1.
Расселись и пропели «Долгая лета».
Стол был украшен яствами изысканными, среди которых назовём и бутерброды с колбасой «Докторская», и бутерброды со шпротами и ломтиком огурца, майонезом отмеченные; упомянем салат из красной фасоли, зелёного горошка, сладкой кукурузы, сухариков, сыра и ветчины; не забудем и суп из пакетиков «Дачный», и голландский сыр по четыреста двадцать рублей за килограмм, скажем и о гарнире к минтаю жареному, коим (гарниром же) была великолепная вермишель быстрого приготовления; наконец, не останется без нашего внимания и кофе, к которому поданы были пирожные «Рыжик». Всё это роскошное изобилие венчалось тонкими алкогольными напитками: водкою «Булыгин» и пивом «Балтика». Был подан к столу и батон «Нарезной». И конечно сельдь: филе-кусочки в масляной заливке. Зёрнышки кориандра в ней, в заливке, были.
Беседа за столом проистекала исключительно умственная. Досужих сплетен не допускалось. Кушали вволю и свободно провозглашали тосты. После очередной здравицы, произнесённой в честь хозяйки стола, изъявила желание прочитать недавно написанный экзерсис (таково было авторское наименование жанра) Анна Ивановна Кумысова. Она извлекла из ридикюля рукопись, раскрыла её на видном месте и прочла:
Невыгодный классик Денисов!
Мы любим симфоньи твои.
Мы смотрим на мир из кулисов,
А ты на него глядишь в упор.
Такого боится он взгляда
И прячется тихо под стол,
Но ты – меломанам отрада
Тебя не дано позабыть!
Анна Ивановна закончила, налила стопку водки, хлопнула её. Закусила конфеткою «Мышка на сервере».
– Нет! Никогда! – вскричал Влас Витальевич Егорушкин. – Никогда не забудем! Такое забыть невозможно!
– Да и не нужно, – добавила глубоким контральто знойная Леонида Порфирьевна Пчёлкинидзе, старший санитарный техник института.
Серапион Гордеевич Люмпенов сказал:
– Я тоже сейчас буду читать. Но и вас попрошу проявить активность. Что ж так просто-то слушать? Вы сейчас встаньте в хоровод, хорошо? И начинайте его водить.
Присутствующие встали со своих мест, взялись за руки и начали водить хоровод вокруг бюста кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС Бориса Николаевича Пономарёва, периодически низко ему кланяясь. За всё хорошее.
Серапион Гордеевич сообщил, что текст, который сейчас предстоит услышать публике, был обнаружен в папке «Неизреченное», доставшейся ему, как наследнику Отто Вильгельмовича Куусинена по прямой линии.
Закончив историческую преамбулу, Серапион Гордеевич прочёл:
«Структура деятельности общего характера. Стратегия дальнейших изысканий.
И преобразований
И мечтаний
О былом…
И общая форма. Мамы, перемывшей все-все доступные её взору рамы. Форма! Вся вселенная – в ней.
Ах! Результативность этого процесса не подлежит сомнению.
Вследствие общей радости по поводу наступления сумеречного сознания. Ведь, где радость, там и японский городовой.
С чем и связано воздействие на общую структуру деятельности во благо страждущих, но не излишне страдающих.
И в вышних слава!
И если это сбудется, то так тому и быть.
Сидит на речке курица.
Куд-куд-куда нам плыть?..
... Вот такие сведения передал мне подпольщик Бессонов».
Закончив, Серапион Гордеевич Люмпенов сел на своё прежнее место, которое оказалось кем-то уже занято. Но этот кто-то был незаметен.
Когда уселись и остальные, закончив хоровод, то Валентина Ивановна Тютина сказала:
– Дородность я уважаю. Дородность! Худосочие – оно не веселит. Какое в нём может быть веселье? Ровно никакого веселья в нём нет. Поэтому будем отведывать и дальше всяких яств и выпивать!
Потонули, в колышущемся гуле общего одобрения потонули слова Валентины Ивановны.
Да и сама она вскоре утопла.
2.
Вновь пропели «Долгая лета» и решили заняться арифметикою. Для умствования.
– Концентратом, квинтэссенцией арифметики является бальзам «Звёздочка», – уверенно заявил Аверкий Борисович Аристов, недавно скончавшийся и проживший без малого девяносто пять лет. – И будущие строители оптимизма должны об этом знать! А то – спроси-ка нынешнего молодогвардейца, знает ли? Так, пожалуй, и через час ответа не…
– Бальзам «Звёздочка» и чай «Принцесса Фурий»! – перебив, дополнил заявление Аверкия Борисовича советник Пирксман Вениамин Сергеевич.
Аверкий Борисович согласно кивнул.
Плюнул.
Плюнул и Серпион Гордеевич:
– Что вы опять о жратве! Словно какой-то… пищеблок…
– Коммунистов и беспартийных! – хихикнула Анна Ивановна и хлопнула стопку водки.
– Конец бумажного книгоиздания – это гуманитарная катастрофа, – мрачно проговорила Эльжбета Марцельевна Пумпянская.
– Знаем мы эти кото-строфы! – махнул рукой Влас Витальевич. – Вот одна из них, – и прочёл:
Кот на лавочке сидит,
обормот и бандит.
А напротив – тоже кот,
хулиган, обормот.
А другой залез в комод –
колбасу жрёт.
Потрясённые, все примолкли.
– Может, всё же не в комод?.. В буфет? – задумчиво сказала Анна Ивановна. – Или, что ещё более правдоподобно, в холодильник?
– Именно в комод! – возразил Влас Витальевич. – Там, в ящике, хранилась колбаса. Такие были хозяева. Да и кому нужно это ваше правдоподобие?.. Пойдёмте гулять!
И все направились на прогулку.
3.
Вениамин Сергеевич шёл, поигрывая тросточкой.
Анна Ивановна… Анна Ивановна даже и не шла, а словно танцевала.
Углублён в самосозерцание, шёл Серапион Гордеевич. Вестимо, обдумывал что-то.
Влас Витальевич шёл, всё высматривая по сторонам, не появятся ли представители органов охраны правопорядка.
Валентина Ивановна шествовала – вся из себя! Как она обычно и ходит. И не только ходит.
Аверкий Борисович семенил прихрамывая. Подобно популярному актёру Гердту. Он даже был на него немножко похож. И образом мыслей, и одеждой, и душой.
Пумпянская пыталась вырваться вперёд, но её осаживали. Тогда она начинала бубнить под нос, какой стал народ чёрствый и неотзывчивый.
Вдруг Кумысова вскрикнула:
– Ай!
– Что? Что такое? – встрепенулся Влас Витальевич. – Милиционеры?
– Это я так просто, – заулыбалась Кумысова. – Для поднятия, так сказать, настроения.
Кумысовой хотелось петь. Не смела!
Но долго идти в молчании было совершенно непозволительно.
Поэтому Серапион Гордеевич наконец проговорил:
– Снова прочту вам стихи… – он сделал паузу. – Из романа.
– А-а… Я их знаю, – буркнула Эльжбета Марцельевна. – Про стакан, да? – Она взглянула в сторону Тютиной, но та была совершенно невозмутима.
– Ошибаетесь! – крикнул из каких-то задних шеренг Аверкий Борисович. – Вовсе не про стакан!
– Про жизнь, – пресекая спор, сказал Серапион Гордеевич и прочёл:
4. Стихи из романа
* * *
У старца болит голова.
Он молод когда-то был.
А ныне – слова, слова…
О лежбище средь могил,
о торжищах, о борьбе,
о славе и о судьбе.
Ему бы, конечно, туда –
в историю, в торжество,
сквозь годы и города,
в нелепое большинство,
но песни родной страны
зовут на тропу войны.
* * *
Одинокий какаду
Целый день летал в саду.
Ах, попасть бы в этот сад!
Да не можно, говорят.
* * *
Уже безумие крылом
страны накрыло половину,
но как живёшь ты, отчий дом,
взрастивший тонкую рябину?
Отринув плюшевую ласку,
какие, крейсер, видишь сны,
какие планы рождены,
чтоб лёгкой пылью сделать сказку?
На водных лыжах вслед за мной
летят хохочущие утки.
Забвенье щерится волной,
и дольше века длятся сутки.
5.
Валентина Ивановна то ли одобрительно, то ли просто так произнесла:
– Эк вы!.. Кряжисто!
А Кумысова даже хотела несколько всплакнуть, кабы не опасение размазать тушь, но Влас Витальевич, заметив эту нерешительность Анны Ивановны, обнял её за плечи и, утешая, сказал:
– Дорогая, хорошая, не плачь! Я куплю тебе готовальню! И даже кульман куплю…
Шли и шли и пели «Многая лета…»
У меня есть миниатюра именно об этом. Реакция авторов другого ресурса была бурна и неоднозначна. Опубликую здесь.
*
Последние три катрена хочется запомнить