черными, практически не думая над ходами, в то время как он, взрослый человек с высшим образованием да еще к тому же математик, не может ему ничего противопоставить. Сколько раз учителю приходилось разводить руками в знак окончания проигранной борьбы, столько же раз он не понимал: почему, ну, почему Пронин не в силах решить математическую задачку даже средней сложности?!
В лучшие годы Пронин без ложной скромности считал себя классным шахматным бойцом. Он умел атаковать и защищаться, хитрить и строить стратегические планы, выжидать.
Все знали, что победить его нужно обязательно трижды: сначала в дебюте, затем в миттельшпиле и непременно в эндшпиле – иначе никак. К тридцати годам он был маститым гроссмейстером, отметившимся победами на весьма крупных международным турнирах и снискавшим славу неуступчивого и неудобного противника, которого ни в коем случае нельзя недооценивать.
Перемены, которые сам Пронин еще до конца не осмыслил, а лишь ощутил, уловил струнами своей души, произошли недавно. Он искал причины нестабильности успехов. Сначала валил все на усталость, вызванную бесконечными переездами и играми ночами напролет. Потом решил, что, возможно, дело в дебютном репертуаре, над которым необходимо поработать. В качестве оправдания приходила на ум и смена климата, которая в последнее время имела место достаточно часто...
В какой-то момент ему стало казаться, что шахматы вышли далеко за пределы доски и распространились на всю Вселенную, втянув его, Пронина, в иную известную-неизвестную игру, в которой его собственное положение выглядит каким-то туманным, призрачным, непонятным…
Нанося поражение сопернику, он вдруг чувствовал себя проигравшим, куда-то подевались спортивная злость и азарт, уступив место философским размышлениям и рассеянности. А недавно, играя с весьма знакомым противником, Пронин вдруг явственно понял, что перед ним посторонний, неизвестный человек, и в одночасье растерял с таким трудом добытое преимущество…
Вот и сейчас в одиночестве ночного купе окутанный темнотой и тишиной Пронин словно бы слышал, как границы шахматной доски медленно раздвигаются, горизонтали и вертикали удлиняются, а фигуры вырастают. И вот он уже с трудом представляет себе, как будет играть, как будет контролировать происходящее на невидимом фронте, за горизонтом снежного королевства.
Забывшись, он задремал, но ненадолго. Его разбудили странный шелест и холодок, проникший в купе из коридора. Пронин вздрогнул и, привстав, огляделся. В черной дыре нижних полок еле заметно и осторожно кто-то худой и сутулый, спрятав руки в карманы, сидел и молчал.
Пронин не испугался, однако, стараясь не делать резких движений, попытался рассмотреть незнакомца, но как ни старался – не смог, тот словно бы стал темнотой...
Сыграем? – прошелестел в темноте голос незнакомца.
Предложение прозвучало настолько неожиданно, что Пронин не поверил своим ушам, решив, что ему послышалось. Однако, опираясь на локоть, приподнялся, посмотрел в сторону, где предположительно находился незнакомец.
Вы что-то сказали? – неуверенно произнес Пронин.
Сыграем? – раздался тот же холодный шепот.
Во что? – вопросом на вопрос ответил Пронин, не понимая, с кем разговаривает.
Как во что? В шахматы, конечно...
И действительно, во что же с ним, с Прониным, можно играть как не в шахматы.
Можно...– протянул Пронин и со словами «Сейчас достану» полез в дорожную сумку за шахматами.
Нет нужды, у меня свои, — произнес все тот же шелестящий голос, и Пронин увидел, как внизу на складном столике возле окна замелькали фигуры, аккуратно опускаясь на клетки начальной позиции....
Любопытно-любопытно, – только и вырвалось у Пронина.
Он ловко соскочил вниз и в момент оказался перед рядом черных лакированных фигур из неизвестного ему материала, тактильно напоминающего дерево.
Сидя напротив своего соперника, Пронин предпринял еще одну попытку рассмотреть его, но тщетно. Все та же темнота и пустота, только чуть более отчетливой формы.
Разыграем цвет? – с чувством откуда ни возьмись взявшегося азарта произнес Пронин.
Нет! – тоном, не терпящим возражения, парировал незнакомец. – Я играю только белыми!
Ну, белыми, так белыми, — с улыбкой согласился Пронин. В себе он был более чем уверен, ведь дорожные игроки, сколь ему приходилось видеть, сплошь любители. В его кочевой практике лишь однажды ему пришлось играть с действительно достойным противником, да и то давно, можно сказать, на заре своей шахматной молодости.
Начнем, – прошелестел незнакомец и ловко, словно фокусник, передвинул пешку с е2 на е4.
Пронин, оставаясь верен себе, передвинул черную пешку с с7 на с5, намереваясь играть сицилианскую защиту, которую он предпочитал всем остальным, время от времени меняя вариации.
Противник играл уверенно, лишь изредка задумываясь над дебютными ходами, впрочем, как и Пронин. Вскоре на доске возникла довольно известная позиция челябинского варианта с небольшим перевесом у белых, но активной и острой игрой у черных. Позиция была Пронину по душе, ведь он любил играть во «вкусные» шахматы, подобно кумирам детства Талю и Нежметдинову.
Несмотря на царивший в купе полумрак (а может, и благодаря ему), мысль двигалась легко и свободно. Заглядывая в сотни переулков и тупичков, она уверенно доходила до конца варианта, который необходимо было рассчитать.
Пронин был вполне доволен собой, он чувствовал, что находится в хорошей игровой форме. На мгновение ему даже показалось, что он играет ответственную турнирную партию с сильным противником. Однако соперник, по правде сказать, был действительно сильным, и сколько Пронин ни пытался его запутать, обхитрить, ему мало что удавалось – на доске по-прежнему царило динамическое равновесие.
В своей стихии Вы играете хорошо, – внезапно прервал его раздумья незнакомец. – Давайте теперь поиграем в моей.
С этими словами он резко распахнул пальто, и Пронин словно бы провалился в холодную бездонную мглу, в водовороте которой мелькали звезды и снежинки. На мгновение стало жутко, и он буквально всем своим естеством ощутил страх физического уничтожения, страх пропасть в этом бешеном вихре, страх сгинуть навсегда. Однако вскоре все стихло, и Пронин открыл глаза. Он стоял на шахматной доске, облаченный в деревянный макинтош черного короля, не в силах пошевелиться. Его тело было сковано и статично, словно каменная статуя. Безумный страх овладел его сознанием, яростно и хаотично ищущим ответ на вопрос: «Как? Как все это могло с ним произойти?»
И вот в этом бреду и агонии он случайно бросил взгляд туда, где в боевой готовности стояли фигуры противника, возглавляемые белым королем. Он узнал его... хотя собственно узнавать было некого, но Пронин отчетливо понял, что это он, тот самый незнакомец, только в деревянном облачении... в своей родной стихии. Он смотрел на него вопросительным взглядом с того края доски и будто бы чего-то ждал. Ждал от него....
И вдруг Пронин или то, что совсем недавно было Прониным, а ныне представляло собой нечто, что едва ли возможно описать словами нормального человеческого языка, – это нечто со всей ясностью своего все еще человеческого сознания распознало, чего же ожидает белый король... Хода!!! Ведь до всей этой фантасмагорической метаморфозы ход был за ним, за Прониным, и он до тех роковых слов со всей серьезностью обдумывал свой очередной ход!
Надо взять себя в руки и продолжать. Надо продолжать. Существо, бывшее Прониным, стало отчаянно вспоминать позицию до... и пыталось воссоздать в уме положение фигур на доске. Ведь это же так просто! Сколько раз он делал это безо всяких усилий, когда было необходимо вытащить пусть даже из самых дальних уголков памяти давно игранную партию... Сейчас же то, что обычно давалось шутя шахматисту по фамилии Пронин, сделалось непреодолимой преградой для существа, на него в чем-то похожего... И все же выход был найден: разыграть партию заново, только в уме, ход за ходом: е2-е4 – с7-с5....
Только тогда, когда в голове была восстановлена конечная
