Приглашение на казнь

Приглашение на казнь парафраз

Евгений Угрюмов

                П Р И Г Л А Ш Е Н И Е  Н А  К А З Н Ь
                (п а р а ф р а з)
               
                Псевдоперсонажи в псевдоправдоподобной жизни.               





               

                «…иные же (песни древних славян) совсем не имеют смысла…       
        подобно некоторым русским; нравятся одним согласием звуков и мягких слов,  действуя только на слух и не представляя ничего разуму».
                (Н.М.Карамзин, «ИГР» )




               
              Необходимое преуведомление или предуведомление, как хотите.

Одним из условий комфортного чтения является прочтение романа В.В. Набокова  «Приглашение на казнь». Вторым условием является умение «отдаться задорной и причудливой игре», как ловко заметил автор задорной и причудливой игры в «Принцессе Брамбилле»… да, таков наш стиль! Наши стилистические (язык проглотишь!) особенности… тоже станут препятствовать вовлечению… но, без труда, как утверждает  профессор Делаланд, не вытащишь рыбку из пруда (сомнительное утверждение; можно и без труда такое! отхапать; но нам, в нашем случае, это подходит, поэтому сомнения остаются за кадром; вообще-то «утверждение» – это, как стул в водевиле; русские не могут вовремя подставить стул, поэтому водевили у них всегда съезжают на мелодраму). Словом, с таким напутствием пускайся в путь. Комфортного чтения!




                Первое отделение

                «Итак – подбираемся к концу и вдруг, ни с того, ни с сего…
Ещё несколько минут скорого чтения… и о… ужасно… Тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позлащённого гипса, картонные кирпичи, афиши, летела сухая мгла… Цинциннат пошёл… направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».
 
        - И стало с вас, голубчик… чего только во сне не приснится. Будто вам  голову там рубают!
Тюремщик Родион сел на край кровати, собрал в кулак бороду (рыжую), огляды-ваясь на дверь (тихонько), косясь на Цинцинната, на паука (э-э-э, тебе б только),  снова на дверь, хриплым шёпотом: «Помилование… в газете, говорят, было… мол, то, да сё…»
Паук скользнул по солнечному лучу, спустился вниз и, держась ещё лапой, ногой, клешнёй, за липкий, туманом, свет, повис прямо перед Родионом, который, опустив и подперев прямо в рыжую бороду рукой голову, погрузился в молчание (задумался).
Помолчали. Подумали.
«Сообщаю… - тем же шёпотом сообщил Родион, -  директор сказали… «пока не положено».
Снова молчат.
Паук - юродивый, нищий и попрошайка исподлобья сучит педипальпиками (да ты, небось, и не знаешь что такое педипальпики? Это вторая пара околоротовых при-датков паукообразных, состоящая обыкновенно из основной части (pars basalis) и щу-пальцевидного придатка (pars palpalis). Функция этой конечности различна: у самцов-пауков она играет даже роль совокупительного аппарата; у скорпионов и телифонов она с клешнями; у сольпуг, она, подобно ножкам, служит для хождения; а у других иг-рает ту же роль, что и щупальца насекомых).
Попрошайка сучит педипальпиками и частит лапками.  Требует положенное. По-ка Родион не поднимает на него глаза:
- Тебе-то… да…
На свете существует  тридцать тысяч видов пауков, и стань я сейчас нашего срав-нивать с теми оставшимися двадцатью девятью тысячами девятьсот девяносто девятью видами и плюс ещё девяносто девять процентов его собственного вида (если считать, что он, наш паучок, составляет один процент от своего вида… что вероятно)… Стань я производить этот скрупулёзный подсчёт, подмер, сличать цветовую гамму, размер пе-дипальпиков, которыми наш герой влагает (герой он у нас! конечно он! паучиха совсем другое дело, было бы), он влагает (приятно повторить такое слово дважды) своими педипальпиками влагает (трижды!) надежды и чаяния в лоно рождения и осуществления… стань я прохаживаться по истории мироздания, ходить за пятьдесят! миллионов лет до динозавров, потому что пауки живут уже триста миллионов лет и жили уже тогда, когда сам Брахма, похожий на паука, объемающего весь мир восемью руками, ногами и клешнями, плёл, источал из себя паутину и населял её… сначала пауками (потому что, кто был раньше?)  Мойры, Норны, Парки, Мокуша - под стать им - великая богиня – паутину ткут - и Майя – великая Иллюзия – попадёшь в сеть… и всё!..
Вот-вот! Иллюзия!
  «Смерть – это дверь, это всего лишь дыра, «да то, что сделали столяр и плотник», - сказал автор.
На самом деле это сказал второй Цинциннат, а первый сказал: «смерть никак не связана с внежизненной областью…». 
А Арахна?.. - это уже выдумка – это люди - и нам это ближе. Арахна ближе пото-му, что мы и сами богоборцы… Кто не знает, что люди разделяются на богоищущих, боголюбцев и богоборцев?  Так вот - стань я всё это проделывать сейчас (а я бы, пожа-луй – пожалуйста!), перед, как говорят, изумлённым взглядом читателя, перед вопро-шающими: «Причём здесь?.. К чему?..» Но это дальше! Сказать только надо, что у на-шего паука тело было не плюшевое и ножки не пружинковые – всё было настоящее, и в силу своего особого положения: «официальный друг заключённых» - знал он все тай-ны, правильнее сказать, тайны всех тюремных стен, потолков и решёток; хотя, кто его знает? – сейчас настоящее, а вечером одни пружинки да опилки в бархатном животе или сейчас опилки, а вечером… Смешно!..  Такой вот – валет! – сказал бы тюремщик Родион. Но это дальше. Не всё сразу. Понемножку. Дальше.

И даль свободного романа Я сквозь магический кристалл Ещё неясно, - как сказа-но, - различал…

- Тебе-то… да… - сказал Родион пауку, - мне же за это достанется… уф-ф… - Цинциннату, указывая глазом на паука: - Такой вот - валет! - сказал-таки. Снова пауку: - В последний момент… - и снова шёпотом и большим пальцем с нажимом (жирно так, размазав, как бабушка муху на стекле): - В пос-лед-ний мо-мент…
Помолчали ещё.
Ещё помолчав, теперь скороговоркой Цинциннату: «Нет! Вы, мой друг сердеш-ный, сердешный, сердешный, - никак не мог затравить шипящую, - сверчок запеш-ный… запешный… запешный… - снова не мог, - уф-ф-ф… Я понимаю… я ведь всё понимаю, даром, что я такой (оттянул бороду на резинке вниз, так что показался и сно-ва исчез выбритый синий подбородок), я ведь тоже много чего… то, да сё… а они го-ворят: «помилование»… а я сам готов, говорю… уф-ф-ф… Вот на шест… шест… шест-тёрку - как гляди, не наглядишься, а девяткой, наоборот, возьмёт, да и обернётся…

И поползла крашеная («крашеная», подумал тот, второй Цинциннат, который ещё не открыл глаза, хоть уже тоже не спал), крашеная такая жаль-скорбь, боль и хворь за-красила щёки Родиона. По самом себе убивался, жалел и хворел Родион:
- Не получилось в жизни…
- Надвинулись серые, пресерые тучи…
- четыре, пять, шесть…
- покатились желваки по забрызганным жалью и скорбью щекам…
- в шесть лет он задушил кошку.
- Тоже ещё - Николай Васильевич! Смешно!
- Не потому что не любил кошек…
- Он любил кошек…

Родион продолжал:
- Качнулась напасть окаянная, будто запевка с воем, будто лозина тягучая…
- она предала его, - простодушное бесхитростное как у всех детей. - Они – преда-тели - он не любил предателей, предательство - большой грех - он отрубил ей хвост, но было мало. Он пробирался…
- Чавкающая испариной дня ночь, март, коты воют так, что… с других концов света сбегаются кошки…
 
                (Художник Т. Родионова)

- Задушенную надо было закопать… он плакал… он плакал… всякая живая тварь плакала и плакала, и сбегалась, потому что март задурил всем нам голову и вывернул всех нас наизнанку; какая паутина!..
- «вольно летела дева», и «атлет навзничь лежал в воздухе»... – говорит автор. Легко ему говорить?
Сплошная Майя-Иллюзия! Театр какой-то! Ни капли разуму… кроваво всё, лип-ко… всё вывернул наизнанку.
  - Он боялся, - о себе в третьем лице, - замирал; цепенел; вдруг кто-то увидит; чу-ял (тогда он ещё мог замирать, цепенеть и чуять). 
- Всё! Теперь ничего не осталось… ни пару, ни жару, ни пылу, ни жиру… оста-лось только так… чтоб иногда …
У него осталось только, чтоб разыграть «фальшиво-развязного оперного гуля-ку»… Вытравили, сделали так, что, как сказано, можно разрезательным или фруктовым ножом…
В шесть лет он задушил и закопал бесхвостую кошку. Нет, не так! В шесть лет он отрубил кошке хвост, задушил её и закопал; ночью, чтоб никто не видел. Смешно! Ви-дели звёзды, и сверкала луна, и он, с тех пор, боялся звёзд, а потом не любил луну, по-няв, что ей до нас нет никакого дела. Бесхвостую кошку задушил и закопал!
Цинциннат Ц. в халате, на кровати, сидит, согнувшись, облокотившись о колено. Цинциннат Ц. наблюдает как корчится, рождаясь, фраза… корчится, рожая, фраза, «вся фраза, - как сказано, - корчится, рожая псевдочеловеческое существо». С отвращением, нет! оттопырив губу, как столичный актёр на заезжего гаера (до сих пор в себе заглу-шал, не давал ходу), оттопырив губу, наблюдает Цинциннат Ц…
С  другой стороны: так смотрит жертва на ломаку и кривляку палача. Жертва уже думает о том, о чём, как она думает, палач думать не может, она думает:

У вас там восемь вечера,
У вас там ещё вчера –
У нас же, пять часов утра
И мы прошли уже вчера.

Или думает:

У вас осень,
    у нас лето.
У вас дождь,
    у нас жара.
Вот такая
  у нас с вами
Всепогодная
              игра!
 
Или думает, что она уже на ступеньку (автор бы сказал, на измерение) ближе к блаженству; на то она уже и жертва; а палач: «Вот, - думает палач, - посмотрим сейчас кто ближе, кто дальше…» - думает сам себе глупый палач.
Цинциннат (с закрытыми глазами) пытается пробраться сквозь эти к;рчи, уви-деть, пусть и псевдочеловеческий образ – тот, который не по-человечески жив,  тот, который так, так чтоб… чтоб (молодец! кто бы так не хотел?), чтоб была мечта, жен-щина, такая женщина, чтоб (молодец! кто бы так не хотел?), чтоб никакая даже близко, даже рядом, как говорят… ну…

Блаженство с жизнью
можно ли сравнить?..

… это как кордебалет и кабриолет…
А потом чтоб  предательство. Но! Пробуждение!
  «…когда коленки-коленочки (похоже на баранки-бараночки – шутка)… когда всякая жилочка-веночка тянется, вянется, стучится, на волю просится… а тут… сно-ва…» - и Родион, не в силах пока, больше, разыгрывать заказанного (не заказного, а заказанного) гуляку, посажёного генерала, повернулся к пауку и, сбившись с трагиче-ского темпа, смахнув накатившуюся медленную слезу, медленно накатившую слезу, медленно, будто опуская занавес, смахнув, добавил: - Это как  сани и бани, - и хрипло, может, как каторжник на каторге: -

И мчится тройка удалая
Колокольчик Динь, Динь, Динь…»

И всё это – с колокольчиком, Динь-Динь-Динем, с тройкой, вместе с тройкой в баньку! В холодную, под замок. Где иней на полочк;.
Эх, вы…  кордебалет, кабриолет…
  Родька был неторопливым и даже флегматичным мальчиком, но как все Родионы чувствителен, горд и памятлив. Мог постоять за себя. Больше всего в жизни он не любил предателей.
И ещё добавил тюремщик Родион вместе с рыжебородой улыбкой, но… лично пауку. может, это было: «Тебе-то… да…»
Паук понял (всякий понимает своё… всякий, как говорится, сверчок знай свой шесток, всякий, как говорится, кулик…  картина, как говорится, до боли знакомая), паук понял, подтянулся акробатом в цирке на одной ноге к перекладине, крутанулся раз-второй, да так, что встрепенулся свет