Простите, что мы не знали. Глава 6. Колыбельная

снишься мне?

- Жива, моя девочка. Жива. Я живучая. - Она обцеловывала лицо девушки мокрое и от воды и от слёз, своих и ханыных. - И ты живучая. Я была убеждена, что ты погибла. Знала, что евреев из трудовых лагерей или расстреливали или отправляли в Аушвиц, и там сжигали в крематориях.

- Меня спасло то, что я поменяла еврейскую фамилию Левит на польскую Гражинская. А ещё то, ещё то… О, Боже! В общем, эйнер дайч гефайн ин либе мит мир [один немец влюбился в меня, (идиш)]. Там была речка. Он сопровождал нас на работы, а затем спрятал меня в яме на берегу и присыпал ветками и грязью. Обещал, что возвратившись в лагерь, скажет, что гефтлинг номер 34761 покончила жизнь самоубийством и утонула.

В любом случае меня обязательно должны были искать. Быстро темнело. Я вылезла из ямы и чтобы сбить собак со следа, вошла в реку и поплыла по течению, а когда у меня кончились силы, вышла на противоположном берегу.  Несколько ночей я вновь плыла вниз по течению, а утром пряталась. От голода, я в какой-то момент потеряла сознание не успев спрятаться. Хорошо, что это случилось на берегу, а то и вправду утонула бы. Днём на меня наткнулись две девочки лет 12-13. Они привели родителей и те забрали меня к себе. Я сказала им, что я полька, иначе они могли выдать меня фашистам. Почти целое лето и зиму они прятали меня на чердаке. Фронт громыхал уже где-то рядом.

А потом пришли русские. Я пошла с ними, работала в их госпитале. И вот тогда я и подобрала Геньку в освобождённом концлагере. Почти мёртвого.



Мы показали Талье наш дом и теперь сидели под навесом рядом с входом. Талья рассказывала о родителях Ханы, о своей дружбе с ними. О своём муже Давиде и двух сыновьях Войцехе и Юлеке, скорее всего вылетевших пеплом в трубу. Там прямо на платформе, - рассказывала плачущая женщина, - куда они прибыли, женщин и детей отделили от мужчин.

Что было дальше Талья не захотела рассказывать. Не могла.

Зато вспоминала Хану маленькой и своих сыновей, за которыми она бегала везде хвостиком. О том, что уже тогда Хана хотела быть медсестрой. Обожала когда Войцех и Юлек играли в войну, а она лечила их, раненных.

Талья улыбалась, а по лицу текли слёзы. Она даже не думала их скрывать, или вытереть. И потому по её щекам, в красивом обрамлении серебряных волос, текли хрустальные ручейки.

Я не любил пить. Разве что на праздник или чей-то день рождения мог выпить немного. Но сегодня достал бутылку водки из шкафа и начатую бутылку вина, недопитого после какой-то вечеринки и уже покрывающуюся пылью. Предложил женщинам вино, однако они дружно, чуть ли не хором, отказались. А потому бутылка водки быстро пустела под разговоры, которые были подобны тучам в предгрозовом небе. То затянет чёрным, и кажется, что света уже долго не будет, то вдруг в разрыве блеснёт солнышко.

Талья продолжила рассказывать о себе. О своём детстве, о школьных годах, о том как, вышла замуж за красавца Давида и родила своих сыночков. Какая у них была счастливая семья, а растить сыновей помогали ещё и обе бабушки, Давида и её мамы. Да и дедушки тоже.

Лишь о перенесенном в концлагере Талья молчала, всячески избегая этой темы. И я понимал её. Ведь и я никому ничего не рассказывал. Даже Хане я рассказал далеко не всё. Срабатывал какой-то внутренний механизм, намертво запиравший мне рот и сдавливающий в тисках сердце так, что на какое-то время душа вылетала из меня и я становился живым мертвецом.



Мы пошли провожать Талью до дома. Она предложила зайти к ней, но Хана почему-то заупрямилась, сказала, что видимо перебрала, и потому хочет побыстрее вернуться и лечь. Чуть ли не силой стала тянуть меня домой.

Простившись, пошли в обратную дорогу. С Ханой что-то происходило, она то отталкивала меня и шла в стороне, то льнула как виноградная лоза, и её требовательные, совершенно не такие как всегда, поцелуи вызывали во мне желание, которое я изо всех сил пытался скрыть.

Вот уже и наш дом, на окраине кибуца, обращенный к банановой плантации. Остановились под навесом у входа, и тут Хана вновь, как-то по-особенному прижалась горячими губами к моим губам. Поцелуй длился долго. Наконец она выдохнула прямо мне в губы:

- Стой здесь, я мигом.