Неподалеку от Енисея, в его срединном течении, расположено довольно-таки большое старинное село. Однако чтобы не лукавить, скажу, что большим оно стало недавно, лет двадцать пять тому, а перед войной это был обычное село, каких довольно много в той стороне и по сей день. Ничем оно не знаменито, кроме, пожалуй, одной истории, в которую, находясь в здравом уме, поверить трудно. Однако местные жители нет-нет, да и «порадуют» заезжих сюда (в поисках судьбы) этой «истинной правдой», от которой у слабонервных начинается икота, а взгляд ищет какую-нибудь икону, так, на всякий случай…
Мне довелось услышать об этом «факте» весной 1975 года, а если быть точным, то 22 марта. И дело вовсе не в моей цепкой памяти, я на даты немного слаб, просто в этот день мне крепко досталось от местной молодежи, но я сам виноват. Дело прошлое, но когда я еще «закладывал за воротник», то есть пил горькую в неограниченном количестве, мне казалось, что силушки у меня что-то многовато. Обычно проносило, а в тот раз заклинило. Нашла коса на камень! Помяли меня очень крепко, даже пришлось взять больничный. А медпункт стоял на отшибе, и когда, после перевязки, я уже хотел было уходить, сердобольная сестра местного милосердия, с которой я и знаком-то толком не был, попросила вдруг задержаться.
Мне тогда было двадцать два года, а ей где-то около тридцати. Женщина она была привлекательная, улыбчивая, умеющая расположить к себе. Она предложила чаю, однако, увидя мою постную физиономию, раздобрилась, достала из стеклянного шкафчика с белыми занавесками внушительный пузырек со спиртом.
- Много не налью,- сказала она,- не потому что жалко, нет, совсем нет, просто я хочу, чтобы ты проводил меня домой. Скоро стемнеет, а я боюсь темноты. Если бы не ты, я бы давно ушла. Кому надо – найдут. У меня и дома есть все, что нужно для оказания экстренной помощи. Проводишь?
- О чем разговор? – серьезно сказал я,- только от кого тебя охранять? Все тебя знают, кто тронет-то?
- Да не об этом речь,- тихо ответила медсестра и глянула в окно. – Опять «она» появилась.
- А кто это?
- Екатерина.
- И кто она?
- А ты не знаешь?
- Нет.
- Странно. Сколько ты у нас живешь?
- Уже три месяца.
- Странно. Обычно все вновь приезжие уже на третий день в курсе всех наших дел, а ты как-то проскочил. Ты же в кузне работаешь?
- Да,- горделиво ответил я,- пытаясь в шутку подбочениться.
- Брось,- коротко отмахнулась медсестра,- будь проще.
Потом посмотрела на меня и рассмеялась.
- Не обижайся,- примирительно сказала она, - просто видок у тебя – не позавидуешь.
Я посмотрел в зеркало на свою забинтованную голову и сам рассмеялся.
- Сурьезные у вас ребята, чуть что – сразу по башке.
- Сам виноват, тут силу показывать не надо, у нас каждый в селе молотобоец. Ты еще им спасибо скажешь, что не покалечили тебя.
- Да я понимаю, что не прав,- сокрушенно сказал я,- стыдно.
- Ну, раз стыдно, значит, все наладится, ребята наши отходчивые, вот посмотришь, они же первые извиняться будут. Да и тебе стоит повиниться. У нас так принято: подрались, повинились, подружились. Ну что, пошли что ли?
Мы оделись и вышли на крыльцо медпункта. Было уже темно и довольно холодно. В этих краях март только по календарю весенний месяц, а на самой улице как была зима, так и осталась. Февральские сугробы, правда, уже немного осели, покрылись ледяной зеркальной коростой, отполированной северным ветром.
До избы Наташи – так звали медсестру – было недалеко, метров пятьсот, и мы не спешили. Ей, как и мне, наверное, тоже не хотелось окунаться в одиночество (я уже знал, что она разведенная, а я еще ходил холостой), я взял ее под руку, и Наташа невольно прижалась ко мне. Не скажу, что я почувствовал нечто, но ее доверчивость передалась мне, и я ощутил груз ответственности за ее безопасность. И вспомнил, что она говорила в медпункте.
- Кто такая Екатерина? – спросил я.
Наташа еще теснее прижалась ко мне.
-Может, зайдешь? Тут как-то не по себе. Зайдем ко мне домой, там я все расскажу. Да не бойся, у меня тут женихов нет, бывший муж в Красноярске живет, а дурной славы я не боюсь. Отбоялась в свое время.
Ее внезапная откровенность расположила меня к ней, возникло чувство доверчивости и симпатии.
- А я и не боюсь, - буркнул я себе под нос, который предательски стал шмыгать, удерживая так некстати высунувшуюся соплю, а высморкаться мне было неловко.
Мы подошли к Наташиному дому, и пока она возилась с замком, я незаметно высморкался и, почувствовав уверенность, смело шагнул за порог.
Скромное было у нее жилище, но уютное. На окнах висели стерильно-белые занавески, полы были застелены вязанными дорожкам и кружками. В проем перегородки была видна в углу массивная дореволюционная кровать с набалдашниками и большими подушками, аккуратно заправленными в такие же белые наволочки. В кухне, возле большой русской печи, лежало беремя кедровых дров, а на припечке сохло несколько лиственничных поленьев – для щипания лучин на растопку. Я привычно нащипал лучины, растопил печь и вскоре по всей избе загулял теплый деревенский дух. Наташа усадила меня за стол, а сама стала хлопотать у печи, и вскоре мы уже пили чай, приправленный березовой чагой и мятой. Разговор как-то не складывался, и я понимал, что кроме чая ничего больше не будет, и даже радовался этому, потому что Наташа мне определенно нравилась, и мне не хотелось, чтобы она оказалась «доступной девочкой».
И как бы читая мои мысли, Наташа сказала:
- Спасибо тебе, но спать ты будешь у себя. Без обид?
Я улыбнулся.
- Расскажи про Екатерину, чем она так напугала тебя? И кто она такая?
Наташа осторожно заглянула за занавеску в окно, погрустнела и стала рассказывать какую-то небылицу, так мне тогда казалось, а когда выговорилась, попросила меня уйти, потому что уже было поздно, и ей не хотелось, чтобы я встретился с этой Екатериной, потому что ничего хорошего от встречи быть не могло.
Я попрощался и ушел домой, а дома всю ночь не мог уснуть, переосмысливая Наташин рассказ, пытаясь найти в нем хоть крупицу правды, поскольку мой тогдашний ум атеиста и реалиста ну никак не хотел смириться с откровенной выдумкой людей, которые сами, слепо уверовав в эту легенду, требовали и от других того же самого. И Наташа не была исключением. Позже эту «историю» я слышал много раз от односельчан, и каждый раз в новой интерпретации, но суть оставалась прежней: Екатерина, ее двое малолетних сыновей, зимний лес, река и волки…
Крашенинниковы появились в селе перед самой войною. Сама Екатерина и ее ребятишки – погодки. Старшему Ванечке было четыре года, а младшему Игорю – три. Отец их был репрессирован, а его семья подлежала выселению в районы отдаленные от центра. Кто был муж Екатерины, и отец ее ребятишек мне узнать не удалось, его имя выветрилось из памяти людей. Екатерина же с детьми прожила в селе всю войну, когда ее вдруг арестовали.
В середине марта сорок шестого года рано утром в село из райцентра приехали два милиционера в санях, запряженных парой лошадей. Соседи видели из окон, как Екатерину и ребятишек вывели из хаты и посадили в сани. Ей связали руки за спиной и привязали к саням, а детей, уже подросших, просто кинули на солому и повезли в райцентр. Если бы они поехали той же дорогой, может и добрались бы, но милиционеры решили скоротить путь, потому что поехали рекой, в то время, до строительства Красноярской ГЭС, Енисей в этих местах замерзал. Что их заставило выбрать этот путь – неизвестно, выиграли бы всего-то километров десять, но, видно, такая уж выпал им карта. Если бы милиционеры пообщались с жителями села, может быть, и узнали, что уже неделю как поблизости появилась большая волчья стая, которая, по рассказам охотников, обосновалась за вторым поворотом реки, в глухом ельничке. Именно там волки и дождались их. Милиционеры отстреливались, около десятка волков уложили на снег и спаслись бы, может быть, но испуганные лошади рванулись, опрокинули сани.
Лошади-то спаслись, а вот люди… Очевидцы в слезах рассказывали, что от людей осталась только растерзанная одежда, больше ничего. Екатерина была привязана к саням, поэтому осталась жива, да толку-то. Она сошла с ума. Ее отвезли в Красноярск, в больницу, но вскоре следы ее затерялись. Но года четыре назад сельчанам стала встречаться женщина, в которой старожилы признали Екатерину, и которая в отчаянии заламывала руки, как бы моля о помощи. И появлялась она всегда в последних числах марта, а дня через два-три к селу подходили волки, да так близко, что все собаки буквально захлебывались от лая, а коровы от испуга не давали молока. Вот и вчера водитель и кассир, которые привезли аванс, рассказали, что видели женщину, видимо, ту самую Екатерину. Она якобы вышла из лесу к дороге, махала руками, показывая на реку, как бы предупреждая о появлении волков. Но поскольку волки появлялись здесь всегда, еще до того страшного дня, я отнесся к этой легенде весьма предубежденно. И, как выяснилось вскоре, напрасно.
Через четыре дня мне нужно было ехать в райцентр, закрывать больничный, но ехать было не на чем, автобус не пришел, а из местных автолюбителей никто в райцентр не ехал. Выручил сосед Николай, который работал скотником. Дал мне своего коня, помог запрячь его в сани, подбросил в них пару навильничков сена, кинул старый огромный овечий тулуп.
- Если станешь замерзать,- сказал он,- не ленись, беги рядом с санями, только вожжи не выпускай, конь резвый, ждать тебя не станет.
Я в первый раз ехал в райцентр конной тягой. Хотя вырос в селе, с лошадьми, все равно было немного боязно. Конь чужой, я один, а вокруг на много верст сибирская тайга. И ведь не лето.
Километра через три дорога раздвоилась. Один рукав тянулся прямо, а второй сворачивал вправо, к Енисею. Сейчас уже не могу точно сказать, кто принял решение свернуть, то ли конь, то ли я, но, спустившись с невысокого берега, мы с конем оказались на реке. Я еще тогда подумал, что этот путь короче на десять километров, и я быстрей доберусь до райцентра и обратно.
Еду, насвистываю какую-то песенку. В тулупе отнюдь не холодно, даже уютно. Задремал. Очнулся оттого, что сани дернулись и пошли быстрее. Посмотрел по сторонам и волосы на стриженой коротко голове стали дыбом. С правого низкого берега Енисея наперерез мне неслась вытянутая волчья стая. Сколько их было, не знаю, не считал, думаю, что десятка три было. Я машинально стал ощупывать сани, зная, что в них всегда под сеном Николай держал вилы, но на этот раз, видимо, забыл положить. Конь бежал резво, но и волки были опытными. Енисей в этом месте круто поворачивал вправо, и волки разделились. Большая часть неслась к повороту, а меньшая стала заходить в тыл. Конь, почуяв близкую гибель, остановился и повернул ко мне голову, как бы спрашивая, что делать? А что делать? Единственным «оружием» была длинная хворостина, которой я при надобности мог бы подгонять лошадь. Вот ею я и выколол глаз первому волку, который, догнав сани, с разбегу прыгнул на меня. Этого волка я нейтрализовал, как говорят военные, а что было делать с остальными? Вот они, рядом, голодные, злые, безжалостные…
Я не знаю, как это случилось, но мой конь вдруг резко развернулся и побежал обратно.
