госпиталь, я места себе не находил и облегченно вздыхал, когда её легкие, но усталые шаги раздавались на лестнице.
С началом холодов мы стали спать вместе в одной постели. Грелись друг о друга, навалив на себя не только одеяло, но и кучу какой-то одежды. Сквозь чёрные окна без занавесок было видно как валил снег, а само окно обмерзало изнутри морозными узорами и оттого казалось черной картиной в белой узорной раме. Сон приходил, как избавление от дневных тревог.
Но почти каждую ночь Хана вдруг начинала кричать. Я просыпался и пытался её успокоить, а она отбивалась от меня руками и ногами, иногда сталкивая меня с нашей узкой кровати. Я хватал Хану в охапку, крепко прижимал к себе и шептал ей что-то успокаивающее на ухо. В конце концов она затихала в моих объятиях и всхлипывая, как обиженный ребёнок, засыпала. Я осторожно вновь укладывал Хану, накрывал её и укладывался сам.
Надо было как-то жить, и Ханина знакомая поговорила со своим мужем, а тот ещё с кем-то, и меня приняли грузчиком в продуктовый магазин. Поначалу я с трудом справлялся с работой и к концу смены валился с ног. Так уставал, что даже есть не хотелось. Помывшись холодной водой, так как греть и носить горячую воду в ванную сил уже не было, я наконец-то падал в постель рядом с тёплой и уютной Ханой и мгновенно засыпал.
Но с моим сном тоже было не всё в порядке. Мне снилось что-то ужасное. Настолько страшное, что сердце то переставало биться совсем, то билось как сумасшедшее, пытаясь выпрыгнуть из груди. В ужасе я срывался с кровати и куда-то бежал, не видя перед собой ничего, натыкаясь на стулья, стенки, кричал, не находя выхода. И тогда Хана ловила меня, тащила в постель, откуда только силы брались в её маленьком почти девчоночьем теле, потом садилась в изголовье, положив мою голову себе на колени, гладила как ребёнка, обцеловывала лицо, и я чувствовал вкус её слез у себя на губах. Мы были та ещё парочка.
Вот и следующий 1946 год наступил. Следом за снежной зимой пришло вновь весеннее тепло, а за ним и лето. И тут случился новый погром. На этот раз не у нас в Кракове, а в Кельце. Погром во много раз превосходящий все предыдущие. Сарафанное радио принесло вести, что погромщики в Кельце кричали: «Смерть евреям!», «Смерть убийцам наших детей!», «Завершим работу Гитлера!». Если у нас при погроме были убиты пять человек, то в Кельце ровно в десять раз больше. Впрочем, разве дело в количестве убитых? Убивали с неслыханной жестокостью и насиловали даже детей и беременных женщин! Даже старух!
И вот тогда-то мы поняли: в Польше нам не жить. Просто-напросто не выжить. И мы отправились в неведомую нам страну, страну, из которой когда-то изгнали наших предков. Мы почти ничего не знали о Палестине, так тогда называли эту страну. Но знали, что там все евреи будут вместе. Свои среди своих на древней земле наших предков.
