Мы назвали его - Человек...

трудись, а захочет тебя царев слуга избить - ни за что изобьет. Изобьет, поглумится, да без еды прикажет оставить. И нет на него управы. а хуже всего - скука начальственная. Озвереет от жары да безделия надсмотрщик - он забаву себе выдумывает. Кликнет стражу, чтобы сподручнее было, выберет кого из рабочих, и - пошла потеха... Наибольшая радость - унизить.Заставить раба от мучений и страха себя потерять. иным - пайки в грязь побросают - ешьте! Иным в кувшин с водой нагадят - пейте! Иного бьют, покуда не начнет мучителя словесами красивыми величать, да сандалии целовать. Иного бьют, требуя за боль благодарить, а отблагодарит сломленный - еще добавят, дескать - сам попросил. Иной расчистит свой участок, а они камни  с глиной на место пошвыряют, да без пайки в ночь и заставят работать - выполняй-ка норму! Иным приказ отдадут какой-то дурной, чтоб на других участках царевых слуг позлить или друг другу подгадить. Те прибегут - а шутник незнайкой прикидывается. Бьют раба, а приглядчик от себя "за поклеп" ему добавляет. Ломались люди. И собаками лаять готовы были, и вместо ослов грузы возить, и, как свиньи, - помои есть. Диво было при таком труде да при таком начальстве сохранить в себе - человека. Чтобы уж если не жить по-человечьи, так хоть по человечьи умереть. хоть в том у нас была над царевыми слугами малая победа. над сломленными они потешались. Человечные их бесили. Уж не скажу отчего. Может, мнили они, что скотами управлять легче, чем людьми. Может, в книгах их священных сказано. что они - люди, а прочие - нет. может - сами рабами были, в начальники выбились, а людьми быть не научились. А я думаю, что все они. нелюди, настолько оскотинели, что не могли видеть человека. Им его ниже себя унизить надо было, чтобы собственной сути не видеть. мы про то их за людей не считали.И про меж себя не по именам звали. а по кличкам - Боров, Скотина, Шакал, падаль, Гнида, Змея... Один лишь был исключением...
Голос Киту задрожал.
- Мы звали его - Человек.
Не знаю, как его назвала мать. И не ведаю, отчего он пошел в наглядчики. Может - за долги, может - дела другого не знал, а может - искал кого-то среди нас. Только, быть может, по его заслуге я живой сейчас. Появился он на участке - от других и не отличишь: тоже гордый да осанистый, тот же плащ цветастый, да и кнут с палкой - как же без них. Только прищура не было, с каким смотрят, когда у людей подвох да повод ищут. И прозвали бы его, как показал бы себя, или чем бы  запомнился. Да не успели. По зною землекоп наш упал от солнечной оплеухи. Подошел к нему новый, да бить не стал. Спросил - отчего упал. раб-то и ответил, ни на что не надеясь - и зной голову кружит, и руки заступ не держат, и ног уж не чует. Быть бы ему битому за жалобы, да царев слуга вместо кнута на тень у тополя ему показал, велел посидеть урочное время. а нам наказ дал: скажете, мол, что я его до упаду избил. ждали мы беды. Ждали подвоха, новой подлости. Думали - снова царевы слуги скотские свои игры затеяли. А не стало ничего. Полежал землекоп в тени, продохнул, да снова за работу принялся.
Тогда мы и поняли, что люди - бывают.
В ту же ночь мы ребра троим сломали, что больше других рабов господам угождали. Ни за что, в назидание - на будущее намекнули. Мы решили беречь нашего Человека.
По работе он не был одним из нас. Но забав не выдумывал, не глумился, приказов дурных не отдавал. Мы всей шкурой чувствовали, как иной раз полезно - когда начальник просто не лезет в чужую работу. Человек ходл среди нас и в зной, и в пыльный ветер, и в редкий дождь. Смотрел. Иногда указывал, что надо сделать, а что переделать, и шел за другими смотреть. От прочих наглядчиков мы указы через палку слушали, а за этого - всем усердием старались. Знали: снимут его за что-то, переведут, так на его место другой придет, нелюдь над нами станет. нет, Человек не сидел у нашего костра, не хлебал с нами варева, не пытался лезть в душу настырным панибратством. И любовь у нас заслужить не старался. Но он был нашим Человеком. Нашей защитой от царевых слуг. Покуда он был с нами - побои и унижения обходили наш участок. кадый день мы выбирали тех, кто на работе больше зашибся, чтоб сказать, если кто сторонний спросит, - "господин бил". А по другим участкаам и гулял сказ о надсмотрщике, который так бить умеет, что его рабы лучше прочих работают.
Нас он не бил. да случилось так - расслабились мы, обнаглели. Люди ведь быстро к хорошему привыкают да беду забывают.  Уже и работать с ленцой стали. Привыкли, что нас прикрывают. То, видать, не только он приметил, можжет - и с него за нас спросили. Пришел он тогда, да распрашивать стал - отчего хуже работа? А мы и ответить связно не можем - выдумываем, что на глаза попадается. Слепой бы увидел, что мы отговорками говорили - кто про зуд, кто про зной, кто про инструмент дурной. Взяться бы ему за кнут, сбить с нас спесь. Да не стал он бить. Сказал лишь на прощание: "раз по-человечески не поняли, значит - сами себя наказали". Ушел не ударив, а мы уже и почуяли, что оборвалось что-то. Что не будет уже по прежнему. Что мы потеряли своего Человека. тогда-то я и понял, что не только от глума и непосильной работы, что не только от власти да безнаказанности теряется человеческий облик,  а и что там, где себя любить да жалеть начинают, где свою выгоду хоть в малом рвать станут - там человечности тоже не жить.
Человека мы больше не видали. Не знаю, что сталось - перевелся он на другой участок, от нас подальше, или совсем ушел. Только и не слышали больше о нем. А на его место поставили над нами другого. Этот всех прежних подлее был. Каялись мы о Человеке, да поздно было. Что уж о пролитом молоке каяться-то, коли обратно его не вернешь?  Так и жили работая, покуда быстры Квириа, что носит вести меж людьми и богами, не донес до родни слухи, где меня сыскать можно... Сыскали, вот, выкууп дали. Да я, работой поломанный, уже и не стоил многого.
Сберегли меня боги. А для чего я им немощный сдался? Разве что, важно им, чтобы я о Человеке другим сказывал.
- Почтенный Киту, - поднялся с поклоном молодой Беткиль - правильно ли я понял? По твоему сказу выходит, что лучший из людей - это добрый надсмотрщик?
Улыбнулся печально старик:
- Ты молод, как незрелая гродь винограда. Даст ли такая доброго вина? Не спеши делиться своей мудростью, Беткиль, покуда не созреешь на пользу людям. Не я ли сказывал, как трудно оставаться человеком в плену, при непосильном труде, под кнутом да скотской издевкой? Не я ли сказывал, как трудно сохранить человечность, имея власть, безнаказанность и кнут? отчего же ты увидел в том только сказку о рабе и добром господине? Неужели твои молодые глаза видят в мире  только рабов и господ? неужели ты не способен увидеть в мире - ЛЮДЕЙ, для которых нет ни рабов, ни господ, а есть лишь другие ЛЮДИ?
Беткиль молча поклонился и сел.
Старик поднял с земли мягкий белый камень.
- Я много лет тесал из-под палки его братьев. пусть же теперь мои навыки пригодятся мне свободному. Я не помню лица, но постараюсь... Постараюсь изобразить Человека.