Пишите оды, господа

направив чёрные стволы на снежный холм, и предвкушая убийство. Начинало светать. Лай уже сводил медведицу с ума. Над берлогой повисло предчувствие смерти. «Они не уйдут» - поняла Акулина и пошла на рывок.

    Она раскидала собак и поднялась на задние лапы. Со всех сторон загремели выстрелы и пули жалили её тело, но не валили. Главный выстрел в лоб она не получила. Беретта дала осечку. Она шла на Серёжу. Пули впивались ей в спину одна за другой, как будто по ней стреляли из пулемёта. А Сергей даже не успел перезарядить. То ли не успел, то ли всё уже понял. В последнем рывке Акулина правой лапой распорола губернатору живот, разрезала мочевой пузырь и раздробила лонную кость, смешав ниже живота мясо, кости и кожу.

    Медведицу добивали всей бандой. Она уже давно была мертва, а озверелые люди всё стреляли и стреляли ей в тело. И даже били ногами и тыкали ножами.

    Министр здравоохранения, в прошлой жизни стоматолог, сделал сильный обезболивающий укол, кое как перевязал раны и сказал, что нужно срочно в больницу, и тогда, мол, есть шанс. А про себя подумал, что при такой ране выживать особого смысла и нет.  Быстро соорудили носилки и, взявшись вчетвером, побежали к вертолёту. По рации скомандовали экипажу запустить двигатели и быть готовыми к взлёту.

    Когда все ушли, на месте трагедии остались только два спящих медвежонка. Хотя, по правилам охоты, стрелки должны были добить всех оставшихся в берлоге, а потом оформить актом, как вынужденные жертвы, и посмертно получить в лесничестве лицензии на их отстрел. Порвав губернатора, Акулина спасла детёнышей, даже не зная об этом.

*    *    *    *    *

    В момент трагической гибели Акулины в печи лесника стали необычно ярко вспыхивать берёзовые дрова и трещать, как выстрелы из многих ружей. Иона Петрович сидел на табуретке у печи и, не отрываясь, смотрел на огонь, а огонь, не отрываясь, смотрел на Петровича.

  Лесник встал и подкинул в печь ещё целую охапку сухих дров. Потом снял со стены гитару, сел опять перед печью и стал наигрывать странную мелодию. Даже не одну внятную мелодию, а как бы набор мелодий, причём разных темпов, почти какофонию. Порой он просто бил по струнам на одном-двух аккордах и даже стучал по деке, какой-то сумасшедший ритм. И чем сильнее разгоралась новая охапка сухих берёзовых дров, тем сильнее увеличивался темп его игры и, странным образом, треск горящих поленьев попадал в размер его боя, и создавалось ощущение бешеного ритма двух шаманских бубнов – внутри и снаружи печи. И, когда совпадали ноты струн и поленьев, печь вступала в унисон с гитарой и начинала подрагивать. А волосы на руках Петровича поднялись и превратились в маленькие антенки, и сам Иона стал как будто бы одной большой антенной, принимающей очень далёкий, и очень мощный сигнал. Глаза его затянулись плёнкой и скрыли синеву, а тело начало вибрировать изнутри на одной волне с гитарой и печью. С ним опять случилось то абсолютное наполнение неведомым светом и энергией, при котором он считал, что надо бы умереть. Но он не умирал, а как бы исчезал из одного измерения и начинал существовать в нескольких, и это был уже точно не он, а то непроявленное, о котором он знал, говорил и даже бывал в нём, но потом не мог ни вспомнить, ни передать, ни тем более испытать заново, когда возвращался.

      И чем ближе к вертолёту перемещались носилки с губернатором, тем чаще попадали в унисон гитара, печь и сам Петрович, и тем ярче разгорались поленья. А лесник, наконец, уловив совпадения всех инструментов, принялся мычать непонятный мотив. И в этом мотиве не было слов, там были просто носовые и горловые звуки, которые казалось шли не изо рта лесника, а прямо от земли под избой, где был залит фундамент печи и вкопаны сваи по углам сруба. И, казалось, весь периметр, на котором стояла изба, начинал дрожать в унисон с печью, гитарой и телом поющего Ионы. И дрожь земли передалась кедру на поляне и тот начал покачиваться и звенеть, тоже сначала тихо, как бы изнутри.

    В это время челядь с носилками добралась до вертолёта, над которым уже вращались лопасти и заглушали звон кедра. Кедр уже стонал и звенел, пока грузили полуживого губернатора.

    И когда вертолёт начал подниматься над землёй, последний громкий аккорд и рык лесника полностью совпали с гудением и треском печи. Печь вздрогнула, резко дёрнулась влево, в сторону поляны и сместилась вместе с фундаментом на один сантиметр. Этого сантиметра оказалось достаточно, чтобы создать подземную волну, сорвать кедр с корней и обрушить дерево на едва приподнявшийся от земли вертолёт. Погнутые винты стали рвать обшивку, добрались до почти полных баков и высекли искру. На высоте тридцати метров вертолёт взорвался и моментально выгорел внутри. А потом медленно, как шаровая молния, упал в снег и зашипел.

  Пока догорал вертолёт, взошло солнце. Лесник поднялся от печи, посмотрел на горящие обломки вертолёта, потом повесил гитару обратно на стену, в пару к ружью и вызвал по рации спасателей. Всё это он проделывал спокойно, без суеты, словно ничего и не случилось, но глаза его были как будто ещё не здесь. И если бы можно было сейчас заглянуть в них, глубоко-глубоко, то там была бы холодная, страшная пустота, и в этой страшной, огромной пустоте метался, не находя границ, маленький мальчик-старичок, лесничок-боровичок.

    Иона Петрович опять вернулся к печи, сел напротив огня и протянул к огню руки, словно долго катал снежную бабу голыми руками и сильно их заморозил. Так он просидел довольно долго. Руки потихоньку отошли и в глаза вернулся синий цвет. Он взял топор и пошёл строить вольер для Акулининых медвежат.

    Когда прибывшие спасатели разбирали пожарище и собирали останки, выяснилось, что внутри сгорело дотла абсолютно всё – тела, оружие, снаряжение и, странным образом, уцелел только аккордеон в футляре, кем-то прихваченный на охоту, для пущего веселья. 

*    *    *    *    *    *    *

        Приблизительно в то же время на печи у Спиридона перегорели обе гирлянды. Как только начало светать участковый поднялся из-за стола и открыл двери к арестантам. И Семён, и Анзор безмятежно спали на лавках. На подоконниках лежали пустые листы бумаги. Ни один из них не написал ни строчки.

    Спиридон забрал чистые листы и вернулся за свой стол. Он взял ручку и принялся обдумывать докладную записку в областное ГУВД на предмет возбуждения уголовного дела. И пока он размышлял какую статью нарисовать спящим бандитам, где-то вдалеке, за окном, послышался громкий хлопок. Участковый встал, подошёл к окну и увидел столб дыма над лесом со стороны Иониной сторожки. Он схватил шинель, одел шапку и уже рванул было к двери, и даже открыл её, но потом, вдруг, остановился, вернулся к окну, сел на стул и стал просто смотреть на дым, начиная догадываться, что там произошло, а также понимать, что делать ему там сейчас нечего и бежать уже никуда не надо. Всё что должно было произойти уже произошло, а виновных пусть придумывают и находят другие. Сам он понимал, что виновных уже нет. И судить их будут не здесь.

      Он разделся, вернулся за стол и посмотрел ещё раз на оба пустых листа. «Да, наверное, так правильно, так по кону» - подумал Спиридон Иванович. Он взял ручку, ещё подумал немного и легко составил объяснительную записку на имя уже покойного начальника полиции области. В ней участковый довольно толково расписал, что за драку перед школой ошибочно приняли репетицию к новогодней постановке. Постановку готовила учительница физкультуры Мария Михайловна и привлекла к представлению местную сознательную общественность. В тот вечер репетировали сцену драки с пиратами, по книге Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада». Ниже он оставил место для подписей свидетелей. Когда ребята проснутся он их отправит эти подписи собирать. Обоих, вместе, без машины. Пусть походят по воздуху женихи, помирятся и успокоятся.

    С первыми лучами солнца проснулась и Машенька, и тоже услышала холопок вдалеке, за окном, но не обратила на него внимания. Никакие хлопки в воздухе не могли уже отвлечь и помешать новому течению её жизни. Она облокотилась о подушку, лицо положила в ладошку и теперь внимательно, по-новому, рассматривала спящего Василия Филипповича, понимая, что перед ней лежит отец её будущих детей. Она одновременно и любовалась его профилем и думала, как бы сделать так, чтобы её Вася стал директором школы, когда Лидия Сергеевна уйдёт на пенсию. И пока наш Пушкин спал, Машенька принялась хлопотать по дому. Она убрала со стола, вымыла посуду и полы во всём доме, и протёрла пыль везде где нашла. Задержавшись у портрета Суворова, она перечитала цитату, и, особо не вникая в смысл написанного, просто развеселилась и приготовила очень вкусный завтрак на двоих. Когда Василий Филиппович проснулся и увидел чистый дом, завтрак на столе и счастливую Марию Михайловну, он всё понял, и, хотя, ему, ужас как, хотелось похмелиться, он улыбнулся и приготовился жить счастливо.

    А по деревне потянулись и уютно запахли на морозе дымки. Ужики кутались в одеялки, пытаясь оттянуть момент, когда уже надо будет окончательно проснуться, идти умываться холодной водой, есть кашу и собираться в школу – учиться, учиться и ещё раз учиться.