Евгений Угрюмов
1 января, 2015 г.
ЦАРЕВНА БРАМБИЛЛА
К о м е д и я
(опыт философических и риторических упражнений)
…так о чём мы там?
Гений и злодейство несовместимы?
Чем больше злодея, тем меньше гения?
Да-да, невежда – законченный злодей!
Не смешите!
Сюжет растворяется в философических и риторических упражнениях, что, конечно, одно другого стоит, как сказано у Цицерона… примерно: чего бы стоила ваша философия, не умея убеждать, и что бы делала ваша риторика, не умея философствовать?
«Я утону в твоих сиреневых глазах! – шептали его губы, губы шептали, губами шептал он, и всё его затейливое лицо: «Я утону в твоих сиреневых глазах!» - шептало.
Я так хотел стать в этой жизни биологом, ботаником, химиком, правильнее, биохимиком. Не стал. Думаю, человечество от этого потеряло. Хотя, человечеству до этого…
…но! я говорю о теоретическом человечестве. Как, знаете - есть теоретиче-ская химия, а есть практическая. Если ты занимаешься практической… оставь!..
«Негеометр, - как говорится, – да не войдёт». Так что, если негеометр - кочумай.
В любом случае, результат имеет своей причиной не философские разыскания или риторические экзерсисы, не метафизические неопровержимые посылки, а биохимические процессы, такие органические или, пусть даже, неорганические молекулярные реакции (2H;S+3O;;2H;O+2SO; - горит, синим пламенем, и пахнет тухлым яйцом), а всё остальное (литература, живопись, музыка – Гомер, Рафаэль, Шопенгауэр и Бах), всё остальное только упражнения, licentia poetika, только жонгляж… восхитительный, конечно, если жонгляж классный, как у Рабле, например, или у Амадея, например, или я, вот, например, который, понимая, что биохимия и ботаника для него осталась Terra inkognito(a), всё же выдаёт себя за кое-что, за нечто… а какой бы был биолог!
Повеселились?
Затейливое лицо? Когда артист и клоун - тогда и лицо затейливое, размалёванное (выбежит из балагана – артист и клоун, и лицо, размалёванное, затейливое, Fratzengesicht, по-немецки), рот до ушей (гримёры всё!), ресницы, уши, нос, глаза, причёска (парикмахер! костюмеры всё!), трико из разноцветных лоскутов и зелёные перья, как у ободранного полоумного павлина; видели ли вы когда-нибудь полоумного павлина, у которого зелёные перья сзади? В общем, этого полоумного известная людям с воображением и неведомая людям без воображения сила объяла, вдруг, схватила, скажем, вдруг, и повлекла - посреди первого акта, посреди балаганной трагедии повлекла. Трагедию назовём «Карлик нос».
Влюблённого играл горбатый, с длинным носом, трагическая фигура. «Мими, ми-ми-ми, ми-ми-ми!..» - играла фигура, стоя на коленях, с длинным носом, - «Луна, звезда, печаль!» - с горбатой спиной и коротенькими кривыми ножками (можно найти у Жака Калло, у него там много таких). Он-то считал себя (не Жак Калло, а карлик) первым любовником (primo amoroso), да и был им, отчего не быть? Чего только не наделают гримёры, костюмеры и парикмахеры (с их точки зрения primo amoroso выглядит как раз так, перья зелёные - главное). Гусыню Мими тоже, если кто читал «Карлик нос» и, если кто читал, «Принцессу Брамбиллу», так вырядили! – вырядили такой совсем красоткой, модисточкой Джачинтой Соарди.
Смешивай на палитре красный с синим, аж до явления фиолета, а потом разбавь фиолет белилом, разбавь эту безысходную, смешно, печаль, белым светом, и вот тебе и не безысходная печаль! но мечта; подбавь туда изумруд-ных и красных искор – мечта, ах! под кустом бутафорской цветущей вовсю сирени - сиреневая жизнь… в сиреневых глазах.
Смешивай и получишь что тебе надо.
«Я утону в твоих сиреневых очах, луна, звезда, печаль!», - всё ещё шептал, превращённый гримёрами, парикмахерами и костюмерами в Карлика, и выброшенный, в воображении, на улицу какой-то силой первый любовник. Мими осталась (пока) там, в балагане; а Карлик шептал, шептал, хотя уже, собственно говоря, и шептать было некому. И не то, чтобы некому – шептать уже надо было другое. Согласитесь – улица не балаган! Здесь не только играют роли и не только мажут лицо клоунскими белилами а губы и щёки арлекинской карминовой помадой – здесь так играют, здесь такая живая жизнь, что белила можно отодрать только с кожей и щёки вместе с карминовой помадой, правильнее, карминовую помаду вместе со щеками. И вещи, как сказал в боговдохновенном, хотя, всё же, риторическом (ну-у, все понимают, кто его читал в детстве, да и Бог, разве не божественный ритор?), как сказал в риторическом сочинении один святой Августин: вещи здесь называют своими именами.
Кто-то не согласен? «Весь мир – театр»? Театр. Но театр театру рознь.
- Куда прёшь, горбатый? – вот как здесь! Здесь никто не станет прятаться за слова. Слова здесь потеряли своё главное назначение – скрывать мысли… напротив…здесь рубят правду-матку (какой восхитительный фразеологизм, эвфемизм, я бы сказал; одна моя знакомая маленькая девочка называла театр марионеток, в котором прошло её детство, театром реаниматок), здесь улица, и никто никому ничего не должен… чтоб ещё прятаться за слова.
Его зовут? Джильо Фава! раз уж гусыня у нас Джачиннета Соарди.
- Якоб, Якоб! Куда тебя несёт? Ты что не видишь, что публика сейчас сделает из нас яичницу? – это там, в балагане, посреди трагедии, подруга Мими теребит своего партнёра, первого любовника, горбатого карлика, подруга Мими.
- Я-акоб, ну опомнись, опять ты куда-то помчался, мой милый Я-акоб.
Но Якоб, то бишь, Карлик, то бишь, Джильо Фава не слышит. Другие звуки, другая музыка объяла карлика. Перед ним плыла улица, совсем, как у затейливого описателя плывущих улиц, и по улице, сначала, редкие проплывали граждане: «Здравствуйте, синьор Карлик Нос!», «Guten Tag, Herr Jakob!», «Was ist los mit Ihnen? Что это Вы сегодня совсем на себя не похожи, здравия желаем!» Потом пронеслась стая ряженых и сорвала с него бутафорский горб, потом старуха с зелёными глазами ухватила его за длинный нос и тащила, тащила, приговаривая: «У нас тут не театр тебе, буф-ф-ф, у нас тут у каждого свой, уф-ф-ф, нос!» - тащила, пока не оторвала его (нос), оставив ему его собственный, вздёрнутый, как у всех актёров нос. Костюмчик тоже, из клоунского с перьями, стал неклоунским, потому что в переулке с красными фонариками набросились на него костюмеры и отняли своё, свои перья и лоскуты, и, если бы не фея Розабельверде (на самом деле это был маг Фуриозо), стоять бы ему обнажённым (словечко какое), чтоб народ, проходящий, засматривался и восклицал: «Смотри, какой пупс восхити-тельный, будто Давид еврейский или Аполлон Бельведерский! - а девушки… да девушки вообще!..
И знаете, как говорят, хорошего танцора от плохого отличить просто. Хороший танцор танцует под музыку, а если плохой танцор, то музыка танцует под него.
Какая метафора!!! Какой парадоксальный приём! Хороший танцор танцует так, как играет музыка. А музыка страдает, но продолжает играть, когда танцует плохой танцор, хотел написать актёр… а что, с этой стороны, любой актёр в душе танцор…
Тут надо подумать. Ведь многоточия просто так не ставятся.
Подумали?
Ну а мы о своём.
Фуриозо в детстве был серьёзным мальчиком - из семьи Торчеллинов, правда, но это не мешало его серьёзным мыслям.
Самой серьёзной мыслью была, хотя постоянно бились другие… многоточие! Многоточие - ещё ничего! на его месте должен был быть восклицательный знак, три восклицательных знака, потому что по улице: крики, визги, трубы, барабаны, свистелки, тарелки, колокольцы, собачий лай и всякое другое дьявольское потрясение нежных ангельских ушек, повалила, как в Принцессе Брамбилле, да какой там!.. как в видении монашка Вальхелино из прихода Лизье, ну-у, все его знают, попёрлось шествие с плясками и выкрутасами лгунов, воров, подлецов, предателей, клятвопреступников, насильников, убийц, блудниц, прелюбодеев и прелюбодеек. Словом, это такое имагинарное, (как умники говорят), чтоб вообразить нам куда мы и где мы, и с кем мы, а на самом деле для того, чтоб сказать, что Торчеллини вели родословную от предводителя всех этих злодеев и с;мого злодея из злодеев: Эллекена, Эрлекена, Халлекена, Рогатого Охотника, Крокезоса, короля Херлы, Карлекинуса! Вспомнили?.. да какая, собственно, разница? - кому как больше нравится, главное, злодея из злодеев ехавшего впереди всех на козле… для настоящего имагинарного надо ещё готический в пламени собор с забрызганными кровью распятого венецианскими стёклами и пару ведьм с бесстыжими глазами, и всю толпу, прикладывающихся к коленке чёрной королевы… и палача на плахе, с отрубленной головой за волосы в руке.
Ну-у? взорвался мозг? разверзлось immaginazione ? Или, чтоб такой мозг взорвать, надо трах-тарарах?!
Добро пожаловать!
Торчеллини вели свой род от злодея из злодеев.
Знаешь, когда твои ногти только и ждут знака, чтоб стать когтями… то знак обязательно будет дан.
«…если невежда - это всегда злодей, - то, может, злодей не всегда невежда? – размышлял маленький Фуриозо, и это была главная мысль, его главная загадка, и не только в детстве, а я бы сказал, как говорят, в принципе, в жизни, и малышу очень не хотелось быть невеждой. – Если невежда всегда… - размышлял носитель злодейского имагинарного генофонда, - то злодей, может быть, не всегда?» И потомок славного Рогатого Охотника учился, учился, учился, чтоб быть… чтоб не быть хоть невеждой… может тогда и зло?.. – разгадывал потомок Рогатого Охотника главную свою загадку… - хотя по наследству, в душе… да, вот, в душе… «А что, разве не может так быть, что злодей в душе… а не в душе, не злодей?» - пытал Фортуну потомок Карлекинуса. Читал про злодеев, про праведников, про одного, тоже, вычитал, который отдал нищему свою рубашку, а тому, потом, отрубили голову за кражу. Вспомнили? Все вспомнили? Известная всем история про праведника, именем которого увечили и казнили, жгли и проклинали. Правильнее сказать, известные истории… сколько их маленький злодей Фуриозо перечитал… и всё для того, чтоб не быть невеждой, равно, как он надеялся, тогда, и злодеем.
Словечки всё. Курбеты всё и сальто-мортале. И он уже представил себя, ни много ни мало, Святым Георгием… самим Святым Георгием Победоносцем, красавчиком, с копьём в руке... представил и убил дракона, но, зато, спас царевну.
Пренебрежение законами природы влечет за собой упадок, дегенерацию и, в конечном счете, гибель.
Насмешил?
Или, чтоб насмешить, надо трах- тарарах?
Разобраться надо! Святой Георгий – не невежда же… а дракона убил! хотя, с другой стороны, спас… спас царевну от дракона.
Слова, слова, ах, эти мне костюмеры, гримёры и бутафоры – вырядят - сам себя не узнаешь.
Можно ещё феей Розабельверде притвориться, как у нас, хотя те, кто слышал историю Цахеса, знают, что ни к чему хорошему это не привело. А потом, на долго ли? Естество – оно рано или поздно, но даст о себе знать, и вот тут-то… как помните, с Иоанном, который оказался Иоанной ? когда… ну и т.д., и т.д. Смешная история, правда?
Закрыла фея Розабельверде пупса Фаву от любознательных девушек, которые снова, потом, когда все негодяи пронеслись, стали рассматривать и хихикать. Закрыла своим кружевным передником, а сама давай гладить по голове Фаву, и вдоль, и поперек, и по, и, как говорится, против, чтоб
